– Един Зевс Серапис, – закончил теург разочарованно оборванную молитву.

От былой славы театра палестинской Гадары остались только слабые отблески, которые еще можно увидеть при восходе солнца на его базальтовых стенах, и в поблекшей позолоте муз Мельпомены, Талии и Терпсихоры, расставленных в нишах вдоль его сцены. Когда-то эту сцену, подарившую эллинам Мениппа и Мелеагра, забрасывали цветами. После же Веспасиан, усмиряя гадарских иудеев, забросал ее камнями из своих баллист. Тогда-то из разрушенного города и ушли навсегда все его лучшие поэты и актеры.

Элпидий сидел в центре этого маленького островка Эллады на вершине Гадарского холма в последнем ряду театра. Отсюда ему открывался вид на широкие городские аллеи с белыми мраморными колоннами, роскошными домами, сложенными из обтесанных глыб базальта, – и на жалкие лачуги бедноты на окраине, на чей-то мавзолей, главную городскую площадь с изящными портиками, яркой мозаикой и лавками, заполненными торговцами, – и на едва различимые на горизонте снежные вершины Антиливана. Вниз, по берегам быстрого Гиеромакса в долину Иордана спускались длинными зелеными лентами виноградники, между оливковыми рощами паслись стада коз и овец, а дальше к северу среди горных уступов и скал блестела гладь Тивериадского озера.

До середины года эти малолюдные гадарские предместья бывают пусты, как неторонутый пером папирус, или же как чистые навощенные писчие дощечки. Но летом погреть свои кости в местечко Амафа – к целебным источникам Гадары – приезжает и стар и млад со всей округи. Бывавшие здесь пустили добрую молву о их чудодейственной силе, сравнивая местные горячие бассейны с римскими банями в Байах. Вот потому-то год от года и тянется сюда все больше и больше паломников не только из ближайшей Авилы и Скифополя, но даже из Иерусалима, Дамасска и всей равнинной Сирии – Халки дики. Богатые куриалы-подагрики и сухорукие аравийские торговцы, ветераны со старыми ноющими ранами, иудеи с катарактой и плохой кожей приезжают сюда в повозках и верхом, преодолевают большие расстояния пешком, чтобы окунуться в бассейны, что сложены здесь из базальтовых блоков под открытым небом у истоков целебных родников.

Великий теург Ямвлих Халкидский, бывший на мистериях посвящения в сакральную касту Львов и Персов адептов культа Митры в подземном святилище в Апамее, прибыл сюда вчера со своими учениками с караваном сирийских купцов и остановился в гостинице иудея Симонида. Еще с вечера, мучимый болями в спине, он наказал юному ученику купить на рынке персидский бальзам для притирания, который бывалые ревматики сравнивают со всепрожигающим мидийским маслом.

Элпидий, как речной бог, постоянно обретающий в собственных водах жизненную силу, сам того не ведая, черпал силы в своей юности. После долгого пути он совершенно не чувствовал усталости. И более того, ощущая какое-то неясное волнение, поднялся с первыми лучами солнца и, полный энергии, отправился осматривать незнакомый город.

Гадара еще только просыпалась. По пустынным улицам прошли первые разносчики горячего хлеба. У северных ворот стражники последней ночной смены, опершись на копья, ожидали приказа начальника караула открыть ворота. Они тихо переговаривались и посматривали на водяные часы, стоящие на каменной подставке в караульном помещении. За городской стеной ревели ослы и верблюды, переругивались нетерпеливые торговцы. Элпидий, не желая попасть в давку, которую всегда устраивают купцы и селяне в погоне за лучшими местами на базаре, решил переждать сутолоку в каком-либо тихом месте и вернуться сюда, когда все уже разложат товар под сводами портиков. Он прошел по главной улице мимо ряда мраморных колонн, остановился под стеной театра и, к своему удивлению, нашел его ворота незапертыми.

