– Нам сюда, – он открыл ее и пропустил вперед с опаской озирающегося священнослужителя.

За дверью было еще темнее, чем в погребе, но вскоре хозяин нащупал выключатель, и помещение озарилось тусклым светом настенных светильников.

– Идите за мной.

Священник последовал дальше, стараясь не думать о самом страшном. Ему было не по себе, но он надеялся неплохо заработать, да и боялся оскорбить заказчика своими подозрениями.

После лестницы, ведущей вниз, начинался узкий коридор, расходившийся на несколько веток. Мужчины миновали развилку, свернув в крайний правый поворот, и подошли к металлической двери, у которой висел небольшой экран. Владелец сего странного помещения включил экранчик, и на нем появилось изображение комнаты. Там на кровати сидела женщина. Хозяин достал ключи и открыл три замка, запиравших тяжелую дверь.

Женщина была молчалива и с упоением выполняла все, что ей говорили священник и хозяин. Пока проводился обряд, поп успокоился, увидев, что его действительно пригласили для того, о чем было заявлено. Мало ли кто где живет. Вот эта раба божия, например, в темнице. Всяко бывает. Может, ей так нравится. Гляньте, она вовсе не сопротивляется и даже кажется довольной и счастливой, несмотря на пару синяков.

Приняв крещение и имя Ангелина, раба божия тихо попрощалась с батюшкой, которого хозяин тут же стал выпроваживать.

– Долго, небось, строили эти катакомбы? – небрежно бросил гость.

– Порядком… – ответил хозяин, и, заперев дверь, будничным тоном спросил: – Готов ли ты умереть за веру?

Священник уже следовал по коридору на выход и крайне мало интересовался глубиной заданного вопроса. Даже не оборачиваясь, он заученно ответил:

– Это есть долг каждого православного христианина быть готовым страдать и умереть за имя Христа и веру святую.

– Готов ли к этому ты? – настаивал на конкретике хозяин.

Почуяв неладное, священник наконец повернулся к собеседнику.

– Почему тебя так интересует этот вопрос?

– На все Воля Божья. И если так случилось, что ты оказался здесь, то и на это Его Воля. Верно?

– Нет, – стал вразумлять его священнослужитель, поняв намерения заказчика таинственного таинства крещения, – нас искушает дьявол, представляя свое мракобесие спасением и Словом Божьим. Ты должен слушать истинный Глас Бога.

– Значит, ты оспариваешь Его всемогущество? Значит, ты утверждаешь, что не Он тебя сюда привел?

– Возможно, Он привел меня, чтобы я открыл твои глаза, – отступая к лестнице, ведущей к спасению, предположил испуганный святой отец.

– Мои глаза открыты. А вот ты отступаешься от своих слов. Не ты ли только что говорил о долге каждого православного христианина? Или ты не считаешь себя истинным верующим?

Почувствовав, что уперся ногами в ступени, священник резко развернулся и помчался вверх по лестнице. Хозяин сжал зубы от злости, а беглец, добравшись до двери, ухватился за ручку. Но все было тщетно, дверь оказалась заперта.

– Где твоя вера? – стоя внизу лестницы, спросил хозяин.

– Выпусти меня, чертов ублюдок! – вопил батюшка. – Выпусти, тварь! Скотина ты окаянная! Пидорас проклятый!

У свидетеля подобного сквернословия чуть челюсть не отвалилась после услышанной брани, вырывающейся изо рта человека в рясе. Хозяин молча наблюдал за агонией священнослужителя, пока тот из последних сил не опустился на холодные ступени и не залился слезами:

– Зачем ты это делаешь? – сквозь всхлипы спрашивал мужичок. – Мы же обо всем договорились… я никому ничего не скажу об этой девушке и твоем потаенном подвале… Богом клянусь! – уверял он, пытаясь аккуратно вытащить из-под рясы мобильный телефон. – Можешь даже не платить мне!

– Я думаю, пришло время помолиться. Нам с тобою.

Вовсе не удивительно, что в глубоком подвале сеть отсутствовала напрочь, но святой отец все же надеялся на Проведение, поэтому очень осерчал на Бога и мобильного оператора, когда понял, что его постигло избитое клише сотовой связи в случае экстренной ситуации.

– Но ведь ты попадешь в ад! – возопил он.

– Я подарю тебе вечную жизнь. Грех ли это?

– Не уби! Заповедь знаешь такую? Не уби, паскуда ты этакая!

