Боб прошел мимо, уверенным движением распахнул дверь и жестом указал, чтобы они следовали за ним. Доктор шел медленно, ведя подконвойных по коридору родильного блока, где то и дело сновал персонал. Внешне глава отделения выглядел все таким же непробивным и могучим. Однако внутри него разгорался самый настоящий пожар, который разгонял большое доброе сердце, потому что прямо сейчас он решал, куда вести смертников: в процедурный кабинет на четвертом этаже, или в детское отделение – на первом.

«Так, давай рассуждать логически. Эти люди не сделали ничего плохого. Они просто хотели ребенка. Правильно? Правильно».

Он еще замедлил шаг и повернул направо.

«Это режим привел нас к тому, что у их мальчика нет рта. Нельзя десятками лет заставлять страну молчать, а затем удивляться такому финалу. И только поэтому убивать целую семью? Если я убью, то никогда себя за это не прощу. Правильно? Правильно!»

Боб еще раз повернул направо в широкий коридор, за которым следовала лестница.

«Но если я их спасу, то сам окажусь под угрозой. Меня снова спустят вниз, зашьют рот. А моя семья… Их ведь тоже зацепит, тут даже сомневаться не стоит…»

У лестницы доктор остановился. Роза и Ной впервые подняли глаза и в непонимании уставились на него. Говорят, что молчуны за все эти годы режима как-то научились понимать друг друга без слов. Вроде как новая способность у них открылась взамен утерянной. Это все, конечно, были догадки, в которые Боб не верил. Но почему-то именно сейчас он сам ощутил от подконвойных, увидел в их глазах настоящую ничем необоснованную надежду.

Боб набрал полную грудь воздуха и быстрыми шагами затопал по лестнице вниз. Роза и Ной еле успевали за ним. Они не очень понимали, почему доктор ускорился и что собирался сделать. Единственное, в чем они почему-то точно были уверены: этот человек их не убьет.

Перед детским отделением он остановился, будто снова засомневался: а стоит ли вот так пускать свою жизнь под откос.

«Боб, давай, как пластырь оторвать! Просто возьми и сделай это, а думать будешь потом. Ты справишься!» – убеждал себя он.

Большой мускулистой рукой доктор открыл железную дверь детского отделения, за которой стоял десяток кювезов с кричащими малышами. И только один ребенок не плакал, а молча, с интересом разглядывал этот мир. Из живота у него торчала трубка, в которую поступала питательная смесь. Боб удивился этому взгляду. Он вдруг точно осознал, что за Лео нужно бороться.

Врач взял Розу за руку и подвел к нему. Она тут же заплакала.

– Отвлеку медсестру. Пять минут, – он повернулся к Ною, который не мог оторвать глаз от сына. – Смесь, трубки, мальчик. Коридор до выхода. Кладовка за прачечной.

Боб двинулся к кабинету медсестры, которая через окошечко наблюдала за младенцами. Роза и Ной переглянулись и, как только дверь сестринской закрылась, начали собираться. Им хватило двух минут, а затем они шмыгнули в коридор и добежали до кладовки. Когда они посмотрели на сына, тот уже крепко спал.

Сейчас я очень сильно вас удивлю, но иногда мне, неговорящему, обиженному, запуганному кажется, что, в какой-то мере, наш мир заслужил то, что получилось. И режим этот проклятый, и казни, и, черт подери, даже этих тварей у власти. Мы же сами шли к этому режиму. Вряд ли, конечно, цель, которой мы добились, была видна издалека. Но если отмотать на много лет назад и проанализировать, то все вполне логично.

Итак, сначала была демократия, причем, почти везде. И это считалось благом. Планета состояла из длинных нитей, по которым люди могли общаться, находясь на разных полюсах. Никто никому не затыкал рот. Говорить можно было что угодно, а главное, тогда, когда ты этого хочешь. Иногда я думаю, что во всем виновата сраная демократия, которую подавали под соусом свободолюбия и всеобщего равенства.

