– На вас отставка сильно повлияла. Я не узнаю вас, – послышался голос Эйлин, он снова задрожал.

– Вы очаровательная женщина, дорогая герцогиня, – ухмыльнулся Генрих. Миранда слышала эту ухмылку, ее нельзя было ни с чем спутать.

– …но безнадежно глупа, – закончил он мысль, скрестив ноги под столом.

– Генрих! – возмутилась Эйлин, отставив фужер так, что стекло стукнулось о край тарелки.

– Примите это как должное, сударыня, Вас не переделать, – захихикал мужчина.

– Почему вы отправляете к моей сестре Миранду? Дорога дальняя, опасно осенью путешествовать по лесу! Чем она вам помешает, если останется в Лаэрго во время охоты? – спросила напрямую Эйлин.

– Я не желаю обсуждать мои решения с Вами, сударыня. Я делаю все для ее блага. А вы радуйтесь, что на некоторое время избавитесь от нее, не будет напоминать вам о долге… – ответил Генрих, ровным и твердым голосом, – а когда закончится охота, утихнет буря, вы в любой момент можете вернуть ее к себе. Но мне кажется, это случится не скоро.

– Генрих! – снова возмутилась Эйлин, – Перестаньте говорить ерунду! Я хорошая мать, моя дочь…

– А где сейчас ваша дочь? – перебил супруга Генрих, – В данный момент, где она может быть?

Миранда закрыла ладошкой рот, чтобы не дышать слишком громко. Она даже представить себе не могла, догадывается ли ее отец, что она здесь, под столом, около него.

– Полагаю, что в своей комнате, собирает вещи для предстоящей поездки, – ответила Эйлин.

– Возможно вы и правы, – ответил Генрих, поставив ноги ровно.

– Я очень устала. Ночью будет гроза. Позвольте мне покинуть Ваше общество, и подняться к себе, – послышался голос Эйлин.

Она встала из-за стола, ноги ее исчезли из зоны видимости Миранды. Генрих остался сидеть на месте и даже не шелохнулся.

– Спокойной ночи, сударыня, – лишь произнес он.

Как только шаги Эйлин стихли, Миранда позволила себе задышать глубоко, убрав ото рта ладошку. Она смотрела на ноги отца, как завороженная. Сердце девочки стучало довольно громко, гул отдавался наружу. Неожиданно золотистая бахрома поднялась. Рука Генриха появилась близ локтя девочки и с силой вытянула на свет. От такого захвата Миранда невольно взвизгнула и прищурила глаза, когда выползла из своего укрытия. Оказавшись на полу перед стулом отца, она невольно вскрикнула.

– Что ты здесь делаешь, Миранда? Подслушивала? – спросил Генрих, почему-то тише, чем обычно. Не было похоже, чтобы он был возмущен выходкой девочки, но он ждал объяснений.

– Да! – выпалила Миранда, – Спряталась и подслушала, как вы с мамой ругаетесь.

Девочка поднялась на ноги и обняла отца.

– Зачем? – прошептал на ухо дочери Генрих.

– Хочу понять, почему ты так ее не любишь? Почему вы постоянно ругаетесь? Это из-за меня? Это я виновата? – вопрошала на ухо отцу девочка, забравшись к нему на колени.

Генрих не сразу ответил. Он подбирал слова, чтобы дочь поняла его правильно.

– Я очень люблю тебя, моя звездочка. Я счастлив, что у меня есть ты. А мама… мама любит тебя. Она хочет, чтобы ты была счастлива, – ответил Генрих.

– Вы не разведетесь, правда? – перевела взгляд на отца Миранда, чтобы прочитать ответ в его глазах.

– Нет, разумеется, – покачал головой Генрих.

Миранда вздохнула и положила голову на плечо отца.

– Мне пора. Утром надо собираться в дорогу, – наконец отцепилась от папы девочка, спрыгнув с колен.

– Набирайся сил для предстоящей поездки. Дорога весьма утомительна.

Оставив приборы на столе, Генрих взял за руку дочь и направился в сторону детской. Как только Миранда достигла комнаты, под бдительным оком гувернантки переоделась в ночную рубашку, легла под мягкое большое одеяло. Генрих в это время находился в комнате, рассматривая оставшиеся на полке куклы, которая девочка не пожелала взять в дорогу.

– Ты мне расскажешь сказку на ночь? – спросила Миранда, удобно расположившись на подушке.

