– Господин Фэйд… – проговорил старик, вторя моим словам. – Он, знаете ли, человек такой… Ну… У себя на уме…
Это было более чем забавно слышать от Себастьяна, но ново приобретаемый профессионализм позволил мне сохранить серьёзное выражение лица, а под моим взглядом старик понял, что я хотел бы узнать больше деталей.
– Господин Фэйд так часто здесь бывает, знаете ли, что уже и не приметишь чего особого… – Себастьян пожал плечами, немного стыдливо, так, что ему пришлось отвести взгляд в сторону. – Я ведь его видел много раз, знаете ли, и вот он, стало быть, всегда при своём…
Я приложил усилие, чтобы мой взгляд выглядел еще более испытующим, заставляя старика говорить.
– Ну я же говорю, господин детектив, этот вот Фэйд, он у себя на уме. Человек активный, то тут, то там появится, маякнёт, но в события не вмешивается. А тут…
Старик вновь запнулся, и потупив взор, что-то прокряхтел.
– Себастьян, уважаемый, – напомнил я старику о своём присутствии, – если вы видели, что-то заслуживающее внимания – скажите.
И поскольку старик не спешил говорить, он теперь просто смотрел перед собой, как если бы я всё еще стоял напротив окна, мне пришлось нажать на него, напомнив о своём вопросе еще одной репликой.
– Себастьян, два дня назад господин Фэйд покинул свою квартиру, вечером. Он вышел, чтобы сходить в магазин и исчез! Все ваши камеры и служба безопасности сошлись на том, что мужчину нигде не видели. Он не заходил в лифт, тем более не покидал территорию жилого комплекса. Вы, судя по всему, единственный, кто может помочь в этом деле!
Старик посмотрел на меня, его взгляд был растерянным, он словно не знал куда приткнуться. Пожав плечами, этот жест давался ему столь гармонично, Себастьян подошёл к своей двери уставившись на внешнюю линзу глазка, в выпуклости которой отражался тусклый свет потолочной лампы, принялся рассказывать:
– Я смотрю в этот дверной глазок, стало быть, сколько себя помню! Я вижу там едва ли не всё, что обычно утаивается от взглядов людей, понимаете?
Я едва заметно кивнул, призывая старика продолжать.
– Впервые я увидел там господина Фэйда еще давно… очень давно. Был март-месяц на дворе, но не здесь, а там…
С этими словами старик кивнул на собственную дверь. Я смутился, не понимая, о чём шла речь.
– Ого, господин детектив, что это был за день… – протянул Себастьян. – Месяц то уже март к концу близился, тепло, в ветре пахнет свежестью, но народу собралось столько, что и тесно и смрадно… – старик, с задумчивым видом, кивнул. – Все пришли за зрелищем, но в кои то веке в толпе царило смятение, не все, ой не все разделяли настроение короля. Филип IV, меж тем желал смерти мужчине, коего семь лет держали в темницах, чьё тело сломали многократно, но чей дух лишь закалился в пламени страданий.
Здесь мне бы в пору было остановить старика, призвав сумасброда к здравому смыслу, но старик приобрёл столь удивительную живость в своём повествовании, что вмешиваться в его рассказ я не смел.
– Жак де Моле10, двадцать девятый и последний магистр ордена тамплиеров, привязанный к столбу, должен был быть сожжён на глазах тысяч людей. Семь лет изнурительных допросов и истязаний не прошли бесследно! Великий магистр был уже совсем не тот, что раньше. Оговорив своих братьев по ордену, он в конце концов нашёл в себе силы опровергнуть оговоры, данные в адрес тех, кто еще оставался в живых. И, хотя у ордена складывались неплохие отношения с простым людом, в Париже в тот день царило замешательство, слишком сильно было влияние Папы.
Я смотрел на Себастьяна, зубы у меня едва не скрежетали от раздражения, поскольку старик, в припадке своего чудачества, очевидно, позабыл об изначальном предмете нашего разговора.
– Там, на костре, Жак де Моле не отверг предложенное ему последнее слово, – продолжал Себастьян, то и дело закатывая глаза, словно вспоминая о событии, свидетелем которого он сам являлся, – но с уст его сорвалось вовсе не раскаянье, о нет… не такой был славный де Моле!
