Дикий рев потряс поселок, когда труба была уложена на весы и взвешена – мы оказались первыми!

И ничего, что через месяц ливень чуть не смыл в море половину улицы, – труба оказалась противопаводковой, – ведь мы же победили!..

Еще больший восторг вызвала награда – нас премировали поездкой в Абхазию! Через несколько дней мы уже сидели в стареньком автобусе на базе ГАЗ-51, дверь которого открывалась рычагом с водительского места. Шофер, – а это был муж нашей учительницы литературы, – завел мотор, и мы двинулись в путь. Алевтина Николаевна взяла на себя обязанности экскурсовода – мы узнали Сочи совсем с другой стороны. Рассказ о его истории, архитектуре тут же иллюстрировался живой картиной курорта. Были расшифрованы древние названия ущелий, над которыми мы проезжали по белоснежным ажурным мостам; действительные и литературные герои прошлого века оказывались рядом, а море весело подмигивало нам за мелькающими ветвями серо-желтых платанов и вытянутых зеленых кипарисов. Загадочные дольмены, легендарная Мацеста, живописная Хоста и душный Адлер – все промелькнуло почти в один миг. Еще одно мгновение – и мы оказались за Мзымтой. Абхазская природа ничем не отличалась от сочинской, но все-таки это была другая земля. Учительский рассказ теперь был посвящен истории Леселидзе, томным Гаграм и жителям солнечной республики. Наконец мы прибыли к главной цели нашего путешествия – в Пицунду.

Пицунда была полупустой – еще не начался сезон. Зашли в кафе. В нем за спиной бармена стояла пластинка ансамбля «Орэра» с усатым Бубой Кикабидзе. Обедать мы не стали – дорого, купили две палки колбасного сыра, буханку хлеба и минералку. Тут же, на совершенно свободном пляже, где из отдыхающих в наличии были только скульптуры Церетели, мы нарезали кружочками сыр, подкрепились, полюбовались чистейшей голубизной морской воды, драгоценными реликтовыми соснами за забором и пошли пешком к храму. Древний храм был музейной жемчужиной Абхазии. Профессиональный экскурсовод выдал нам гору информации, но глаза и сердце подсказывали: здесь есть какая-то тайна. Поразительная архитектура храма, сохранившиеся фрески, великолепная акустика заставили нас забыться в совершенно непередаваемом восхищении. Теперь понятно, что это было духовное потрясение.

Потом обратный путь. Разговоры тех дней забылись, потускнели в памяти детали, исчезла яркость пейзажей и последовательность действий, но нечто великое, хотя до конца не осознанное, сохранилось.

Начало сентября 1973 года выдалось жарким. Наш класс стал 6-м «а», и учились мы теперь в новом здании, на горе. Из окна нашего кабинета можно было задумчиво смотреть на море, раскинувшееся во всей своей красе, но отвлекаться было непозволительно – уроки шли один за другим. Ботаника, геометрия, физика, химия, литература, русский язык, история, начальная военная подготовка, музыка, изобразительное искусство, обществоведение, география, уроки труда, физкультура и еще десятки других предметов, обязательных и факультативных, заполняли почти все наше время – школа № 77 была одной из лучших на побережье. Только поздно вечером, выполнив кипу домашних заданий, можно было отдохнуть.

11 сентября 1973 года из программы «Время» мы узнали о военном перевороте в Чили. На экране мелькали кадры бомбардировок дворца «Ла-Монеда» в Сантьяго, громыхали танковые залпы, звучали автоматные перестрелки.

Пабло Неруда умер в те же дни. О судьбе Сальвадора Альенде, Луиса Корвалана и Виктора Хары мы узнали позднее. Для моего поколения Чили – это все равно, что Испания 30-х годов. Романтика и боль соединились в нас, как соединились десятилетиями раньше, в душах наших дедушек и бабушек, романтика и трагедия республиканской Испании.

Каждую пятницу наша школьная мама Елена Игнатьевна проводила классный час. После общих разговоров об успеваемости, наших проделках и планах на будущее, она считала своим долгом рассказать о политической обстановке в мире. Называлась эта вещь политинформацией. Насмотревшись однажды на откровенно скучавшие лица одноклассников, я не выдержал и сам предложил сделать доклад о жизни Сальвадора Альенде. Благо исходный текст имелся – только что вышедший том в серии «ЖЗЛ». Елена Игнатьевна не ожидала от меня такой прыти, и от неожиданности дала добро на лекцию. Опыт оказался удачным – ребята слушали рассказ с интересом и, наверное, с тайной мыслью о моей недееспособности. Тем не менее, я стал штатным политинформатором и вещал о шотландском чудовище Лох-Несс, об американской космической программе, о радиотелескопах – то есть о том, о чем сам прочел в журналах и книгах. Деятельность на ниве просвещения не осталась без награды: ко мне прилипло еще одно, вроде бы, безобидное, но на самом деле ироническое прозвище: «профессор».

В конце августа 1973 года состоялась премьера многосерийного фильма «Семнадцать мгновений весны». Сейчас невозможно объяснить, почему тогда пустели вечерние улицы, почему все – от школьников до стариков – не могли оторваться от экрана. Шикарная многолетняя режиссерская работа, единственная в своем роде актерская игра, выразительная музыка – все это было, но мы заворожены были не этим, а каким-то необходимым и близким всем ритмом повествования.

Школа в сентябре бурлила, на переменах мы обсуждали каждый поворот сюжета, варианты его продолжения, поведение героев… Анекдоты появились сразу, да в таком разнообразии, что в народе стали всерьез поговаривать о том, что их сочиняют в… ЦРУ, что само по себе было анекдотом.

Так, под анекдоты, шутки и беспечные разговоры, незаметно подошел к концу 1973 год.

Новогодняя ночь стреляла из ракетниц, шумела весельем, из радиолы лилась мелодичная, красивая, но легкомысленная песенка Людмилы Сенчиной о Золушке, которая потеряла башмачок… Сенчину я видел «живьем», она шла пешком от сочинского концертного зала с большим букетом цветов, – настоящая принцесса, ослепительная, волшебная, прекрасная. Она скромно и чуть смущенно улыбалась, понимая, что на нее все смотрят.

Новый, 1974 год, был переполнен учебой, занятий было так много, что сами уроки не запомнились – они отложились, наверное, в какой-то специальной кладовке моего сознания. Почему-то вспоминаются не школьные труды, а бытовые мелочи, вроде буфета, где на перемене я покупал стандартный набор: коржик и кофе, с удивлением наблюдая, как одноклассник Гриша Кульян накладывает себе в тарелку сразу несколько парных сарделек, огромную порцию картошки, берет стакан сметаны, – мне за день столько не съесть! Может, поэтому он был почти в два раза толще меня…

Зато я знал толк в мороженом! Мы покупали его в киоске в пяти шагах от автобусной остановки: молочное за 10 копеек, – в бумажных стаканчиках с деревянной палочкой, которую выдавали отдельно; пломбир в вафельных хрустящих корзиночках за 22 копейки; самый вкусный шоколадный с орехами за 28 копеек. Нарядный автомат с газированной водой стоял рядом: без сиропа она стоила 1 копейку, но пили ее редко, а вот с сиропом нравилась всем – 3 копейки бросали в щель, не раздумывая. Почему-то сейчас и мороженое, и газировка не так вкусны, как прежде…

Детство было веселым и немного сумасшедшим: чем, например, объяснить менявшуюся каждый сезон моду на развлечения. Сначала все сходили с ума от попрыгунчиков: разноцветных мячиков на резинке, – на переменах мы обстучали ими все стены и даже потолки. На смену попрыгунчикам пришли маленькие пластмассовые киноаппараты с закольцованной пленкой и с коротким смешным мультфильмом на ней, – производили игрушку, кажется, в ГДР. Надо было направлять аппарат на свет, чтобы увидеть «мультик», – мы ходили, как полуслепые и стрекотали, как кузнечики в жаркой степи. Потом предметом зависти стала жевательная резинка – ее привезли из настоящей заграницы. Особенно ценились разноцветные шарики под названием «Турбо».

После уроков можно было отдохнуть: сходить на горную речку и ловить крабов, переворачивая тяжелые камни, под которыми они прятались; доставать из черноморской глубины рапанов и тех же крабов, но уже других, потемнее и покрупнее; сидеть с удочкой и поплавком в речных поймах или на пляжном причале. Хотя речная рыбалка не шла ни в какое сравнение с морской…