Денис замирает. Нижняя губа его подрагивает, словно демонстрируя растерянность, но я вижу по глазам, что ответ у него давно уже готов.

– Если я вдруг что-нибудь ещё себе сломаю… – он долго переводит дыхание, словно раздумывая, закончить ему фразу или нет. Но всё-таки заканчивает: – Я хочу, чтобы моё имя тоже писали на досках. «За Дениса Сухова». Вот будет круто, да?

Услышь всё это Наташа, она нашла бы что сказать. Например, что таким образом я переложил ответственность на сына. «Он же ещё маленький, – сказала бы она. – Как он может решать?» Но Денис гораздо серьёзнее меня, в этом я с ней согласен.

Незаметная черта, за которой кончаются возделываемые человеком земли и вступает в права лес, осталась позади. Тропка прикрылась листьями, молодая поросль цеплялась за отвороты одежды, лезла в карманы. Максим, светловолосый мальчуган лет одиннадцати, выломал прутик и отсекал с встречных кустов торчащие во все стороны листья. Девочка, идущая следом, увернулась от взлетевшего прута и чуть не уткнулась носом в клубок колючих кустов.

– Максимчик, прекрати! Ещё в глаз ткнёшь! Если не себе, то мне – точно.

Максим показал язык:

– Ты мне не мама, Ёлка.

– Я старше, – возразила девочка.

– Подумаешь, на год, – привычно-уныло возразил Максим.

Дети только вырвались из цепких лап бабки, которая перехватила их сразу у пикапа и не отпускала добрых два часа, если не больше.

Если оглянуться, ещё была видна деревня, где они не задержались, а сразу вышли на околицу. Только здесь густой дух леса окончательно выбил из одежды запах машины и городских улиц.

– Эй, вы двое! – хрипло закричали за спиной. – Что вы тут делаете?

Дети вздрогнули, Максим втянул голову в плечи, как будто его застали за швырянием снежками в окна, но тут же расслабился, увидев спешащего к ним от деревни мальчишку:

– А, привет, Дик.

Дик – единственный ровесник, встретившийся в деревне. Йола скривилась, глядя на заплатанную куртку и торчащие карманы, однако мальчуган оказался не по годам серьёзным.

– А вы нормальные, – усмехнулся мальчик. Кажется, что он умеет улыбаться только так – искренне, но с какой-то хитрецой. – Не то что другие городские. Да и наши тоже – только и делают, что курят да пьянствуют.

Максим смотрел на нового друга с раскрытым ртом и восхищением.

Дик догнал их:

– Здесь нельзя гулять одним… и вообще гулять. Опасно.

Он был так уморительно серьёзен, что Йола не смогла сдержать улыбки.

– Это всего лишь сказки, – беспечно отмахнулся Максим. Сестра перевела насмешку на него:

– Кто бы кулером жужжал, Максимчик. У тебя коленки дрожали, когда бабушку слушал.

Дик вышагивал рядом, вертя на пальце брелок в виде перочинного ножика, и рассеянно вслушивался в спор. Ребята углубились в чащу, деревня скрылась за густой зеленью.

– Она говорила так страшно, подвывала, как в том фильме про мертвецов, – начал было оправдываться брат, но увидел, что улыбка Йолы стала шире, и огрызнулся: – Ты сама, Ёлка, с открытым ртом сидела.

Йола собралась что-то возразить, но поймала встревоженный взгляд Дика и повернулась к брату спиной:

– Так все эти сказки правда?

Мальчишка пожал плечами:

– Может, и нет. Я сам здесь часто гуляю. Но мама говорит, мы здесь все свои. А вот чужих лес не любит. Десять лет назад сюда браконьеры приезжали.

– Зверей стрелять – это подло, – дёрнула щекой Йола.

– Только никого они не убили, – сказал Дик. – На следующий же день умотали обратно – как были, в мокрых штанах. Деревня потом неделю воняла.

Йола состроила гримаску, Максим захихикал, Дик помахал сложенным ножиком:

– А у одного вообще крыша поехала. Его так здесь и бросили, до сих пор где-то шатается.

Смех оборвался. Йола и Максим переглянулись. Девочка вспомнила пыльную дорогу, линялую кочковатую ленту где-то между шумной автострадой и безмятежной сельской глубинкой. Родители пошли узнавать дорогу, дети в пикапе остались один на один с жарой и полупустой бутылкой минералки. Внезапно Йола вскрикнула. Максим подавился насмешкой, во все глаза уставившись на нечто, отдалённо напоминающее человеческое лицо: на прижатой к стеклу щеке выделялись синюшные вены, зрачки в блеклых глазах плавали свободно, как листья в грязной осенней луже. Потом это исчезло и появилось со стороны Максима, зашлёпало по стеклу ладонями, губы что-то шептали бессвязно и жутко.

Когда вернулись мама с папой, нечто уже скрылось в паутине лесных тропинок, а дети всё ещё старались унять предательски стучащие зубы.

– А кого они там встретили? – спросил с любопытством Максим. – Медведя, что ли?

Дик снисходительно на него глянул, прокашлялся:

– Ну да, белого. Прямиком с Северного полюса. Вам что, не рассказывали?

Йола выпятила губу:

– Ну… бабушка говорила, что лес проклят и что сюда ни ногой. Но она такая древняя, не знает даже, что такое компьютер! А что за проклятие?

Дик поколебался, потом махнул рукой:

– Да чепуха. Я сам в него не верю. Говорят, здесь нельзя засыпать.

– А то что? – с напряжением в голосе спросил Максим.

Сестра хихикнула, хотя самой стало немного жутковато. Слова затронули в сердцах какие-то струны, листва зашуршала под ногами резче.

– А то вылезет какая-нибудь тварь из этих твоих комиксов и…

Максим сказал насупленно:

– При чём здесь комиксы? Ты бы лучше эти свои японские мультики вспомнила. Я их, во всяком случае, не смотрю.

Сестра тут же надулась.

– Мне кажется, пора возвращаться, – сказал Дик, тревожный голос оборвал спор, словно удар топора по натянутой верёвке. Дети беспокойно огляделись.

Лес вокруг стал совсем диким, тропа расплелась, как коса, на многочисленные тропки. Ветки уже не касались ласково, а цеплялись за одежду, с корнем рвали волосы. Солнце показывалось сквозь просветы крон всё реже. Всё чаще попадались под ноги кочки и замшелые пни.

– Мы и так уже забрели слишком далеко.

Он зашагал обратно. Йола заметила:

– Тебе не кажется, что мы пришли с той стороны? Я по солнцу смотрела.

– Глупая Ёлка, солнце же тоже движется, – сказал Максим, просто чтобы что-то возразить.

Очень скоро они поняли, что заблудились. Вначале безуспешно попытались найти тропу, потом пошли в направлении, указанном Йолой, но бросили это занятие, когда на пути встали непролазные заросли ежевики. Дик даже влез на дерево, но взгляд убегал по пористому зелёному ковру до горизонта, и было не определить, в каком из просветов притаилась их деревенька. Когда просветы между кронами заполнились чернотой, а Максим стал всхлипывать, Йола уселась прямо на землю и заявила:

– Никуда я больше не пойду. Давайте отдохнём хотя бы немного.

Максим плюхнулся рядом, запахнулся в куртку – от земли потянуло холодом. Дик выудил из кармана сигарету, под неодобрительным взглядом Йолы закурил. Он больше походил на затравленного волчонка – по ту сторону глаз плещется страх, а кулаки беспрестанно сжимаются и разжимаются. Максим верно истолковал причину страха:

– А что будет, если здесь уснёшь?

Дик вздрогнул, дёрнул щекой, взгляд стал осмысленным.

– Ничего. Просто старые сказки. Помогите мне собрать для костра ветки.

Однако Йола заметила, что движения мальчика стали порывистыми, а зажечь спичку ему удалось только с пятой попытки.

Через десять минут мир сжался до треска костра, густого тепла и жёсткой подстилки из сухих листьев, щепок и репьев. Йола уснула сразу. Максим, убаюканный ночным стрекотом и треском веток, видел, как в широко распахнутых глазах Дика играет пламя костра, как смялась под напряжёнными пальцами сигарета.

Равнодушный утренний свет заставил разлепить веки. Подкралась сырость, защипало под рёбрами. Максим приподнялся, с одежды на холодную золу – костёр потух уже давно – скатились капельки росы. Зола и угли выглядели старыми и были совсем холодными на ощупь, как будто костёр здесь горел около недели назад.