Хвала Тебе, создавший утробу и своды дыханья.
Хвала Тебе, расцветивший всем спектром лучения радуг,
превращающий в пар кроветворную соль Океана.
Хвала Тебе, сливший всех нас в единое мощное сердце,
солнечным языком ударяющее в звонкий купол,
в колокол мира гигантским протуберанцем,
гуд его отдаётся в планетных орбитах,
остро рисуется в письменах Зодиака,
и лучистым пунктиром двух эллипсоид
нам обещает свершение метаморфозы.
Верим, бесхозное тело, что дышит личинкой
в братской земли перегное, – выпорхнет в пламя.
Мы знаем нескольких современных поэтов (опять-таки «слева» и «справа») – священников по профессии, но никто из них не дерзнул отважиться на подобное. Вишневецкий же (вряд ли осознанно – не те обстоятельства) открывает для своего стиха еще одну нехоженую тропу.
Во втором цикле панихиду служит сама степь, рассеченная великой рекой. Тут словно собрались для совершения обряда вместе все, ранее то тут, то там мелькавшие его участники: дельта реки в непроглядном февральском тумане, падающий мокрый снег, прибрежная ледяная крошка, раскачивающиеся на ветру камыши, далекие голоса рыбаков, утром – встающее степное солнце:
Снег идёт третий день. Он делает меня ближе
к тебе, третий месяц лежащей под снегом и льдом
среди вековечных степей, на братском погосте,
рядом с теми, кого ты любила до дрожи при жизни.
Всё ровняет зима – наши мысли, надежды, желанья.
Ангел погоста присел на колонну,
опустив свои пепельно-серые крылья. Праху – мёрзнуть в земле.
Там искрится метель, как и здесь, в ином полушарье.
Бесконечные степи от Дуная до Волги
продувают язвящие ветры, почти без препон.
Только город над Доном, что возрос на сарматских холмах,
где лежишь ты на кладбище, не огибается ветром,
а звучит и звенит как расстроенное фортепьяно,
как его лировидное сердце, открытое дикому дуву.
Я и сам ощущаю себя частью вздыбленной силы.
Кровь степных моих предков звенит и грохочет во мне.
5
С годами поэзия Вишневецкого, возможно от соседства с прозой, становится всё эпичнее, даже когда, как в шевырёвском цикле, она использует минималистский прием фрагментирования текста. Собственно примером рождения нового стихотворения из классического материала стали конспективные «пересказы» русских романтиков, выполненные М. Л. Гаспаровым. Актуальный вопрос: как читать романтиков после их «отрицания» модернистами (Байрона – после Элиота), на который Гаспаров ответил своим циклом, удалив всё «временное» (размеры, рифмы, риторику) и оставив всё «вечное» (из чего, всё-таки, сделана «Шинель» Гоголя?)
Однако Вишневецкий очевидно черпал и из другого источника, музыкального: оставляя в стороне средневековые секвенции «Dies irae» и «Stabat mater», вспомним вполне светскую «Фолию», проделавшую пятивековый путь от Кабесона через Корелли и Сальери (10-я вариация которого легла в основу реквиема русских революционеров «Вы жертвою пали») к Рахманинову (опять!). Шевырёвский цикл (2013–2014), который я назвал бы поэмой, требуется читать en regard с прототипом, стихами трехлетнего творческого всплеска этого поэта-любомудра (1806–1864), по большому счету «расставшегося с музой» в двадцатипятилетнем возрасте и прожившем еще тридцать с лишним лет с репутацией ренегата, скучного профессора-рутинера (которого, естественно, никто не читал), певца одиозного режима Николая I, уже в условиях «либеральных реформ» его сына, сохранявшего верность своей позиции. Не взирая ни на что, Вишневецкий в своем цикле с негодованием и яростью опровергает сказанное выше поэтическими средствами: из стихов Шевырёва извлекаются актуальные для современного прочтения цитаты, которые поэт трансформирует, расставляя собственные акценты.
Вот стихотворение Шевырёва «Две реки», источником которого была инцестуальная любовь к кузине, в котором персонажей олицетворяют Пеней, бог фессалийской реки, и Налия (узнаваемо имя Наталия), нимфа некоего потока, якобы имеющего тот же исток, что и Пеней. Прощаясь в финале с надеждой на соединение с возлюбленной, романтический поэт голосом речного бога, поет о преображении любви плотской в любовь мистическую:
Скрывшись в дебри, в мрак лесистый,
Ясных струй твоих красу,
Как елей прозрачно-чистый,
Не слияв туда несу,
Где все реки притекают
Со четырех (sic) мира стран
И течения сливают
В беспредельный океан.
А вот что остается от текста Шевырёва в «Кратком изложении» (фрагмент 15):
Ждёт меня на родине дальней
тихое счастье
у негромкой реки,
хотя помню,
что я сам как поток,
да и реки все
неизбежно сливаются
в мировой Океан.
(романтический сюжет убирается как «временное» – как «вечное» остаются меланхоличная возвышенная лирика, которая могла бы выразить чувства почти любого поэта, живущего на чужбине).
Наконец, вот программное для Шевырёва стихотворение «Послание к А. С. Пушкину» (фрагмент 21), в котором современники видели, пусть уважительную, но полемику и, нечто вроде манифеста нового, последекабристского поколения (трудно не признать в нем один из шедевров русской поэзии XIX века):
Когда, крылат мечтою дивной сей,
Мой быстрый дух родную Русь объемлет
И ей отсель 2 прилежным слухом внемлет, Он слышит там: со плесками морей,
Внутри ее просторно заключенных,
И с воем рек, лесов благословенных
Гремит язык, созвучно вторя им,
От белых льдов до вод, биющих в Крым,
Из свежих уст могучего народа,
Весь звуками богатый, как природа;
Душа кипит!.. Когда же вспомяну,
Что сей язык на пиршестве готовом
Призван решить последним, полным словом
Священнейшую разума войну, —
Да мир смирит безумную тревогу,
Да царствует закон и правота, —
Какой тогда хвалой гремлю я Богу,
Что сей язык вложил он мне в уста.