Старик рассмеялся, впервые обнажив ряд пожелтевших зубов.
– Славный де Моле призвал к божьему суду горе-короля Филипа, ну Филипа IV, стало быть, и Папу Климента V. В своей речи он заявил, что и тот, и другой переживут его самого не более чем на один год, однако уйдут они вовсе не с гордо поднятой головой, помимо их тела, сгниёт и их дух11.
Здесь Себастьян сделал паузу, старик смотрел на меня, улыбаясь, однако теперь выражение его лица не носило характер столь яркой эмоции, отчего становилось ясно – мой рассказчик испытывал восхищение тем, что извлекал из своей памяти, как если бы то были сокровенные «дары волхвоцарей», хранящиеся в самом дальнем уголке едва ли не бездонного «ларца» его памяти.
– Вы, господин Себастьян, – я откашлялся, бросая взгляд на дверной глазок, – видели всё это через ваш дверной глазок?
Старик, продолжая лыбиться, кивнул головой.
– А как же господин Фэйд? – я нашёл в себе силы изобразить улыбку. – Вы намеривались поведать мне именно о нём!
– Ах да! Да! Точно! – старик сложил тонкие ладони перед собой. – Верно ведь, господин Фэйд… Сперва я подумал, что мне то почудилось, так много людей было там, у помоста. Они все толпились, толкались, в первых рядах особливо! Когда я увидел Фэйда там, среди самых проворных зевак, я не сразу поверил своим глазам.
– Вы хотите мне сказать, – изумился я, – что господин Фэйд был там, среди людей, пришедших на казнь?
Себастьян закивал.
– Именно так, господин детектив! Всё так.
Я выдохнул, мне почудилось, что Сапфир, в этот самый момент, смотрел на меня из тени, собравшейся позади нас, и, несомненно, давился смехом.
Успокоившись, досчитав про себя до десяти, я вынул записную книжку из кармана и не торопясь, сделал запись. Всё это время Себастьян смотрел на меня.
– Так, понятно, большое спасибо за информацию… – проговорил я, всем телом давая понять, что намереваюсь вернуться обратно в коридор, но старик изменился в лице и эта перемена заставила меня остановиться.
– Но постойте же, господин детектив, постойте! Это же не всё!
– Не всё? – переспросил я.
Себастьян замотал головой,
– После того как дым от костра рассеялся, я еще видел многие вещи, очень много всего видел, господин детектив. Но вам, наверно, всё это не интересно…
Старик потупил взор, но лишь на мгновение, после чего на меня вновь была обращена пара обрамлённых морщинистой кожей глаз.
– Спустя какое-то время, когда я вновь увидел эшафот, Париж был уже совсем другим. – протянул Себастьян, а его взгляд устремился куда-то вдаль, явно он видел шпили Нотр-Дам де Пари, так, что я тоже повернулся и проследил за его взглядом. Мне же была видна лишь темнота, безмерно расстилавшаяся повсюду, поглотив как всякое пространство, так и понимание об оном.
– В то январское утро небо над городом затянули столь плотные тучи, что о расположении солнца можно было только гадать, – продолжал Себастьян. – Народу было тьма, все возбуждены, кричат на свой лад. На помост ввели Людовика XVI12. Он был растерян, лицо выдавало всё, особенно глаза…
– Вы и такие детали можете видеть через этот ваш дверной глазок? – изумился я, стараясь не выдавать в своём голосе очевидной иронии. Однако Себастьян не придал моим словам значения.
– Он испугался… Завидев раму аппарата, что отсекал головы в мгновение ока. Ноги у него подкосились так, что он бы рухнул на насквозь пропитанные кровью доски помоста, если бы ни два молодых якобинца, удерживающие его за плечи….
Себастьян вновь растворился в собственном рассказе, его слова, слетая с губ словно ястребы устремлялись на то тонкое полотно реальности, что должно было разделять мир реальный и плод стариковского воображения. Этакая перепонка, призванная чутко реагировать на колебания мысли, она, разумеется, не могла выдерживать натиска слов старика, обрываясь и исчезая, материя миров сливалась, я же следовал за голосом, Себастьян продолжал рассказывать:
