Главный министр прервал оцепенение, наконец отвернулся от окна и посмотрел на собравшихся вокруг огромного овального стола людей. Девять не до конца проснувшихся человек молча сидели и ждали объявления, которое должно было последовать за таким ранним подъемом – часы показывали ровно шесть утра. Давненько им не приходилось вставать в такое время. Стояла непривычная для этого места, но привычная для всего остального мира тишина.

– Произошло то, что нам предсказывали, – наконец произнес главный министр, подняв глаза. – Мне доложили, что вчера в центральном роддоме родился ребенок, у которого полностью отсутствует рот. – Министр устало вздохнул и добавил. – Это случилось, господа.

Собравшиеся озадаченно переглянулись. Не сказать, чтобы кто-то сильно удивился: возникновение данного феномена была предсказано учеными около двадцати лет назад. И год от года в докладах то и дело мелькала статистика влияния постоянного молчания на низшие слои населения. Но все же это произошло внезапно, как ни крути.

– Он совсем немой? – прервал тишину министр транспорта. Когда он говорил, его обвисшие щеки колыхались, как у английского бульдога.

– Ничего, абсолютно. Еще в утробе у мальчика не развились губы, зубы и язык. Соответственно, он никогда не сможет разговаривать.

– А как же еда? – послышался тонкий голос самого тонкого из сидящих в кабинете министра образования.

– Ребенок будет питаться только через трубку в животе. Его родители – потомственные молчуны. Для них это не ново, почти все гетто ходит с таким устройствами. Другое дело, что мы впервые имеем дело с новорожденным.

Снова повисла пауза. Каждый из присутствующих в комнате понимал, в себе несет ребенок, который всю жизнь будет питься через трубку, потому что у него не открылся рот. Понятное дело, когда его зашивают насильно. Это всегда за дело. Они выродки, которые не могут держать язык за зубами, заслужили такой жизни. Но ребенок? Всем было ясно, что теоретически, если другие люди узнают о нем, то рано или поздно это может привести к новой революции. Не иметь даже призрачной возможности заговорить в будущем – вряд ли кто-то спокойно примет подобное.

– Господин министр, – тихо послышалось с противоположной стороны стола, – мы держим ситуацию под контролем. Родители вместе с новорожденным располагаются в одиночном изолированном боксе в окружении доверенных лиц.

– Госпожа министр здравоохранения, я верю в вас, но вы же понимаете, что эта информация в любом случае может просочиться, и тогда нам снова придется противостоять! – взвизгнул главный.

– Да, но что же нам делать? – озадаченно спросила тучная дама. Ее лицо было похоже на облако белой сахарной ваты, на которое кто-то нацепил очки.

– Хороший вопрос.

Главный министр встал и отправился в путешествие по своему кабинету, обходя остальных со спины. Когда он проходил мимо, почти каждый присутствующий поневоле напрягался и немного вжимался в стул. Засевший за много лет в подкорке страх не позволял им поднять глаза. Все знали, что один щелчок пальцев этого человека, одно его слово может определить дельнейшую судьбу каждого из них.

– Самое главное для нас сейчас понять, можно ли выявить данную патологию… эээ… на ранних сроках беременности, – главный поднял взгляд от своих ботинок. – Господа, я же надеюсь, никому не нужно объяснять, что появление этого мальчика – не случайность, а эволюция. Совсем скоро их станет больше…

– Да-да, – затараторила министр здравоохранения, перебив главного, – мы вчера в экстренном порядке провели узи всем женщинам из касты молчунов, которые лежат в роддоме. Там таких трое!

– Как трое?! – воскликнул министр культуры, – вчера ни одного не было, а сейчас – почти четверо, если считать родившегося? Ничего себе скорость!

– А что вы хотели, мой дорогой, – главный положил ему руки на плечи, и тот вжался в стул еще глубже, – мы сами этого добивались. Ведь, если размышлять по сути, зачем им рот? Говорить многие не могут с рождения. Вот природа и решила… – он снова отправился в путь. – Отличное решение, если задуматься, только слегка несвоевременное.