Музы трагедии, комедии и танца стояли невеселой троицей в нишах сцены с облупившимися, словно обгоревшими на солнце, носами. Как солдаты Третьего Галльского легиона, только что вернувшиеся в гадарские казармы из персидского похода. На месте отвалившейся позолоты темнело эбеновое дерево. Музы со своими черными носами выглядели комично. Окажись здесь пересмешник Менипп – он бы точно не оставил этого без внимания и заметил бы, что у муз пошла мода пудрить носики сажей, или что они из любопытства суют носы уже и в кузню Гефеста. Юный ученик теурга смотрел сверху на гадарские просторы и думал о том, что благословение старых богов, от которого отрекаются христиане в своих Евангелиях, лежит на этой щедрой земле, как позолота на статуях спутниц Аполлона. Он думал о том, что когда позолота сойдет на нет или ее сдерут богохульники и музы превратятся в обыкновенные черные деревяшки, – тогда навсегда и уйдут боги с этих красивых холмов.

Элпидий вспомнил о наказе учителя купить бальзам и спустился по ступеням театра. Чтобы попасть на базарную площадь, ему следовало пройти две-три улочки. А на них уже вовсю кипела жизнь. Четверо рабов несли носилки, и впереди бежали оборванные мальчишки, вопя:

– Благородный Анастазий! Благородный Анастазий! Навстречу им бежали другие оборвыши и кричали:

– Несравненный Нектарий! Несравненный Нектарий!

Торговцы зеленью толкали перед собой тачки. Почтенные матери семейств, укутав свои огромные бюсты в дорогие римские паллы и греческие талары, величаво шествовали за покупками, поминутно бросая через плечо язвительные замечания своим рабам, несшим за ними пустые корзины. Точильщик скрежетал камнем, распевая непристойные песенки, на которые матроны фыркали и еще больше поносили своих рабов. Пекарь в грубом кожаном фартуке нагружал хлебами корзину разносчика, а рядом, в кузне, купец с ужасным аравийским акцентом сбивал цену за подкову для своей расковавшейся лошади.

Перед самой площадью Элпидию преградил дорогу смуглолицый сириец во фригийском колпаке, выдающий себя за мага. Заговорщицки подмигивая, он предложил юноше всего за две серебряные монеты продать секрет любовного заклинания, склянку с приворотным зельем и магический амулет, раскрывающий тайну каждой женщины. Он не отставал от ученика теурга до тех пор, пока Элпидий не показал ему свой амулет с Сераписом, спасающим от стрел несчатий, не дунул в лицо и не сказал самозванцу:

– Абрасакс! Един Зевс Серапис!

Только юноша отделался от сирийца, как тут же перед ним, будто из-под земли, с крокодильими улыбками выросли игроки в кости, предлагающие верный выигрыш, а следом за ними – до тошноты надушенные мальчики, тоже со своими предложениями.

На большой прямоугольной площади, отгороженной от зданий мраморными колоннами, стояли высокие жертвенники с полустершимися надписями, по которым только и можно было разобрать, что они посвящены каким-то героям. А в тени колонн в портиках шла торговля. Блестели на солнце красным лаком миски, блюда, кувшины, амфоры, словно картины или скульптуры, подписанные монограммами горшечников. Стояли длинными рядами грубо тесаные барельефы восточных божеств. Торговцы благовониями, зазывая покупателей, мазали руки матронам мирровым и розовым маслами, жгли в медных чашах ладан и сандаловое дерево. Среди ароматного дыма они казались жрецами, курившими у жертвенников в праздничный день.

Воздух от ароматов все более тяжелел, и у Элпидия от этого щипало в носу. Рядом с курильницами, словно свежие жертвы богу торгашей Гермесу, на каменных прилавках щерили свои хищные рыла отрубленные свиные головы, на огромных крюках висели бараньи и телячьи туши.

Над шумной толпой раскачивали на длинных шеях свои плоские головы верблюды, груженные тюками с крашеными льняными тканями и пряностями из Аравии, индийским нардом, индиго и слоновой костью. Кричали ослы и мулы, впряженные в высокие двухколесные повозки с соленой рыбой из Тивериады, мешками с гадарским зерном и корзинами с виноградом. В этой пестрой толпе, говорящей на десятке наречий, Элпидий с большим трудом отыскал лавку с притираниями и мазями для бань и сразу же купил кувшин с бальзамом, лишив купца-аравийца удовольствия с ним как следует поторговаться.