Не, чего это – не получал. Деньги ни фига не вшивые, деньги хорошие дали, все по-честному. Серый, небось, не чурка какой – обманывать его. Нормально всё выплатили. И самому пожить, и матери отправить. Пусть уж как будто получал.

А чего тогда? А вот пусть тогда чего: пусть ты как будто не шел этой тропинкой. Ну не срезал, ага? А пошел нормально, по асфальту, в обход, как умные люди советовали. Чап-чап по дороге, потом налево, а там уже и станция, и поезда ходят, и до общаги доехать. И деньги целы, и документы на месте, и часы на руке, и ты не сидишь тут, не воешь волком.

Фиг тебе, Серый, с маслом. Не бывает так. Не провернешь это всё обратно. Как это там пели по радио: «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь». Невозможно повернуть, а жалко. Так хочется!

Серый обеими руками сграбастывает с жесткой земли черные дохлые листья, комкает их до боли в пальцах, швыряет в пустоту, кричит: «А чтоб вас!» Серый смотрит на запачканные свои ладони. Падает в эти ладони лицом, зажмуривается что есть силы и долго воет.

Хоть бы не было, воет Серый. Хоть бы нет. Не ходил на тропинку. Не сворачивал, не встречал, не грабили. Суки, суки, суки.

И дует на Серого тяжелый ветер, и стучит у Серого в висках, будто вернулись те дохляки и решили напинать по башке до кучи, чтоб жизнь малиной не казалась. И крутится мир вокруг Серого, как детская каруселька, – быстрее, быстрее, страшнее, вперед, по кругу. И подхватывает Серого, и тащит, вертит, ветром обдувает, гудит прямо в уши, ломает, кружит – и швыряет на жесткое.

– Э, парень, у тебя проблемы?

Серый отлепляет от лица затекшие ладони, смотрит на них. Ладони у Серого чистые, как будто и не комкал он в них черные прошлогодние листья, не швырялся ими в сбежавших давно придурков. Да и нет вокруг никаких таких листьев, нет мерзлой земли с торчащими сухими травинками, а есть ровный серый асфальт.

– Э, ты живой, нет?

Серый медленно поднимает голову и видит машину. Милицейскую «восьмерку», белую с синей полосой. А из открытого окна машины торчит круглая темно-синяя фуражка.

Вот когда вас надо, так вас и нету, думает Серый. Когда человека на землю бросают и отнимают последнее. А как человек сидит обобранный, без ничего, так вот они вы, нарисовались. Вы-то здесь откуда?

– Вы-то здесь откуда? – зачем-то говорит он вслух.

– Мы-то? – смеется фуражка. – Мы-то откуда надо, а ты-то как здесь? Чего расселся, пьяный, что ли?

Пьяный. Было бы на что, давно бы пьяный был. Ну не пьяный, а так. Помаленечку, в честь первой получки.

Серый поднимается на ноги. Ноги тоже затекли.

Сколько ж ты тут сидишь, Серый? И почему тут-то? В парке же был. По башке вроде не били, нет. Чего ж ты не помнишь ни фига?

– А ну-ка, – фуражка мелко кивает, и ее носитель выбирается из своей колымаги. С другой стороны выходит такой же фуражечный, приближается вразвалочку, как на танцы пришел, не спеша.

Серый оглядывается. Да, точно, та развилка. Где на тропинку свернул. А надо было по этой вот дороге, а потом налево.

Заснул ты, Серый, что ли?

– Документики бы нам, – просит первый фуражечный ласково.

– Нету, – скрипит Серый. – Ограбили меня. Сейчас вот и ограбили.

– Ну! – радостно изумляется второй фуражечный и коротко хохочет, как стреляет. – Прямо все документики украли? А сам не местный?

– Не местный, – кивает Серый, понимая, что сам себе роет могилу. – Их трое было. Вообще, суки, всё вытащили. Во, смотрите.

Серый выворачивает карманы, и на асфальт сыплется мелочь.

Откуда? Выгребли же!

Под радостными взглядами фуражечных Серый лезет во внутренний карман куртки.

– Э, куда, стоять! – командует первый фуражечный, и Серый обалдело замирает. Он так и стоит с раскрытым ртом, пока его охлопывают, ощупывают, пока вытаскивают из внутреннего кармана – да, его, родимого, кошелек с получкой, а еще паспорт.

