Вырулил к обочине, остановился, заглушил мотор. Лег на руль и, собрав лоб в мелкие складки, посмотрел вверх, откуда падал бело-голубой свет, заливая машину, делая ее сверкающим экспонатом на выставочном подиуме.

Вышел. Над головой висел гигантский билборд, на котором красовалась свежая социальная реклама о борьбе с COVID-19. Крупный, похожий на жука чиновник в черном костюме и четыре врача – благообразный мужчина и за ним одинаково улыбающиеся молодые женщины. В глубине, за группой, грозный космический аппарат ИВЛ с экранчиками и трубками. Надпись над всей композицией гласила: «Спасибо вам! Вы – настоящие герои!» И внизу подпись губернатора.

Никита стоял, смотрел, раскачиваясь из стороны в сторону. Поедет мимо патруль, увидят, подумают – пьяный. Но он не смотрел на дорогу. Чиновник, врачи. Смотрят на него сверху пристально, осуждающе. Да нет, даже злобно. Уставились. Оскаленными улыбками.

Никита наклонился, высматривая что-то под ногами, глаза от яркого света в темноте поначалу не видели, но быстро привыкли, и – ага, вот бордюр и вот, отлично… Он по-звериному нырнул, схватил что-то, замахнулся, чуть не завалившись назад, и со всей силы швырнул – вверх, в широкий экран билборда.

– Дронвладимыч не был героем! Он ни капли не был героем! – Никита кричал, и голос его звенел, срываясь. – Андрюха вообще был трус! Трусишка! Трухан!.. Зато он был хорошим братом, мужем, сыном и… отличным доктором! Он умел людей с того света доставать! А теперь сдох! Сдох и лежит под глиной! Он не был героем! Не надо врать! Врать не надо!

Брошенный камень попал в цель – угодил чиновнику прямо в холеную улыбку, в огромный на фотографии клык, и отскочил, даже следа не оставив.

Через секунду Никита как будто очнулся от морока, ему стало стыдно за свою выходку. Он зачем-то пригнулся, потрусил к машине, нырнул в дверь и рванул сначала, но потом поехал тихо, в третьем ряду.

Мысль звонить юристу Юле с вопросом, могут ли они отказаться от государственной помощи в виде 2,7 миллиона, которые хотят заплатить за смерть брата, чтобы Никита отдал семье Андрея из своих денег, – эта мысль казалась ему теперь абсурдной и недостойной.

Иван Фастманов родился в 1980 году в Чернигове, в семье военнослужащих. Рос в Заполярье, на базе советских атомных подводных лодок «ремиха». Окончил военный университет. По окончании учебы за дисциплинарные проступки направлен для прохождения военной службы в зону контртеррористической операции на территорию Чечни. С 2002 года служил помощником командира 291-го горного полка, старшим дознавателем в военной прокуратуре. В 2003-м уволился, работал журналистом в компьютерных изданиях «Игромания» и «Навигатор игрового мира».

Участник форумов молодых писателей «Липки», семинара прозы Совещания молодых писателей при Союзе писателей Москвы 2019 года. Автор сборника рассказов «Здесь нет дома». Живет в Москве.

Николаев моя фамилия. Хотя какой я, к черту, Николаев? Одно название. Мы, якуты, издревле считаем, что имя обладает магическим свойством. Оно способно и судьбу предопределить, и от злых духов защитить. Тот набор звуков, который составляет никнейм по жизни – это информация, которую заложили в тебя предки, программный код твоей судьбы. Например, Эрел – это старший муж. А Сарын – тот, у кого сильна нижняя часть тела.

В России, согласно переписи населения 1897 года, фамилий не было у трех четвертей жителей. Мужикам хватало имени и прозвища. Ванька Гриб или Андрон Неждан. Фамилии появились позже.

Когда моя мама пригласила шамана для обряда наречения, черный крючконосый старикашка набрал в рот бырпах и закрутился, распыляя на духов всех четырех сторон света белую взвесь. Потом провозгласил: «Вижу, что сын твой – Кытахы. Большая деревянная чаша. Будет широк и полезен. Но не позволяй Эбе наполнить чашу водкой. Как только Эбе нырнет в нее – беда». Эта якутская бабка-ежка была злой и люто зыркала на мир людей четырьмя глазами.

