– Пятьсот тридцать два девяносто, – отчеканила аптекарь.
– Сейчас, сейчас, – женщина начала считать дрожащими руками купюры, постепенно отводя руки все дальше и дальше от глаз, – Уже и в очках ничего не вижу… Обожди, деточка…
Все время, что покупательница считала деньги, девушка смотрела на нее взглядом, прячущим за безразличием зарождающееся раздражение. В это время в аптеку зашла молодая женщина.
– Женщина, подвиньтесь, пожалуйста. Вы все равно пока считаете, – сказала аптекарь.
Пожилая женщина послушно отодвинулась от окна.
– У вас панадол есть? – спросила молодая женщина.
– Детский, взрослый?
– Детский.
– Пятьдесят один шестнадцать.
Молодая посетительница протянула деньги в окошко. Пожилая женщина к этому времени отсчитала нужное количество купюр и ждала своей очереди.
– Рубль шестнадцать посмотрите?
Молодая женщина проинспектировала свой кошелек.
– Есть только два рубля, – сказала она.
– Давайте.
Посетительница положила монету на пластмассовую тарелочку для денег.
– Спасибо за покупку, – аптекарь взяла монету и положила на тарелочку мелкие монеты, чек и лекарство, завернутое в маленький пакет.
Молодая женщина молча взяла лекарство, оставив чек и монеты, и вышла из аптеки.
– Теперь давайте с вами, – сказала девушка.
Пожилая женщина положила деньги на пластмассовую тарелочку.
– Два девяносто у вас будет? – спросила девушка.
– Есть, деточка, есть. Сейчас, – пожилая женщина вынула из кармана мелочь, распределила ее по ладони, снова отведя ладонь от глаз, и стала отсчитывать нужное количество.
– Можно просто три рубля, – уточнила аптекарь.
Но женщина не обратила на уточнение никакого внимания, продолжая скрупулезно отсчитывать и выбирать с ладони монеты. Отсчитав, покупательница высыпала мелочь на пластмассовую тарелочку для монет в окошке. Девушка взяла мелочь, что-то набрала в кассовом аппарате, положила на пластмассовую тарелочку чек и сдачу. Затем она протянула маленький полиэтиленовый кулек, через который проглядывала упаковка лекарства.
– Как пить, знаете? – спросила девушка. – Ну, вам тут, в принципе, все врач написала…
– Да, в бумажке-то написано, но я боюсь, не разберу. У Елены Сергеевны почерк такой…
– Значит, пить будете так…
– Деточка, ты меня извини, но я так не запомню, память-то совсем дырявая стала. Ты мне на листочке напиши, только поразборчевее, пожалуйста.
Девушка что-то написала на листке и протянула покупательнице.
– Я вам на том же листке написала. Вот, сбоку, видите? Спасибо за покупку, – закончила девушка стандартной фразой.
Пожилая женщина положила листок с остатками денег к документам и все это завернула в газету. Затем она спрятала сверток и лекарство во внутренний карман пальто. Сняла очки.
– Спасибо тебе. И ты меня прости, деточка, если обидела чем. Прости старую, не сердись, – женщина заплакала.
– Ну что вы…
– Я ж вижу… Не сердись… Просто деньги такие… Большие для меня… И денег нет и сил терпеть уже нет… Эти болячки всю душу выворачивают… – женщина вытирала заплаканные глаза руками, – А ты не обижайся, деточка, Не обижайся и не сердись. Дай Бог, чтобы у вас все было по-другому…
Посетительница повернулась и вышла из аптеки. Аптекарь ссыпала мелочь с пластмассовой тарелочки, чеки скомкала и выбросила. Снова устроилась в углу комнаты, подняла трубку телефона и набрала номер.
– Да, это я. Ну да… Да только сейчас освободилась… Да… – девушка взяла чашку, стоящую рядом с телефоном, – Вот черт, кофе совсем остыл… Ну да, да… Ага… Да тут бабушка какая-то полчаса мозги мне делала… И не говори… Нет, не как в прошлый раз, но тоже, я тебе скажу… Что я хотела сказать?… А, ну да, вспомнила… Видела, говорю, вас в субботу на вещевом. Ты еще в своей этой бежевой куртке была, которую мы тогда купили, помнишь?…
А зима была, пожалуй, все-таки чересчур слякотной. Даже для этих краев.