– Хорошо, но если мы их всех еще в утробе выявим, что делать? На аборт отправлять?

Главный министр перевел взгляд на тучную белую женщину. Она тут же подскочила и, запинаясь, начал объяснять.

– Если мы хотим, чтобы опыт прошлых лет не повторился, если мы не хотим новой революции и смертей, другого пути нет. Появление этого мальчика несет угрозу для всех нас. Если они узнают, что их ждет в будущем, что он и есть их будущее, может начаться война. Поэтому план пока такой: мы объявим женщинам с дефектными младенцами, что у детей обнаружены несовместимые с жизнью пороки, и отправим их на искусственное прерывание.

– Но, погодите. А если молчуны начнут только таких детей рожать? Нам их всех под нож что ли? – озадаченно произнес министр транспорта.

– Надейтесь, что не начнут. Это в их же интересах, – пробурчал главный. – Иначе они выродятся, если, конечно, до этого не поймут, что происходит, – он протяжно зевнул, это совещание его утомило. – Я надеюсь, господа, вы уловили суть нашей проблемы. У вас есть время до вечера. Тогда буду готов рассмотреть любые конструктивные решения по данному вопросу. Просто помните: если мы не решим эту проблему сейчас, завтра может наступить война, а мы на данном этапе к ней абсолютно не готовы. Все свободны.

Главный министр мог бы провести голосование сейчас, но он безумно хотел спать. Честно признаться, его внезапно настиг жуткий приступ лени. Так бывало часто.

Собравшиеся встали из-за стола и начали медленно расходиться.

– Погодите, господин главный министр, а что же нам делать с родившимся мальчиком? – опомнившись вскрикнула министр здравоохранения.

– Утилизировать вместе с родителями. Постарайтесь успеть сегодня, – абсолютно безразлично произнес главный. – Увы, пока они живы, мы все в опасности.

Министры на секунду замерли, а потом еще быстрее зашагали прочь. Каждый из них понимал, что так будет правильно. И, тем не менее, то равнодушие, с которым глава государства распорядился убить трех невинных людей, пускай и молчунов, задела даже их.

Это было очень давно. Так давно, что никто из ныне живущих уже не помнит. Но все же стоит сказать, что в самом начале люди сопротивлялись. Сильно. Они сбивались в толпы и оккупировали здание верховного парламента, ночами стояли с транспарантами, устраивали одиночные пикеты и голодовки. Если бы они знали, что все эти попытки что-то изменить были бессмысленны у самых истоков, наверное, сам процесс перехода на нормирование речевого режима (так по-умному это называлось) прошел бы гораздо проще. Но они долгое время боролись, иногда радикально: закидывали здание бутылками с зажигательной смесью, двух министров повесили прямо на площади через два дня после выступления новой власти. Однако, давайте-ка честно: судьбу мира никогда не решала толпа. За все поворотные события в земной истории несут ответственность пять, ну семь или десять человек, которые, запершись за толстыми дверьми какого-то абстрактного кабинета, определяют будущее всех нас. У нового правительства были силы и возможности все это провернуть, хотели мы того или нет. Это все, что нужно знать о сопротивлении.

Во всей этой истории удивляет лишь безрассудство протестующих. На что они рассчитывали, зная, что само их присутствие на любом подобном выступлении означало, что впереди их ждет тюрьма, пытки и, в итоге, зашитый навсегда рот? Очевидно, глупость и ложная надежда вели их туда. Хотя, если смотреть с другой стороны на эти трепыхания, с той стороны, которая вошла в школьные учебники, именно эти люди определили курс режима и стали первыми представителями касты молчунов. Потому что тогда задерживали по несколько сотен за раз. Иглы в руках швей (кто бы мог подумать, что эта профессия вдруг станет так популярна?) не останавливаясь зашивали неугодные рты в течение нескольких лет. И по итогу мир пришел к балансу: половина людей замолчала, а другие были уже не против того, как сложилась их судьба.