– Нет, совсем нет, – пробурчал Тим.

Максим хотел поскорее остаться в одиночестве, попытаться уснуть или просто полежать в огромной теплой постели, слушая непривычные его ушам звуки ночного леса. А главное – не расплакаться перед верзилой, как какой-то сопляк. Рядом с ним он чувствовал себя еще меньше и уязвимее, хотя и так не блистал ни развитой мускулатурой, ни ростом. Он судорожно пытался придумать, что ему делать дальше, но в голову не приходило ни одной светлой мысли.

Тимофею не спалось, а он к такому совершенно не привык. Вырубался мертвым сном обычно уже часов в одиннадцать, а вставал рано, еще до семи, исключения бывали только зимой, под Новый год. Он прекрасно знал, что есть такой праздник, что все дети его любят, как любили его братья. Помнил, что им разрешалось долго не ложиться и даже сидеть за столом со взрослыми. Только Тима запирали в его комнате, и он часами мог стоять, прислонившись ухом к замочной скважине, чтобы подслушать, о чем они там говорят. Улыбался, слыша, как смеется мать – это случалось редко, пытался понять взрослые разговоры деда, его воспоминания о войне. Обычно, одни и те же истории – смешные, со счастливым концом, но переполненные какой-то светлой грустью и тоской в его голосе. Потом отец включал телевизор, и мать принималась собирать со стола, под веселые многоголосые песни. Тогда он понимал, что застолье окончено и братьев скоро поведут спать, поэтому переходил к маленькому пыльному окну. По узким, заметенным улицам поселка гуляли люди. Они смеялись, играли в снежки, пускали в чернеющее небо фейерверки, жали друг другу руки, поздравляли с праздником, некоторые парочки даже целовались. Он мог наблюдать за ними до самого утра.

Хоть он давно и не жил среди людей, однако не позволял себе распуститься и одичать. Он же не какое-то животное! Отец всегда говорил, что человек должен оставаться человеком в любых условиях, помнить о милосердии и доброте, развиваться как физически, так и умственно, самосовершенствоваться, содержать себя в чистоте и никогда не лениться, ибо труд, даже самый тяжелый, облагораживает душу. Поэтому, несмотря ни на что, он каждый год в декабре наряжал ель, растущую у дома, старыми игрушками, развешивал гирлянды на веранде, готовил праздничный ужин, а потом допоздна перебирал старые семейные фотографии.

Ветер за окнами набирал силу: шумел опавшими листьями, гнул ветки деревьев, сквозняком пробирался через щели в полу, принося с собой сырой запах осени. Было еще совсем тепло, сентябрь выдался солнечным, но ночи становились все длиннее и прохладнее. Тим вдруг забеспокоился, встал со старого просевшего дивана в гостиной и бесшумно, переступая через доски, которые могли скрипнуть, подошел к двери спальни. Осторожно ее приоткрыл. Свет луны падал на огромную кровать, озаряя миниатюрную фигурку с бледным лицом, сжавшуюся у самого края. «Замерз, бедняга», – подумал Тим и накрыл Максима своей курткой. Парень шумно вздохнул, но не проснулся. Пахло от него как-то совсем по-другому. Городом, что ли. Тиму даже казалось, что он слышит рев автомобилей, гудки, гомон пестрой толпы, чувствует вибрацию мостовой в час пик, привкус гари и выхлопных газов.

Успокоенный тем, что с Максимом все в порядке, и убаюканный воем ветра за окном, Тимофей наконец заснул.

Через пару дней Максим уже мог свободно передвигаться по дому и саду с аккуратно постриженными кустами смородины и малины. Его синяки быстро заживали, плечо и ребра почти не болели, но кожа под бинтами чесалась нестерпимо. Он маялся от безделья и бессонницы. Оказалось, что спать в полной тишине и темноте – то еще испытание для привыкшего к постоянному шуму автомобилей, возне соседей за стеной, отблеску фар и городской иллюминации, мозга. Максим начал много читать, совсем как в детстве, благо у верзилы была огромная библиотека. Он пытался предложить ему свою помощь в работах по дому, но тот упорно отказывался.

Чувствовал он себя хоть и намного лучше в физическом плане, но все равно паршивее некуда. Ночью на глаза наворачивались слезы слабости и бесконечного одиночества. Сердце ныло от безысходности, все чувства словно медленно умирали, пожираемые опухолью разочарования.

Он ведь был счастлив и до последнего ослеплен любовью. Когда Темыч предложил поехать на дачу, он ведь уже знал, что там случится. От предвкушения мышцы наливались истомой, душу переполняла радость, сердце замирало лишь от одной мысли, что они будут там только вдвоем.

Ни капли сомнений. Да, это должно было случиться в первый раз именно с Темычем – само собой! С кем же еще?

Он позволял ему все. Даже грубость и жестокость, за которые другие могли бы и нос сломать. Конечно, он не ожидал, что будет настолько больно. Перед глазами поплыли разноцветные круги, и он закусил подушку, чтобы не закричать. Хорошо выпивший Темыч не снисходил ни до поцелуев, ни до ласк, и не обращал ни малейшего внимания ни на дрожащее от страха тело, ни на болезненные всхлипы. Максим и не думал его останавливать, он был даже рад! Он готов был терпеть что угодно, ведь это Темыч… Ему хорошо – это главное.

Он вспомнил, как потом болело все тело и живот, запекшуюся кровь и сперму на своих бедрах, и его передернуло от отвращения. Слава богу, сильных повреждений не было – ему просто повезло! Ведь если разобраться, то его банально изнасиловали, а он даже не сопротивлялся. Сам во всем виноват!

Это повторялось время от времени. Пьяный и расстроенный чем-то Темыч любил отыграться на Максе: любил, когда его тело выгибалось под ним от боли, любил эти слезы на раскрасневшихся щеках, любил хватать его за волосы, душить, оставлять синяки. Он ненавидел это красивое лицо! Ему доставляло удовольствие, что он вот так запросто может уничтожить нечто прекрасное, втоптать в грязь, грубо трахнуть и выкинуть на улицу со словами: «Деньги на такси есть?»

Да, он этим наслаждался.

Макса трясло от воспоминаний, в горле замирал ледяной ком, дыхание сбивалось, снова наворачивались слезы, и он прятался под одеяло с головой, чтобы верзила в гостиной не дай бог ничего не услышал.

Но Тимофей прекрасно знал, что парень мучается, не может уснуть, ворочается в постели, иногда плачет. Это было вполне логично, ведь его пытались убить. Каждую ночь он боролся с собой, чтобы не войти в спальню, но однажды просто не выдержал.

Парень всхлипывал под одеялом и дрожал всем телом, потом вдруг замер, когда понял, что больше не один. Осторожно приподнялся на локтях, стаскивая одеяло с головы. Перед Тимом предстало бледное лицо с припухшим носом и губами, взгляд виновато скользнул в угол комнаты, он по-детски шмыгнул носом и прошептал:

– Извини, не хотел тебя разбудить.

Великан стоял у изножья кровати, в густой тьме, не решаясь подойти ближе.

– Ты в безопасности, – пробасил он. – Слышишь меня? Все позади! Не надо об этом постоянно думать. Тебе никто не причинит здесь вред, я не позволю! Понимаешь?

Максим кивнул. Эти слова и несгибаемая сила в голосе внушили уверенность и умиротворение, хоть он все еще немного побаивался странного хозяина дома.

Каждый вечер они ужинали вдвоем, почти в полной тишине. Максим все время пребывал в своих печальных воспоминаниях, он как будто проживал жизнь заново, только теперь видел все события с позиции отстраненного наблюдателя. Тимофея одолевало любопытство, но он не хотел показаться бестактным деревенщиной и лезть с расспросами. Настанет время и парень сам поговорит с ним о том, что случилось, а если не захочет, значит, так тому и быть. Кроме того, был миллион тем для разговоров, не затрагивающих недавнего прошлого. Да, вот только Тим был ужасно смущен и не находил в себе смелость начать беседу.