Хроники перелетных птиц
Поезд уныло выстукивал последний час пути, разрывая своим массивным телом застывшее зимнее подмосковное утро, неся отлучавшихся москвичей и будущих гостей столицы навстречу цели их путешествия. Несмотря на ранее утро, вагон уже давно ожил, проводница разбудила всех за полтора часа до санитарной зоны. Уже почти разбрелась очередь в и без того узком вагонном коридоре из людей в тренировочных костюмах, с полотенцами, висящими, как шарфы, на шеях, умывальными принадлежностями в руках и помятыми сонными лицами. Причем некоторые, не обременявшие себя с вечера изрядной долей алкоголя, умудрились встать еще раньше, умыться, набрать кипятку из титана и теперь пили чай, разглядывая в проем открытый двери последних жаждущих умыться. Далее шуршание и щелчки дверей купе, переодевание в «цивильное», сдача постельного белья проводнице и получение квитанций командировочными. Разбуженные дети еще не пришли в себя от прерванных сновидений и ведут себя как-то непривычно тихо и так покорно и молчаливо разрешают родителям накормить себя. Хлопает дверь тамбура, выпуская страдающих от утреннего никотинового голода и впуская уже довольных, но изрядно замерзших курильщиков. Уродливые грязные рулеты завернутых в матрасы подушек уже закинуты на верхние полки, и пассажиры, сидя на нижних полках, молча, поедают припасенную на утро снедь на неудобном столике купе. Все поминутно смотрят на часы на запястьях и экранах мобильных телефонов. Последние минуты тянутся особенно медленно, и каждый пытается придумать себя занятие: кто проверяет наличие "на месте" документов, кто в очередной раз читает бумажку с адресом места назначения, кто скрупулезно изучает схему метрополитена, водя пальцем по разноцветным ногам этого красочного паука.
Я вышел в коридор, встал у окна, отдернул занавеску и стал вглядываться в унылый серый и однотипный пейзаж за окном. Мимо проплывали какие-то небольшие пригородные станции, на перронах которых стояли люди, кутаясь в одежды и выдыхая белые клубы пара. Пятиэтажки, стоящие вдоль железной дороги, уныло смотрели в темень раннего утра прямоугольными глазами окон, машины вгрызались ближним светом в сереющую полосу дороги. Неестественно улыбающиеся белозубые люди на хорошо подсвеченном рекламном щите призывали купить что-то очень выгодно и прямо сейчас. Странно, точно такой же щит, с тем же человеком я видел и дома, различие только в адресе места, где вас с таким нетерпением ждут. В общем, дурят везде одинаково, причем одни и те же, только дураки разные. Потом за окном проплыли какой-то местный стадион, лоскутное одеяло гаражных крыш и труба котельной неопределенного цвета, от которой тянулись серые клубы то ли дыма, то ли пара…
Я смотрел в окно абсолютно отрешенным взглядом, и сигналы, которые посылали глаза в мой мозг, складывались в последнем без разбора и анализа. А в голове тем временем билась, как бабочка в стекло, одна единственная мысль, мысль, которая не давала мне долго уснуть ночью, заставляя крутиться и сползать со своей верхней полки вместе с матрасом. Я то включал свет и хватался за книгу, то выключал и снова пытался забыться сном. А мысль вот какая: я не мог понять или осознать, что уезжаю в Москву НАВСЕГДА! Даже не так. Я не мог понять, что уезжаю из своего города НАВСЕГДА, то есть все, что я пережил в этом городе, все что осталось в нем теперь – лишь история, причем история законченная. А знание улиц, проспектов и площадей, парков и маршрутов транспорта родного города теперь, как и любая другая бесполезная информация, может пригодится только при разгадывании каких-то кроссвордов в метро. И хотя говор, выдающий во мне жителя конкретного региона, еще некоторое время будет обращать внимание окружающих, все равно нити, связывающие меня с этим местом, разорвутся, и сейчас, стоя в поезде у замерзшего окна вагона, я уже слышу их непрерывный треск.