– Почему ты так боишься смерти? Ведь ты же знаешь, что ждет тебя за ней Царство Небесное? Или ты отвергаешь его? Отрекаешься от Отца своего Господа Бога?

– Ты безумный мудак! Ты сгоришь в аду! И будут черти тебя в жопу дрючить! Думай, что хочешь, но ты не отмоешься от этого греха никогда и ни за что! Не видать тебе Рая, подлец!

Хозяин уже много думал над этим вопросом и вовсе не спонтанно решился на убийство священника. Он был подкован и знал, что говорит и что делает:

– Меня крестили неправильно. Просто окропили водой, а не полностью погружали.

– И что?!

– Мне нужно заново креститься по всем канонам, – он пожал плечами, – сам знаешь. А крещение – это новое рождение. Все грехи мои будут смыты и прощены.

– Я приду к тебе из могилы, и никакой Бог тебя не спасет!

– А это уже богохульство, – напрягся хозяин. – Я не потерплю подобного в своем доме.

– И крещение твое тебе не поможет!

– Ты только упрощаешь мне задачу, – медленно поднимался по лестнице гостеприимный хозяин.

– Ладно, – замахал руками священник, – прости меня, прости. Я просто… о, Господи, вразуми ты сына своего заплутавшего, – воздел он руки к потолку землянки, чтобы произвести впечатление на странного типа, намеревавшегося покончить с ним, – дай ему силу отринуть сатану и открыть сердце тебе! Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся? Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя…

– Так ты снова уверовал? – навис над толстопузым попом хозяин.

Когда священник не вышел на работу, разыскивать его стали не сразу, зная, что тот любит погулять и предаться греховным развлечениям. Но когда он и к следующему вечеру не объявился дома, забили тревогу.

Вскоре у прихода появился новый батюшка. Его такса оказалась гораздо терпимей к прихожанам, кои вскоре позабыли о пропащем попе, некогда отпускавшем грехи их тяжкие.

Сыграв еще пару победных партий, хозяин решил, что пора на боковую. Он попрощался с Линой, которая тщетно надеялась не только на интеллектуальные развлечения, и оставил ее в полном одиночестве.

Так шли дни «заключенной», не отличавшиеся разнообразием. Большинство было похоже друг на друга, как две капли воды. Но Лина находила свои маленькие радости. Она утешалась молитвами, дневником и рукоделием, не имея разрешения на рукоблудие. Скажи ей лет девять назад, что придется стать собой сегодняшней, она ни за что бы не поверила. А получив неопровержимые доказательства, удавилась бы заранее. Но теперь Лину вполне устраивала ее аскетичная жизнь и покорное послушание. Говорят, люди не меняются, но Лина доказавала обратное. Она приспособилась к вынужденным обстоятельствам столь старательно, что и сама поверила в правильность происходящего и в то, что наконец-то стала самой собой. Настоящей. В конце концов она перестала думать и анализировать. Эти процессы подменялись хождением вокруг догм, установленных хозяином, оспаривать которые не имело смысла. Внутренние ресурсы нашли силы, чтобы оправдать каждое его абсурдное действие и утверждение, сделать их истиной в последней инстанции. Сама того не подозревая, Лина обезопасила себя от наихудшего, что могло случиться, не покорись она этому месту и его владельцу. Каждый раз начиная о чем-то думать, она ударялась о стены запретов и правил, воздвигнутых хозяином, словно и мышление, и внутренний мир сузились до размеров ее каморки. Дальше мысль пойти не могла, упиралась в непреодолимые преграды, подобные тем, что встречает религиозный человек, если предложить ему хотя бы на секунду представить, что Бога нет.

В первую очередь послушание Лины зиждилось на страхе и чувстве вины за то, какой она была раньше, за каждый осуждаемый хозяином поступок и за любую неподобающую мысль. Ее поведение направлялось на искупление этой мнимой ли или реальной вины. Затем наслаивались чувства, стремящиеся облегчить страдания, но лишь усугубляющие картину: страсть, невротическая привязанность и болезненная зависимость. Но не имей Лина этого прогнившего букета, что бы ей оставалось? Она так и продолжала бы сопротивляться, страдая от невероятно жестоких жизненных обстоятельств, выпавших на ее судьбу. Теперь же она мучилась лишь от любви, как совершенно обычная женщина, которую никто не похищал и не запирал ни в каком подвале.