В «изложении» Вишневецкого убрана общая для эпохи романтическая риторика (дивная мечта, быстрый дух, свежие уста), добавлено, по рецепту самого Шевырёва, поболее классицизма (многогромный язык, который «воет»). Но главное, мы видим нить, связывающую любомудров конца 1820‐х, из круга которых вышли едва ли не самые грозные обличители русской монархии – славянофилы, с евразийцами, первыми в русской «культурной среде», какой она переформировалась после Гражданской войны и массовой эмиграции прежде социально привилегированных слоев, отказавшимися от сатанизации большевизма, увидев в Октябрьской революции не провокацию немецкого генштаба и не заговор «сионских мудрецов», а уходящий вглубь столетий классовый конфликт:

Комментарием к «Краткому изложению…» служит 100-страничная научная работа Вишневецкого «Россия и Италия 1829–1833, 1837 и 1843 годов в стихах и стихотворных переводах Степана Шевырёва» (Русско-итальянский архив. XI. Салерно, 2020), в которой мы видим, как разваливается сложившаяся «репутация» героя цикла, и мы видим поэта, «запятнавшего свое благородное имя» профессорским званием («плебейским» по представлениям дворянства), в конце жизни затравленного высшей аристократией, которая предпочла «соответствовать» последней европейской моде в области этики.

Наконец пришло время сказать о наиболее масштабном произведении поэта, поэме «Видéние» (2019). Построенная в соответствии с композицией «Божественной Комедии» и написанная терцинами, она своим объемом заставляет вспомнить слова Гаспарова: «Пушкин написал „Бориса Годунова“ длиной вдвое короче любой шекспировской трагедии». Действительно, «Видéние» в 2,5 раза короче любой из частей дантовской эпопеи.

Персонажи поэмы тоже соответствуют прототипу: Беатриче, Вергилий, злодеи и предатели, мудрецы и праведники. Проснувшаяся любовь, верность дружбе молодых лет, ненависть к тем, кто представляется осквернителями святынь, почтение к усопшим родителям, благоговение перед творцами высокого.

Повествование струится поначалу гибко и энергично, вызывая размышления о том, что может быть в начале XXI века пришло время для нового открытия романтизма, как в начале ХХ оно пришло для открытия барокко, а XIX – средневековья. Затем в него врываются эпизоды из давно написанной прозы: «Ленинграда», «Островов в лагуне», «Неизбирательного сродства». Сцены становятся всё драматичней, стих яростнее:

Но в финале читательское ожидание неожиданно рушится: нас ждет не лицезрение Божества и Высшего озарения, а «Тайная вечеря» Тинторетто в венецианском Сан-Джорджо Маджоре и пробуждение, возвращая в мир героического (путь в рай открылся тем, кто мужественно перешел дымящуюся пропасть), а не мистического, как у Данте, эпоса.

Природа любого эпоса исходит из проблематизации героического. Тысячелетиями под ним понималось презрение к страху и смерти, сперва в жертвенной защите своих и готовности к кровавому убийству чужих и принесение их в жертву богам, затем, уже с отказом от человеческих жертвоприношений, – в служении племенным а, позднее, конфессиональным и национальным святыням. Собственно говоря, Игорь Вишневецкий ставит неизбежный вопрос: что есть эпос сегодня, в эпоху переориентации исторического нарратива с воспевания героев на оплакивание жертв? Мост, по которому персонажи «Видéния» в финале переходят в некое иное состояние бытия, воздвигается не силой молитвы, но усилием воли. Возвращает ли это нас, пусть и на новом материале, всё в тот же неизбывный мир сарматской равнины, открытой буранам, врагам, саранче, чуме? Внятно ответить на этот вопрос вряд ли удастся: