Иногда Надя подходила к зеркалу после долгого сладкого сна и не узнавала себя. Черты лица были мягкими словно у ребенка, морщинки исчезали, глаза блестели. Но вот сегодня утром из зеркала на нее смотрела бледная стервозная баба с черными бровями: лицо отдельно, брови отдельно. Какое-то гротескное сооружение вместо прически, а фен не придал локонам живости, а только распушил их неряшливо. Вот тебе и открытие клиники! Обидно до чёртиков. Конечно, за такое не уволят.

Работник Надя хороший, разговаривает с пациентами вежливо и четко, вид имеет представительный. Но приблизит ли ее к себе руководство за позитивный взгляд на мир – это большой вопрос! Потому что на мир Надя уже давно не смотрела позитивно… Может, она перестала улыбаться от души, когда поняла, что беременна в 16 лет от едва знакомого парня? Может, она перестала улыбаться, когда на белой коже ее груди и живота вдруг появились красные уродливые растяжки? Может, она перестала улыбаться, когда у дочери лезли зубы, а она хотела спать так сильно, как только хотят в юности, когда тебе ещё нет и двадцати?

Надя помнила, как однажды после рождения дочки, почувствовала себя безмятежно счастливой. Это длилось минуты две, но запомнилось на всю жизнь. Ночь была, как обычно суетливой и нервозной. Вот только они с дочкой помылись, улеглись, засопели, но вдруг родители начали громко обсуждать что-то околополитическое, потом пришел брат с работы и принимал душ так энергично, словно в ванной мыли коня. В общем, они с дочкой проснулись. Малышка плакала, а Надя снова и снова вставала к ней, вытаскивала ее из кроватки, носила и качала, кормила и сама уже чуть не плакала: когда уже все это кончится!

Потом как-то так получилось, что Надя взяла из кроватки орущий свёрток, приложила его к измученной груди и села в свое любимое кресло-качалку. Она стала качаться и заснула крепко-крепко. Между тем, дочка перестала пить молоко, выпустила грудь и под мерное раскачивание уснула тоже. Свёрток опускался все ниже и ниже, и в какой-то момент едва не соскользнул на пол. Надя инстинктивно проснулась и непонимающе смотрела на свои опущенные руки, держащие что-то неподвижное и тяжёлое. Вот в эти минуты, пока до ее мозга доходила мысль о том, что она держит, Надя и была безмерно счастлива.

Она просто заснула в кресле-качалке. Наверное, долго гуляла с подружками или с тем парнишкой. Тут Надя нахмурилась. С парнишкой? С тем, кто позорно сбежал, как узнал… Узнал, о чем? О ребенке? О каком-таком ребенке? И тяжёлый груз в сотни тонн снова повис на ее плечах и упал на хрупкую шею Нади. Вот же ее дочка! Едва не упала на пол… Безмятежность улетучилась, снова уступив место раздражению и усталости.

Роман Петрович перед открытием "Скарлетт" спал неплохо. Накануне он затеял дома уборку и вымотался физически, поэтому сон пришел быстро. Роман Петрович даже не ожидал, что так случится. Он заранее был готов к тому, что бессонница посетит его снова. Но не в этот раз.

Утром прозвенел будильник, и доктор стал тереть глаза, чтобы удостовериться: он, действительно, проснулся дома, а не в больнице. Ему не нужно идти на планерку и зачитывать бесстрастные цифры о том, сколько поступило больных за смену и кто, возможно, не дожил до утра. Ему больше не нужно заставлять себя вовремя засыпать, так как завтра смена и нужно быстро соображать, и быть способным находиться на ногах по полночи. Теперь он будет в красивом зеленом докторском халате вежливо выслушивать пациентов, назначать им дорогостоящие анализы и процедуры, кивать головой и делать заинтересованное лицо. Но это не сложно.

Сложнее было не включаться в чужую боль, уметь абстрагироваться. Теперь Роман Петрович умеет это делать в совершенстве, абсолютно не напрягаясь.

