Туман имел сладковатый дурманящий запах, он вызывал лёгкое головокружение и совершенно неуместную эйфорию. Хотелось петь, танцевать, смеяться и совершать глупости. Что и сделали двое матросов, обнявшись, с песнями и прибаутками выпрыгнули за борт. Найти их не представлялось возможным, туман загустел ещё сильнее, теперь Грэй даже не видел собственных рук, лежащих на колесе штурвала.

Только его и Циммера не коснулось ненормальная весёлость.

Голос Грэя и без того низкий, с бархатистыми нотками, сейчас и вовсе звучал, как сквозь вату:

— Сохрани команду! Запри их в трюме! Делай, что хочешь! Но больше — ни одной смерти!

Циммер понял и моментально кинулся выполнять: навёл на матросов колдовскую дремоту, и те попадали, где их застало заклинание, и тотчас же уснули.

Сам маг отошёл подальше и постарался не мешать капитану.

Грэй же во все глаза высматривал среди призрачных недобрых звёзд одну — главную, путеводную. Он знал: её свет пройдёт через любой туман, победит даже самый густой мрак, прорвётся через любую завесу.

И свет дошёл. Сначала неяркий, едва заметный, но с каждой минутой он всё креп, набирал мощь, разгонял призраков и чудовищ.

Там далеко, его нереида, его единственная, зажгла огонь на маяке. Звала его, ждала его, волновалась о нём.

И теперь сердце наполнялось чистой благодарностью и спокойной светлой любовью, той, которой не нужны штормы и бури, потому что она не терзает, а утешает истосковавшуюся душу.

Грэю казалось, что тёплые ладошки легли на плечи и ласковый голосок попросил:

— Вернись ко мне!

Грэй улыбнулся, зажмурился от щемящего чувства нужности и прошептал, задыхаясь от нежности:

— Я иду, моя нереида.

«Секрет» тоже почуял свет, распознал выход и рванул туда, где мерцал и манил заветный огонёк.

Но чем ближе становился берег, тем чётче Грэй понимал, как ошибся, сколько времени потратил впустую.

— Идиот! — клял он себя. — Как можно было не понять!

Конечно же, такая мечта, как эта, что пробилась даже сквозь морок, сквозь недобрый сводящий с ума туман, и могла привлечь в Каперну гуингара.

А он ещё насмехался: мол, глупые девичьи фантазии.

Но что может быть ярче, чище, прекраснее их?

Теперь он спешил, сердце колотилось где-то в горле от боязни не успеть, от страха увидеть пустые остекленевшие глаза.

И «Секрет», чувствуя его состояние, птицей летел вперёд.

— Прости меня, Ассоль! Я — самовлюблённый идиот и слепец — подверг тебя такой опасности! — лихорадочно бормотал Грэй. — Только дождись! — умолял он свою незримую нереиду. И почему верил: она слышит, она жива, с нею всё будет хорошо.

Он в тысячный раз обещал себе, что если успеет, никогда больше не станет смеяться над грёзами юных смотрительниц маяка.

Впрочем, смеяться ему придётся вряд ли. Это он понял сразу, когда они вырвались из плена тумана, и впереди замаячили уже привычные очертания береговой линии. Тогда-то Грэй и услышал гуингара: чудовище издавало тонкий приятный звук — победный клич. И «серый осьминог» чётко слышал в этом ликующем вопле мощь и превосходство, и отлично понимал: ему не выжить. Но и чудовищу он не позволит больше убивать женщин и поглощать их мечты.

Это будет страшный бой и последний для них обоих. Но страха не было. Так правильно. Так лучше для всех.

Грэй осознал неизбежное и шёл к нему с лёгким сердцем.

========== Глава 17. Мой свет — тебе! ==========

Тенью проскользнув внутрь маяка, Ассоль замерла среди комнаты, уставившись на спящего мужчину. Лонгрен всхрапнул, и этот звук окончательно развеял морок. Как она могла? Поддалась чарам? Чуть не предала отца с его же обидчиком!

Лёгко, едва касаясь мысочками туфелек пола, будто балерина, она подбежала к постели Лонгрена и опустилась рядом на колени. Уткнулась лбом в большие шершавые ладони и тихонько застонала.

