– Что с тобой случилось, дорогой? – леди Денби была вне себя от беспокойства.

– Он подавился большим куском ананаса, – объяснил доктор. – Как вы полагаете, мистер Эдгар, зачем Господь дал вам зубы? Прежде чем глотать, следует хорошенько разжевывать пищу!

Надо сказать, что доктор Грейсон был хорошо известен в округе. Несколько лет он занимался медицинской практикой, но после смерти жены зажил тихой жизнью ученого в своем родовом поместье.

– Выпей воды, Эдгар, – сказал сэр Джеймс строго.

Мальчик исподлобья взглянул на него и осушил стакан с вином.

– Ступай вон отсюда! – приказал ему отец.

– О, не будь так строг к нашему сыну! – взмолилась нежная мать. – Ведь бедный мальчик и так пострадал.

– Я говорю, чтобы он убирался вон! – вышел из себя баронет.

Эдгар громко заревел, с хозяйкой дома сделалась истерика. Прибежавшие слуги под руководством доктора принялись наводить порядок в столовой. Дворецкий повел младшего Денби в его комнату, горничная прикладывала холодный компресс ко лбу леди Элизабет. Элен вызвалась проводить бедняжку до спальни и, встретив взгляд отца, едва удержалась от смеха.

– К сожалению, жена портит нашего сына, Грейсон, – заметил сэр Джеймс, сидя с гостем за портвейном. – Но он на редкость умный мальчик! Я еще сделаю из него государственного деятеля!

– Гм! – пробормотал доктор.

– А вот из мальчика, взятого из трущобы, государственного деятеля вы никогда не сделаете!

– Сделаю, сэр, сделаю! – усмехнулся доктор.

– Не будем спорить, – сказал добродушно сэр Джеймс.

– Как вам будет угодно…

Но тем не менее спор продолжался и за портвейном, и за кофе, и после него. Наконец они пошли к дамам в гостиную. Там Эдгар ел пирожные, смахивая крошки на ковер, и листал грязными, липкими пальцами дорогую иллюстрированную книгу, на страницах которой оставались коричневые разводы.

– Вы кончили ваш спор, доктор Грейсон? – спросила, улыбаясь, хозяйка.

– Нет, миледи. Я хотел бы доказать мою теорию вашему мужу, а это требует немало времени.

В это время снова поднялся рев.

– В чем дело, Эдди? – встревожилась хозяйка.

– Ты позволила мне сидеть, сколько я хочу, а папа велит мне идти спать! – хныкал мальчик. – Сейчас всего только десять часов…

– Как ты могла дать такое нелепое обещание, Элизабет? – поморщился с досадой сэр Джеймс. – Ну, ладно, только замолчи. Можешь остаться еще на полчаса.

– Мама сказала, что я могу оставаться, сколько хочу! – завыл снова Эдгар.

– Да хоть всю ночь, только умолкни! – крикнул нетерпеливо сэр Джеймс.

И Эдгар остался в гостиной до ухода гостей.

– Ну, хорошо ли ты провела вечер, моя дорогая? – спросил доктор Грейсон свою дочь, когда они вернулись домой.

– Знаешь, папа…

– Можешь не продолжать, Элен! Баронет осмеливается отрицать мою теорию, а сам до того балует сына… Что же он хочет сделать из него?

– Сэр Джеймс говорил, что вырастит из него государственного деятеля, – засмеялась Элен.

– Пока из него получается только на редкость несносный мальчишка… Спокойной ночи, моя дорогая!

– Спокойной ночи, папа.

– О, я ему еще докажу, что моя теория верна!

Следующим утром доктор Грейсон, опираясь на палку с золоченым набалдашником, отправился в работный дом. Он позвонил. Привратник услужливо отворил ему дверь и тотчас послал за смотрителем. Доктор был попечителем работного дома и одним из самых богатых горожан, потому грозный смотритель встретил его с почтением.

– Доброе утро, мистер Гиппетс! – сказал доктор.

– Мое почтение, сэр! Изволили прибыть, чтобы осмотреть заведение?

– Нет, дорогой Гиппетс, нет! Есть ли у вас мальчики? – спросил доктор тоном покупателя, осведомляющегося о товаре.

– Мальчики, сэр?.. Весь дом кишит ими.

– Прекрасно! Покажите мне.

– Показать вам, сэр?

– Да, я желаю выбрать мальчика.

– Извольте, сэр… Пожалуйте сюда, сэр… Какого возраста, сэр?

– Одиннадцати-двенадцати лет… – сказал доктор, решив выбрать мальчика одних лет с молодым Денби.

– Понимаю, сэр, – сказал смотритель, – сильного, крепкого, годного для домашних услуг…

– Вздор! – прервал доктор нетерпеливо. – Я собираюсь усыновить мальчика.

– О!.. – смотритель выпучил от недоумения глаза и спросил себя, в своем ли уме богатый философ Грейсон.

Тем не менее он повел доктора по выбеленным коридорам, затем через усыпанный крупным песком двор к длинному и низкому зданию, откуда раздавался глухой шум и гул множества голосов. За закрытой дверью время от времени раздавался резкий удар палкой по пюпитру и затем пронзительный крик: «Ти-и-ише!»

Смотритель пропустил доктора вперед. В огромной душной комнате находилось около трехсот мальчиков. Стены, потолок и прочие предметы здесь были выкрашены в белый цвет, каменный пол тоже выглядел выбеленным, да и лица мальчиков, казалось, были покрыты слоем белил.

Шум мгновенно стих, сотни глаз устремились на вошедших. Лицо доктора омрачилось при виде множества бледных, безжизненных лиц. Хотя мальчиков кормили недурно, содержали в чистоте и тепле, но на невеселых лицах лежала какая-то непонятная печать, старившая их раньше времени.

– Тише! – крикнул снова учитель, хотя в комнате и без того воцарилась такая тишина, что можно было бы услышать, как упадет булавка.

Мальчики пожирали доктора глазами. Он был чужим, и его приход был настоящим событием в их однообразной жизни. Если бы они знали, с какой целью явился к ним доктор, то наверняка закричали бы в один голос: «Возьмите меня!»

Школа при работном доме считалась образцовой, и ее покровители немало гордились ею. В ней не было ни жестокости, ни грубости, но зато царили бесконечная муштра и дисциплина, которые, конечно, не могли заменить того, в чем более всего нуждались детские сердца. Отсутствие родного крова и материнской ласки делало мальчиков бледнолицыми маленькими стариками.

– Позвольте сказать вам, сэр, – заговорил смотритель, – что это дело должно быть рассмотрено обычным порядком школьным советом. Но вы можете сделать выбор сейчас же. Здесь, кажется, достаточно светло…

Мистер Гиппетс произнес эти слова таким тоном, как будто собирался показать товар лицом.

– Вот, например… Эй, Коггли, подойди-ка поближе!

Вперед вышел очень худой и высокий тринадцатилетний мальчик с грустным взглядом, с морщинами на лбу и с приплюснутым носом и поклонился доктору.

– Очень хороший мальчик, сэр: в прошлом году у него были лучшие баллы…

– Не годится, – сказал доктор.

«Должно быть, слишком тощ», – подумал Гиппетс.

– Бунс! – крикнул он.

Из ряда учеников вышел или, вернее, выкатился дюжий мальчуган, с короткими ногами, толстый и круглый, с глазами, похожими на красные ягоды, и с лепешкообразным лицом.

– Тоже отличный мальчик, ни в чем дурном не замечен. Ему теперь двенадцать лет, и он…

– Не годится, – прервал нетерпеливо доктор.

– Ступай, Бунс! – сказал смотритель.

– Пиллет, вперед!.. Вот, сэр, этот вам, наверное, понравится! Пишет, как каллиграф… Тринадцать лет, и очень способный!

Пиллет торопливо вышел, бросив торжествующий взгляд на Коггли и Бунса. Это был мальчик с тупым выражением лица, выпуклым закругленным лбом, обладавший, по-видимому, крепкой головой, но слабыми мозгами.

– Скажи что-нибудь доктору Грейсону!

– Нет, нет, не надо, Гиппетс, это не экзамен! – воскликнул нетерпеливо доктор. – Мне нужен живой, умный мальчик, я хочу усыновить его и сделать из него хорошего человека.

– Понимаю, сэр, – сказал Гиппетс с достоинством. – Ступай назад, Пиллет… У меня как раз есть такой мальчик! Глуг!

Пиллет ретировался и украдкой погрозил кулаком торжествующему Глугу, который, тяжело дыша, точно после быстрого бега, низко кланяясь, утирал нос кулаком.

– Нет, нет! Нет! – закричал доктор при виде низкого лба и лукавого выражения лица мальчика.