Фамилию Николаев дали моему прадеду после революции. В наш улус Джуралей приехал тогда на санях комиссар. Скрипучая шкура, в которую он был одет, называлась плащом. А на поясе комиссар носил волшебный артефакт, именуемый наганом. Сел комиссар на лобном месте за стол и отдал приказ: мужчинам явиться в течение часа. Испуганные якуты образовали очередь. Старший лейтенант сначала спрашивал у мужиков имя, а уж из него стряпал фамилию: Дуолан становился Долановым, а Кустуктаан – Кустовым. Но потом вдруг пошли сложные имена – вроде Хожун-хотой или Уйгулаан-тэбикен-оол. Комиссар поморщился, сплюнул. И больше имен не спрашивал. Он стал вносить в ведомость поочередно три фамилии: Алексеев, Петров и Николаев. Прадеду выпало стать Николаевым.

Я окончил юридический факультет Якутского государственного университета в двухтысячном году. С работой в нашем городе было сложно. Любой заборостроительный техникум пачками выпускал юристов и экономистов. В маленьком Якутске очередному законнику ловить было нечего. Случайно узнал я, что министерству обороны требуются дознаватели, чтобы расследовать воинские преступления. Благодаря военной кафедре я имел звание лейтенанта запаса. «Почему бы и нет?» – подумал я.

Я явился к восьми утра в районный военкомат, расположенный в старом каземате Якутского острога. В центре большого помещения стояли одинокие стол и стул. В углах стен, выглядывая из-под стыков обоев, росли грибы-поганки. А больше в комнате ничего не было. Дежурный офицер сказал мне, что дознаватели требуются не в Якутии, а на Северном Кавказе. Я прошел медкомиссию, подписал контракт, получил форму. Через неделю отправился на перекладных в далекий Владикавказ. На вокзале Владикавказа за мной увязался бородатый носильщик. Он, казалось, прямо мечтал понести мою сумку. Я вежливо отвечал, что справлюсь сам. Он обиделся, попытался вырвать мой багаж из рук, убеждая меня: «А вот и не справишься! Не справишься, говорю!»

На следующий день я уже грелся на нежном солнышке возле военного аэродрома. Рядом расслабленно валялись другие офицеры. Из Владикавказа вертушка должна была отвезти нас в отдаленный полк в горах Чечни, на границе с Грузией.

Рядом со мной перебирал четки небритый прапорщик.

– По национальности я – кандинец, – веско произнес мой сосед.

– Ни разу не слышал о такой национальности, – признался я. – Где проживают кандинцы?

– В селе Старый Кандин.

– А еще?

– Ну ты дикий. Еще в селе Новый Кандин.

– Понятно. А еще?

Прапорщик помрачнел, зыркнул:

– Больше нигде.

Пилоты задерживались. Искать их отправили меня. Как самого молодого. Куда-нибудь.

– Нашел летунов? – спросил кандинец, когда я вернулся.

– За будкой двое невнятных водку пьют, а пилотов нет.

И тут вдруг все вскочили, стали хватать баулы. Я увидел, что к вертолету направляются взявшиеся словно из ниоткуда пилоты в синих фуражках. Я узнал двух невнятных типов, которые совсем недавно пили водку за будкой. Перепугался, но решил промолчать.

Мы полетели вдоль каменных стен неописуемо красивого горного ущелья. Сверху земля казалась зеленой открыткой. Ми-8 отстреливал тепловые ловушки. Внизу ртутной лентой искрился Аргун.

Стали снижаться в лощину, обнятую горами. Я увидел кубики домов, периметр бетонного плаца. Полуголые человечки отчаянно бегали по плацу за мячом, не обращая внимания на вертолет. Это и был полк. Мой новый дом.

Меня встретил замполит с рыхлым лицом – подполковник Алиев. Вместо приветствия он приказал мне быть готовым ко всему. Алиев отвел меня в одноэтажное здание штаба. При входе стояла прозрачная колба, в ней высшая ценность и сердце подразделения – боевое знамя полка. Если его захватят – подразделение перестанет существовать. Знамя охранял караульный с автоматом.