Литмир - Электронная Библиотека
A
A

После полета наши космонавты и американские астронавты приехали в Сочи и посадили персональные магнолии в парке «Ривьера». Репортажа по телевидению не было, но газета «Черноморская здравница» составила свой рассказ о событии местного значения. Кстати, начал эту традицию Юрий Гагарин, отдыхавший в Сочи в конце апреля 1961 года.

Учеба моя шла хорошо, не давались только математика и немецкий язык. С геометрией, алгеброй и химией просто «не сложилось», а вот иностранный язык «подкачал» не только по моей воле… У нас менялись, как перчатки, учителя немецкого. Очередная выпускница Пятигорского института иностранных языков, поработав в школе год, тут же уходила в переводчики – благо Сочи в иностранных туристах недостатка не испытывал. А мы оставались на бобах…

Как всегда, любимыми предметами были литература и история. Мы зачитывались тогда книгами Б. Васильева («А зори здесь тихие»), Ч. Айтматова («Тополек мой в красной косынке») и В. Тендрякова («Весенние перевертыши» и «Ночь после выпуска»). Но росли мы не только на книгах – весной нас отправили на чайные плантации.

Дело в том, что настоящий чай собирают только два раза в год, особенно весной, когда молодые зеленые листики разворачиваются под южными лучами. Все остальное можно собрать специальными стригущими ручными машинками, похожими на парикмахерские, только с мешками для твердого листа. Само собой, в сбор попадал и мусор, и жучки-паучки… Это был второй и третий сорт. Высший же собирался только вручную. Потом этот нежный лист просушивался на солнце, разминался, снова сушился, потом разминался… – пока не превращался в дефицитный краснодарский чай. Настоящий краснодарский высшего сорта заваривался долго и был светло-коричневого цвета. Но зато этот напиток был необыкновенно ароматным и сладким – без сахара!

В те годы ходил анекдот на чайную тему… Приехали однажды в гости к сочинским чаеводам товарищи из Грузии и стали жаловаться: – «Почему от грузинского чая, растущего в том же Причерноморье, покупатели нос воротят, заваривают его только в столовых да в армии, а краснодарский ценят почти наравне с цейлонским и индийским? Поделитесь секретом!»

Сочинцы отвечают: – «У нас от друзей секретов нет… Значит, так. Берем солому, мелко-мелко ее режем и добавляем немного чая, потом упаковываем…»

Грузины: – «Вы еще и чай добавляете???»

Летом родители сдавали квартиру отдыхающим, а сами мы жили в сарайке, вполне просторной и удобной (удобства – на улице), чтобы скоротать время до нового учебного года. По-иному поступить было просто нельзя, и не только из-за дополнительного заработка – «дикари» буквально вынуждали местных сдавать любые комнаты и даже халупы, дышащие на ладан, потому как жилья отдыхающим катастрофически не хватало. Помню, как темным вечером нас умоляла семья с двумя детьми пустить их хотя бы на одну ночь – в округе не было свободных мест. Мы объяснили, что две комнаты забиты под завязку, а кухня маленькая. «Переночуем под столом!» – убеждали нас несчастные приезжие. Мы сжалились и бесплатно пустили их на кухню, выделив четыре матраса с простынями. Как там можно было устроиться на полу, знали только они сами.

Не сказать, что доход от «дикарей» был высок – сезон длился два с половиной месяца, а плата оставалась стандартной три десятилетия кряду: 1 рубль в сутки. Но никакие деньги не могли заменить общения – жильцами были советские люди: врачи, учителя, летчики, художники, инженеры; их рассказы о работе, семейных передрягах и путешествиях не шли ни в какое сравнение с сюжетами из советской же литературы – придумать такое было невозможно. За вечерним столом всплывали такие истории судеб, о которых мы и не подозревали. Все это откладывалось в памяти, обогащало ее.

Я слушал рассказы, содержание которых могло стать основой нескольких романов: о работе в полудикой африканской стране; о причудливой войне в Египте, где наши советники оказались единственной боеспособной силой; о подлинных потерях в Чехословакии в 1968 году; о железнодорожных, авиационных и речных катастрофах, не упоминавшихся в сводках новостей; о нравах в Большом театре; об уникальных возможностях наших сверхскоростных атомных субмарин; о технических новинках, созданных в так называемых «ящиках», – закрытых военных заводах; о грандиозных масштабах строительства БАМа и КАМАЗа, – наконец, о том, кто может прийти на смену (страшно сказать!) самому Брежневу.

Осенью я пошел в 8 класс, а в начале зимы заболел и попал в железнодорожную больницу поселка Лоо.