Говорить можно было все. Да. Но не всем это нравилось. Поэтому вокруг были одни конфликты: правые против левых, белые против красных, верующие против атеистов. Но больше всего, конечно, воевали огромные государства. Они делили людей, территории, сферы влияния, природные ресурсы, из года в год становясь все злее и злее. И как бы да, в целом, мир был миром. Но оказалось, разрушить его было проще, чем карточный домик.

Тогда людям часто показывали кино, описывающее разные варианты развития цивилизации. Особенно в чести были фильмы-антиутопии про мир будущего после ядерной катастрофы или большой войны. Наверное, невероятно интересно смотреть, как рушатся несуществующие государства и наступает хаос. Ирония состоит в том, что вряд ли хоть кто-то из ныне живущих представлял, что все будет как в кино, и даже хуже. Гораздо, гораздо хуже.

Сейчас есть несколько версий того, кто первым объявил войну. Думаю, у каждого оставшегося в живых она своя. Одни говорят, что конфликт начался из-за того, что большая и могущественная страна решила вернуть себе какой-то маленький полуостров, а остальные были сильно против. Другие, что первой на тропу войны выступило государство, которое обвинили в создании страшной болезни, и оно решило отомстить за унижение. Третьи… А, в целом, это не важно.

Вы просто должны понимать: все произошло молниеносно. Технологический прогресс все-таки, тот еще мудак. Я не буду растекаться историческими справками, просто перечислю события в хронологическом порядке. Война шла две недели. Еще через две недели по планете разлетелся вирус, от которого в течение месяца вымерла треть выжившего населения. Потом где-то лет 10 мир приходил в себя, собирался по кусочкам, хотя, по факту, разворовывался и разграблялся. Толпы устали от военного положения, они снова вышли на площади к существующей тогда власти. Они воевали, но теперь уже внутри и между собой. Именно тогда и должен был наступить конец. Но он не наступил.

Новая власть думала недолго. Она надела на свои драконьи лапищи ежовые рукавицы, взяла в руки огромную отвертку и завернула гайки до конца. Нас ограничили во всем, насильственно разделили на касты, запугали, зашили рты, начали убивать без разбору. Мы стали рабами нового мира. И только поэтому выжили.

Я ненавижу этот режим, но почему-то не могу перестать им восхищаться.

Боб сидел, облокотившись на белую бетонную стену своей маленькой кухни, и грустно смотрел на счетчик.

«Всего тысяча слов, Боб. Как же ты мог так вляпаться?»

Мерзкое липкое чувство ело его изнутри через нервы солнечного сплетения. Он пытался не думать о том, что им всем предстоит. Боб знал только одно – удачей будет, если хотя бы один из участников этого бедлама выберется живым. Но верилось с трудом.

В соседней комнате на маленьком диване спали Роза, Ной и маленький Лео. Бобу пришлось сильно попотеть, чтобы вывести их из больницы. Сначала они пробрались к грязному контейнеру с медицинским мусором, куда он велел им забраться и сидеть до наступления темноты. Затем доктор с каменным лицом вернулся в свой кабинет, заполнил три свидетельства о смерти, три акта о кремации, отправил их в министерство и снова погрузился в свои обыденные дела. Со стороны, ничего особенного будто не произошло. Но внутри Боба трясло, как после полумарафона. Бешенный стук сердца больно отдавался в висках, полностью вытесняя слух.

«Если я приду, а их нет? Если их схватили? Если меня видели?»

Он не мог понять, за кого переживает больше, и продолжал накручивать. Казалось, что время, как смола, медленно, очень медленно, стекает по стволу старого дерева и вот-вот застынет. Дожить до вечера ему помогло крепкое сердце и железная воля, больше ничего.

И когда на улице наконец стемнело, а почти весь персонал разошелся по домам, Боб спокойно и неторопливо дошел до холодильника с запасом детской смеси, взял несколько бутылок и сменные трубки для Лео, а затем отправился к контейнерам. Затаив дыхание, он открыл крышку, увидел их, замученных, грязных, благодарных, и понял, что обратного пути у него нет.