— Прости меня, папа, — прошептала она. — Я должна была сразу уйти, должна была отказать ему… — она всхлипнула. — Но вместо этого я танцевала. И мне было так хорошо. О, как же мне было хорошо, отец! Словно я встретила свою истинную половинку! Того, ради которого пришла в этот мир! А как он смотрел на меня, папа!

Ассоль прижала ладошки к пылающим щекам, вспоминая взгляд Грэя, которым тот одаривал её во время их танца. Почему временами ей чудилось, что в зелёных глазах капитана, плещется безбрежное, как сам океан, отчаяние? Ведь по большей части глаза смеялись, раздевали, властвовали, дразнили. Так откуда же брались те, отчаянные взгляды? Словно золотой клад, мерцавший со дна, через толщу воды, тронутую рябью. Словно иногда обнажалась душа Грэя, чтобы коснуться её души. И от этого соприкосновения душ вырастали крылья, и Ассоль уже не касалась ногами танцевальной площадки, а парила над ней. И в такие моменты Ассоль невольно вспоминалось, как она на берегу рассказывала ему свою историю, а сердце Грэя под её пальцами то бешено колотилось, то отчаянно ухало.

Но если прежде девушка гнала от себя это воспоминание, то теперь она вдруг, с поразительной ясностью, вспомнила всё, как штопала накануне плащ, как ждала встречи с суженым, как потом разочаровалась, что нужно встречаться с неприятным ей человеком.

Однако сейчас, когда события того дня всплыли в голове до мельчайших подробностей, она чётко увидела лежащий на песке плащ, тот самый, которым незнакомый доброжелатель укрыл её в лесу. Да-да, теперь она знала точно, предмет одежды остался там, у ног Грэя. А значит…

— Ой! — выдохнула она. — Стало быть, та записка, те цветы… И в амбар он прибежал за мной…

Нет, допустить какой-то интерес к себе со стороны «серого осьминога» она никак не могла, разве что некий гастрономический — недаром же он пожирал её взглядом во время танца. Уж что-что, а голод, выросшая в бедности Ассоль, могла определить.

Да и её саму к нему нисколечки не тянуло. Ну, правда, ведь? Так же?

Ассоль, поднявшись с колен и поправив одеяло отцу, вновь и вновь задавала себе эти вопросы, для неё было важно знать ответ. Но он не приходил, или она не готова была признать подобное даже перед самой собой.

Оказавшись в своей комнате, она опустилась на банкетку у зеркала и взглянула на себя.

Девушка в зеркале будто повзрослела на десять лет, будто приобрела какое-то новое знание.

— Он волнует тебя, признай, — сказала она своему отражению. Встала и перебралась на кровать, как и была, в ярком, как пламя, платье.

Да, Грэй, безусловно, волновал её. Но то было волнение иного толка, так человека беспокоят опасность и неизвестность. Пугающее волнение. Неприятное. От которого холодный пот стекает по позвоночнику. Именно поэтому Ассоль и старалась видеться с ним как можно реже.

И всё-таки судьба, с завидным упрямством, сталкивала их снова и снова. И это немудрено. Потому что если Предначертание существует, а Ассоль верила, что существует, то именно Грэй, а ни кто другой предначертан ей самим небом.

Это страшно, горестно и несправедливо.

Она читала, что предначертанных тянет друг к другу с неодолимой силой. И могла только порадоваться, что в отношении неё это оказалось неправдой. Чтобы она делала, если бы её тянуло к такому, как Грэй?

Должно быть, стала бы самой несчастной на земле. Вряд ли бы холодный «серый осьминог» ответил бы на её чувства, вздумай она испытывать их.

За такими невесёлыми раздумьями Ассоль и не заметила, как наступило утро. Только вот оно нынче было явно недобрым. Девушка чхнула, ибо в нос проникал сладковатый, с нотками горелого сахара, запах.

Ассоль вскочила, встревоженная и испуганная, кинулась к окну. Но ничего не было видно. Всё пространство за окном заволакивал зеленоватый густой туман.

Закашлявшись от приторной сладости, Ассоль выскочила из комнаты и кинулась вверх по винтовой лестнице. Скорее, через ступеньку, ведь там, в тумане, может заблудиться корабль! Она совсем забросила свои обязанности смотрительницы маяка. Слишком увлекалась делами сердечными! И теперь, по её вине, могут погибнуть невинные люди!