– Денег-то, – дружелюбно говорит первый фуражечный.

– Так это, – сипит Серый. – Получка же.

– И где трудимся?

– А вон, – кивает Серый гудящей головой. – Стройка там.

Первый долго, только что не шевеля губами, читает буковки в паспорте, в листочке регистрации.

– В порядке вроде всё, – удивленно тянет он.

– Так кто ограбил-то тебя? – ласково интересуется второй, покачиваясь с пяток на носки и обратно. – Говоришь, ограбили. Что украли-то?

– Так это, – говорит Серый, с ужасом понимая, что не знает, какие слова нужно говорить в такой ситуации. Чего сказать-то? Что украли кошелек и документы, но вот они, как-то взяли и обратно вернулись? Что сидел в лесу и выл волком, а потом раз – и сижу уже тут, на развилке? Что выгребли, скоты малолетние, даже мелочь, да только вот она, мелочь, на асфальте валяется?

– Так это, – находится он. – Часы же.

– Эти, что ли? – весело спрашивает первый, звонко щелкая по левому запястью Серого.

Серый поднимает руку, смотрит на циферблат. Так и есть. Тикают командирские часы, мамкин подарок.

– Да тут шутник у нас, я гляжу, – говорит второй, качаясь.

И тут у Серого вспыхивает в голове слепящий сварочный огонь. Что ты делаешь, тупой, что ли. Тебе сейчас от этих отделаться надо. А не думать, как это всё да откуда. Потом подумаешь, думальщик. Давай, шевели языком уже. Надо, Серый, надо.

– А другие часы, – говорит он не своим плаксивым голосом. – Девушке в подарок купил, вот с получки. Ну и нес в кармане, а они втроем, ну и вытащили.

– Другие, – кивает второй, качаясь.

– Кто ж часы в карманах-то носит, – сокрушенно покачивает фуражкой первый. – Эх, деревня. Деревенский ведь?

Серый, подумав, кивает.

– Ну что, деревня, – вздыхает первый, протягивая Серому его кошелек. – Спрячь поглубже.

– А это, паспорт? – просит Серый.

– И паспорт держи. Заявление будешь писать, нет?

– Ты подожди – заявление, – щурится второй, переставая наконец качаться. – Чего он тут-то сидел, вот мне что интересно. Ты, тебя где ограбили-то? Ты пил, что ли? Э, пьяный, что ли, говорю?

– В лесу, – честно отвечает Серый. – Не пил я совсем. А тут не помню как. Провал в памяти.

– По голове, что ли, дали? – сочувственно спрашивает первый.

– Ну, – соглашается Серый. – Башка болит как не знаю что. А я не пил, нет. Дыхнуть могу.

– Вообще что-то ребятки раздухарились, – тянет первый. – Подростки ведь? Нет? Лица запомнил?

– Ну, – говорит Серый. – Мелкие. Втроем были. Вон там, на той тропинке.

– А, ну тут у них место намоленное, – это второй.

Кажется, никто из них троих не хочет ничего оформлять. Кажется, оба фуражечных предпочли бы оставить тут Серого и поехать дальше. Да и Серому совсем не улыбается никуда с ними ехать. Но как-то получается, что он садится на заднее сиденье и, вдыхая крепкий запах носков и табака, дает увезти себя к черту на кулички, проходит в железные ворота, долго сидит в жестко прокуренном кабинете, показывает тысяче людей свои чудесно вернувшиеся документы, рассказывает зевающему дядьке о том, как трое малолеток, наскочив всей кодлой, вынули из его кармана коробочку с дамскими часиками («Синенькая такая, а часы желтые»), а больше почему-то ничего не взяли («А я секу? Хрен их знает почему!»), а потом удрали. Морщится, пытаясь вспомнить их одежду («Ну такие, в куртках, ну как они все теперь ходят»), их лица («Да такие, знаете, стриженные, да нет, вроде не чурки, хотя кто их знает»). Подписывает чужие старательные каракули («С моих слов записано верно»). И выходит наконец на воздух.

Ну что, иди, Серый.

А куда идти-то?

Серый долго блуждает по незнакомому району, пока чудом не выныривает к родной стройке. Ага, ну тут просто – до той дороги, а дальше можно тропиночкой. А вот вам лысого – тропиночкой. Сами по этой тропиночке теперь ходите, а я лучше уж дам крюка по дороге. Прямо, а потом налево.