Эта самая уютная в моей жизни больница стояла на берегу моря, прямо у пляжа; шум прибоя, с одной стороны, и грохот поездов – с другой, как ни странно, не мешали, а наоборот, дисциплинировали больных. Санаторным ничегонеделанием здесь и не пахло – все подчинялось раз и навсегда установленному неизвестно кем и неизвестно когда распорядку. Все начиналось с приема, точнее, с глотания таблеток (на редкость противных), завтрака, обхода врачей, – а продолжалось по расписанию лечебных процедур и плановых операций. Я угодил в детскую палату на втором этаже то ли с бронхитом, то ли с простудой драконовского типа. Кашлял, свистел, сморкался и чихал я вполне традиционно для такой болезни, но эскулапы все искали во мне какую-то скрытую хворь. Впрочем, прогревания, ингаляции, порошки и лечебная физкультура в зале с лопоухим Чебурашкой на стене делали свое дело – я шел, точнее, бежал к выздоровлению на всех парах (больница-то железнодорожная!). Лечение продвигалось столь успешно, что мне и еще трем счастливчикам палаты № 5 разрешили сходить в пансионат «Магадан» на встречу с народным артистом СССР Борисом Андреевым.

Первый богатырь советского кинематографа вел рассказ о своем творчестве как по нотам: отрывки из известных всем кинофильмов: «Трактористы», «Два бойца», «Оптимистическая трагедия», «Казаки», «Большая семья» и других подкреплялись комментариями раскатистого андреевского баса с характерным «оканьем» и отрепетированными до блеска жестами. Крупная фигура, широкое лицо и поставленный актерский голос меня почему-то не удивили, а вот толстые, можно даже сказать, жирные его пальцы привлекли внимание сразу. Ладонь с этими пальцами была очень выразительной – Андреев не размахивал ею, а вальсировал – то прижимая к груди и животу, то обводя белое полотно экрана перед очередным фрагментом.

Возвратились в палату мы поздно, на ужин не успели, но нам были оставлены на подносах граненые стаканы с кефиром и пирожными. Я лег спать, но не смог угомонить память до полуночи – голос актера, черно-белые и цветные кадры продолжали светиться и звучать. Пришлось открыть глаза. Соседи уже сопели, в окне, смотревшем во двор, медленно двигалась луна, а в стеклянном квадрате над дверью тускло светила коридорная лампочка. Время остановилось, мысли тоже, и я тупо глядел на дверь, не зная, как справиться с бессонницей. Сначала я провалился в дрему, а потом и в сон, глубокий, как Черное море. Вдруг сон прервался, и меня потянуло вниз, – в пропасть, в шахту, в тектонический разлом, в преисподнюю!.. Я никак не мог проснуться, сопротивляясь падению всем телом, но ничего не получалось – меня кто-то с силой затягивал в смертельный провал, несмотря на все мои отчаянные потуги спастись. И среди этой борьбы я отчетливо услышал голос: «Почему умирают мальчики в четырнадцать лет?» Я напрягся из последних сил – и проснулся. Сердце колотилось как бешеное, меня трясло вместе с пружинной кроватью. Холодный пот стекал с лица, руки судорожно хватались за простыню и одеяло. Мне было страшно – и от неожиданности, и от необъяснимости происшедшего. Только к утру, когда полоска зари забрезжила в окне палаты, я обреченно заснул.

Что это было – не знаю до сих пор…

Еще один темный и загадочный вечер поджидал меня тремя сутками позже…

Столовая была самым просторным больничным помещением и самым привлекательным в свободные часы – в ней стоял телевизор. Страдальцы в одинаковых пижамах неопределенного цвета собирались у экрана на исходе дня, когда намечался кинопросмотр, трансляция концерта или хоккей. Но только одно зрелище могло собрать в зале всех – фигурное катание. Как мы его любили! Мы знали поименно всех лучших фигуристов, следили за каждым их шагом, любой чемпионат превращался для нас в праздник искусства. Нет, это был не спорт, это был театр! Страсти, столкновения, битвы школ и характеров, судейские провокации – все это дышало, двигалось, жило какой-то необыкновенной, волшебной жизнью. Ирина Роднина, Елена Водорезова, Пахомова и Горшков, Станислав Жук – этих гениев льда обожала вся страна. Тройной тулуп, сальхов, тодес, аксель, ритбергер… мы толком не знали, что это такое, но загадочная мелодия этих слов ласкала наши души, заставляла трепетать самые нежные ее струны.

15
{"b":"729719","o":1}