Он примерно себе представлял, каково будет открытие. Какие будут ходить дамы и мужчины. Во что они будут одеты, о чем они будут беседовать и как. Не повышая голоса, спокойно и разумно, не слишком эмоционально, не отдаваясь на полную мощность, а пребывая в своем коконе благополучия.

Роман Петрович добрался до работы на велосипеде, как он это делал все то время, пока шла стройка и отделочные работы в "Скарлетт". Он и на прежнюю работу предпочитал ездить на велосипеде. Ему нравилось воображать, что он скачет на лошади, как рыцарь в средневековье, как лихой ковбой в шляпе и со шпорами на сапогах. Он знал, что это выглядело бы глупо, признайся он в своих мыслях. Только мама понимала его. Но теперь она в лучшем мире, а ему куковать в этом ещё немало.

Жениться… Мама всегда просила его жениться на хорошей девушке, на откровенной стерве, на ком угодно, лишь бы он выкинул из головы и из сердца свои идеи о несправедливости общественного мироустройства.

Особенно, конечно, Роману Петровичу было тяжело в подростковом возрасте. И так, гормоны "шпарили" и руководили его поступками, так ещё сверху вдогонку бежала зависть к сильным мира сего, жалость к уставшей матери, хихикающие девчонки, прыщи по всему лицу и плечам, ломающийся голос. Тогда Роман Петрович принял решение стать врачом во что бы то ни стало.

Он был усидчивым и тихим, поэтому сидел спокойно за столом и занимался, пока его сверстники на спор перекрикивали друг друга в погоне за девичьим вниманием. Роман Петрович понимал, что временный успех у девчонок в 15-16 лет обернется крахом, когда он вынужден будет пойти таксовать или на завод или грузчиком. Нет! Роман Петрович станет врачом и будет таким человеком, которому смотрят в рот и спрашивают совета.

В общем, его стратегия оказалась верна наполовину. Некоторые одноклассники, которые кричали громче всех и были первыми красавцами во дворе, сейчас сгинули в таксопарках и лечили спины да мочеполовые инфекции в обычных поликлиниках и кожвендиспансерах. Но те, у которых были связи и богатые родственники, шагнули наверх так высоко, что лечились или за границей, или, на худой конец, в платных клиниках на родине. А то, что лечились почти все, это точно. Кто спину выхаживал, кто голову. То ли поколение больно нежное, то ли возраст за тридцать велит…

У Романа Петровича была приятельница, которая будучи участковым врачом, любила прописывать антидепрессанты.

– Месяца три пропьете, и ваши панические атаки забудутся как страшный сон. «Я их и сама пропиваю курсом», – говорила приятельница.

А Роман Петрович всегда хотел добавить, что его приятельница никогда и ничего курсом пропить не может, потому что всегда забывает принимать таблетки. Хотел бы он быть такой всегда внезапной и легкой, как его приятельница.

Роман Петрович помнил все. Особенно то, что надо забыть. Таблеток никаких он пить не собирался, хотя и понимал, что это могло бы примирить его с действительностью. Пусть не его сознание, но хотя бы клетки его организма перестали бы так остро реагировать на несправедливость. Роман Петрович боялся, что препараты сотрут само его существование, сам костяк его личности.

Если он станет послушным овощем и будет радоваться за тех, кто богат и нагл, то, что останется от него самого, настоящего?

Роман Петрович не выносил наглость и нахальство, которые подкреплялись деньгами. Да, у людей с дыркой в кармане, тоже была задиристость и отчаянное нахальство. Но Роман Петрович к таким персонажам относился с жалостью. Ведь их нагловатость была всего лишь способом выжить. Если нищий не будет громко кричать, то его раздавит карета богача.

Теперь в "Скарлетт" Роману Петровичу нужно лечить тех, у кого есть деньги. Отныне ему не нужно будет жалеть своих пациентов, потому что обеспеченные люди не нуждаются в жалости. Обеспеченные люди хотят сервис. Быстроту, четкость, может быть, наигранное "лобызанье"– вот что собирался воспитывать в себе Роман Петрович для того, чтобы работать в самой известной клинике города. Мама тоже ему говорила, что, когда он поближе узнает финансово независимых людей, то поймет на своей шкуре: они такие же, как он, просто при деньгах…