Чайник вскипел и томно выдохнул, щелкнула и погасла красная кнопка. И тут же в двери показалась наконец-то улыбающаяся Соня. Она держала в руках кружку и два пакетика чая.

– По-любому у тебя нет!

– Угадала! Но есть пряники.

– Это хорошо. Хоть немного подсластим жизнь.

Она поставила кружку на салфетку и осмотрела длинный стол, покрытый клеенкой с подсолнухами. На нем опять стояли чьи-то чашки, оставленные после чаепития, и Соня начала ворчать. Порядок во всем был ее пунктиком.

– Я решила уволиться, – сказала я между прочим, открывая пакет с шоколадными пряниками.

Соня забыла про кружки, округлила глаза и села на стул.

– Вот это новости, прямо на первую полосу! – выдохнула она. – Ты хорошо подумала?

– Даже лучше, чем над статьей, которую собираюсь сегодня сдавать, – заверила я.

– Как скажешь об этом Алле? – пытала Соня. И все еще удивленно смотрела на меня.

– Не знаю, еще не придумала…

– Значит, решила все-таки уехать, – Соня вздохнула и предложила еще раз подумать, а главное – пока ничего не говорить новому редактору “Вятанской Нови” Алле Андреевне. Она точно обрадуется, а я могла пожалеть о своем решении. Ведь я умела только писать и сочинять истории. И давно уже забыла, как библиографы составляют каталоги.

– Слушай, а твой бывший попросился ко мне в друзья, ну, в этом, ВКонлайке, – сказала она, когда я уже уходила.

Странно, он обещал меня не беспокоить. А то, что Соня обязательно поведает о его шаге, и не сомневался. Внутренний голос подсказывал, что просто так бывший муж не исчезнет из моей жизни. Слишком причудливо переплелись наши контакты.

О нашей любви можно было написать роман, так говорили. Но мне казалось, что у нас как-то всё неправильно. Хотя разве любовь может быть неправильной? Оказалось, что может. Он делал всё не так. Долго думал. Молчал, когда я ждала ответа. И совсем-совсем меня не понимал.

Мы были с разных планет. И даже не с Марса и Венеры, нет. Пожалуй, он был с Юпитера – такой же большой и газообразный. Опереться на него было невозможно. А я была с Меркурия – маленькой юркой планеты, самой близкой к Солнцу. Она похожа на Луну, только внутри – большое и железное ядро. Перепады температуры на планете самые жестокие – от минус ста девяносто до плюс четырехсот градусов по Цельсию. В таком же диапазоне прыгали мои эмоции. Только успевай, оборачивайся. И он не успевал. Плыл по жизни – большой, спокойный и далекий от меня в своем газообразном состоянии. Какая уж тут любовь, тем более для книги. Проза жизни. И эта проза затягивала.

Его звали Гордей. Мы познакомились на деревенской дискотеке. Потом долго бродили по деревенским улицам. Потом оказалось, что это любовь. Он приходил, а чаще приезжал за мной в любую погоду. И это он постучал в окно бабушкиного дома тем дождливым вечером, когда я сидела на подоконнике. Много лет спустя я все так же ясно представляла эту картинку, будто пересматривала старый немой фильм с субтитрами.

Тогда мы впервые оказались вместе на старом кожаном диване со смешными откидными валиками под мелодию бешено популярной группы «Ласковый май». Небольшой квадратный магнитофон Гордей принес с собой под курткой, как запретный плод. Мы слушали его на самой маленькой громкости, чтобы не разбудить бабушку. Но она ворочалась за стенкой и периодически покашливала. Эти звуки означали, что я сгорю в гиене огненной, ведь приличной девушке должно быть стыдно сидеть с парнем на диване. Бабушка зря волновалась, нам не приходило в голову заняться чем-то еще, кроме несмелых поцелуев под страдальческий голос Юры Шатунова.

– У тебя такое странное имя, – прошептала я.

– У тебя тоже, особенно для городской девчонки. – Так у нас бабушек кличут.