– Много сказок на свете. Ты узнаешь их немало, за свою жизнь. А я, к сожалению, не любитель рассказывать сказки, – отозвался Генрих, присев на край кровати. Он внимательно рассмотрел лицо девочки и провел по светлым волосамее. Потом Генрих расстегнул рубашку и снял с шеи длинную цепочку, на которой висел изящный кулон виде короны, венчающуюся пятью листочками клевера-трилистника. Он надел цепочку девочке на шею, чуть улыбнувшись.

– Папа, это же твой амулет? Почему ты мне его отдаешь? – подняла бровь девочка, сжав в ладони корону.

– Он твой, – коротко ответил Генрих, прищурив глаза, – он должен принадлежать только тебе. Не потеряй его. Пусть эта корона напоминает о том, что ты носишь фамилию Принарри, что ты – моя дочь. Как бы тебя не звали, кто бы тебя ни окликал другим именем. Помни о том, кто ты есть.

– Спасибо, папочка, – обняла девочка отца, прижавшись своей щечкой в чисто выбритому лицу мужчины.

– Спокойной ночи, девочка моя, – ответил Генрих и оставил покои дочери.

– Спокойной ночи, папа, – пробормотала Миранда, закрывая глаза. Она все еще удерживала в ладони кулон, чувствуя приятный холодок, исходящий от металла.

Днем, когда тучи рассеялись, уступив место солнцу, почетный эскорт выдвинулся из Лаэрго в Эмпилоу. Он состоял из Миранды Принарри, Саломеи Идис и кучера Сабара. Кучер был потомственным винансенцем, крепкого телосложения, жгучий брюнет, довольно хорош собой, если бы не длиннаячерная борода, которая пугала маленькую девочку по началу. Но добрые светлые глаза Сабара разрушали первое негативное впечатление. Поэтому уже очень скоро Миранда привыкла к кучеру и не очень его боялась.

Хотя кучер и гувернантка были не слишком серьезной охраной для маленькой герцогини Принарри. Похоже, Генрих и Эйлин полагали, что за двое суток пути ничего не случится, никакие дикие звери не нападут на карету, никакие разбойники не выследят дочь герцога Принарри. Странность эта объяснялась просто. Карета герцога была замаскирована под почтовую, костюм кучера был сшит по подобию почтовой форменной одежды. Небольшой багаж девочки и гувернантки помещался вовнутрь, снаружи не были закреплены ни сундуки, ни коробки. Необходимые деньги на дорожные расходы были хорошо спрятаны Саломеей. Из челяди, которых в доме было достаточно много, вышли проводить в путь лишь Стилан да повар Хадор. Все дело в том, что выезжала девочка с заднего двора, чтобы не привлекать внимание других слуг, вероятней всего служащим не только герцогу Принарри, но и Императору.

Эйлин, как мать, не могла не уделить дочери время утром. Она с большим усердием помогала девочке одеться в походный костюм, даже собственноручно заплела длинные золотистые волосы дочери, избавив Саманту от этой необходимости. Возможно, материнский инстинкт взял верх над эгоизмом, или какое-то нехорошее предчувствие посетило ее. Или же просто в очередной раз Эйлин хотела напоказ выставить свои материнские умения, чтобы близкие и окружающие ее люди не заподозрили неладное.

– А тетушка моя красивая? – спросила Миранда, сидя смирно, когда Эйлин ей расчесывала волосы костяным гребнем.

– Я давно ее не видела, Мирра, – ответила Эйлин, расчесывая волосы медленней, словно задумываясь над вопросом, – возможно, она немного изменилась. Но в последний раз, когда мы виделись, она была довольно привлекательна. Ты сразу ее узнаешь, как только увидишь.

– А ее дочь играет в куклы? А ты будешь скучать? А почему ты не отругала меня из-за снятого с рояля чехла? – засыпала дочь мать вопросами.

– Потому что не время решать эти вопросы, когда до отправления осталось совсем мало времени, – ответила Эйлин, повернув девочку к себе лицом. На чудесном, привлекательном лице женщины появилась тень печали и тревоги.

– Что бы ни случилось, помни, что ты – моя девочка, и я тебя очень люблю. Пусть я часто на тебя злилась, но не переставала тебя любить. Ты моя девочка, моя любимая Миранда.

– Я знаю, мамочка. И я тебя очень люблю, – ответила Миранда, крепко обняв мать.