Я пожала плечами. Не знаю, о чем думали мои родители, выбирая мне имя. Они вообще ждали мальчика. А родилась я – Анисья. Сразу с темной завитушкой на лбу и длинными ресницами. Акушерка еще в роддоме объявила меня красавицей. Но я так не считала, и каждый раз вздыхала глядя в зеркало, пытаясь исправить восточный разрез глаз с помощью теней. О причудливых вопросах крови неплохо было бы спросить мою прабабушку, но она оставила без объяснений даже свою фамилию – Тернавская. Только сказала трем своим дочерям: “Девки, по возможности фамилию не меняйте!”. Одна ее дочь, внучка и правнучка пожелание исполнили.

Место, где мы с Гордеем познакомились, было в Коромысловке культовым. Сначала там была церковь. Большая и белая. С крестами, которые отражались на гладкой поверхности озера. Моя бабушка когда, была маленькой, мечтала в церкви венчаться. А в 30-е годы купола разрушили. много лет спустя пристроили помещения – получился сельский клуб с большим холлом для дискотеки, кинозалом и библиотекой. По вечерам возле главных дверей клуба происходило все самое интересное – подъезжали парни на мотоциклах и производили неизгладимое впечатление на девчонок. А они в свою очередь сражали парней сиреневыми тенями, розовыми лосинами и челками, взбитыми и уложенными, как конский хвост. У меня не было таких бомбических средств. Зато я умела танцевать и показывать характер.

– Что сегодня с музыкой? Ничего путного! – как-то крикнула я в сторону диджейского «пульта» – парты и магнитофона «Романтика», подключенного к двум мощным колонкам.

– А что ты хочешь? – спросил высокий белобрысый парень.

– Ну хотя бы Си Си Кетч или Сабрину!

– Щас сделаем! – спокойно ответил он.

И я тут же забыла о нем под ритмы хита «Boys», мигающие цветные огоньки сотворяли свою Вселенную, и я была где-то там, за горизонтом, пока не нарисовалось лицо белобрысого – пришлось читать по губам:

– Провожу тебя потом?

– А не заблудишься? – подтрунила я.

Он помотал головой и исчез. А после дискотеки вынырнул из толпы и молча пошел рядом. Мы обменялись нашими странными именами и отправились навстречу звездному небу по дороге, где вместо асфальта лежала пыль тысячелетий.

А потом почти каждый вечер Гордей приезжал за мной на красном мотоцикле ИЖ «Юпитер-5». И когда мы мчались по дороге, деревенской или полевой, мое сердце замирало от восторга и страха. Ночной прохладный ветер трепал волосы, забирался под куртку, и я пряталась за широкой спиной Гордея, смыкая руки на твердом прессе. Звезды неслись за нами, и, казалось, ещё много и мы полетим, как влюбленные на картине Марка Шагала.

В тот день мы молча сидели на диване. Гордей чуть приобнял меня, и я положила голову ему на плечо.

– Я скоро уеду. Будешь писать?

– Буду, – кивнул он. – Думать о тебе тоже буду.

– А что будешь думать?

– Что ты принцесса дождя… – Гордей улыбнулся одними глазами, большими и грустными. И опять замолчал.

«Ну вот и все, не нужно мне с тобою быть и день и ночь…», – пел Юра и казалось, предсказывал исход наших отношений. За стеной все громче ворочалась бабушка. А я думала, как меня угораздило влюбиться в деревенского увальня, из которого слова надо вытаскивать щипцами. Или мне просто нравилось, что он в меня влюблен? Хотя в этом я была не очень уверена. Нам было по 16 лет. Мы жили за 160 километров друг от друга. Что хорошего из этого могло получиться? В начале 90-х годов XX века Советский Союз разваливался, а мы строили планы на вечную любовь, не подозревая, что стоим на палубе “Титаника”.

В письмах Гордей оказался более красноречивым. В корявых синих строчках между рассказами о спортзале, куда он ходил почти каждый вечер, я иногда находила нежные слова. Я их перечитывала и коллекционировала – Русалочка, Незабудка, Принцесса дождя, Королева сердца – в моей шкатулке скопилось не так много бусин. Гордей редко писал письма.

Замирая, я подходила к железному почтовому ящику, а сквозь дырочки на меня смотрела пустота. Иногда мне снилось, что из ящика в руки высыпался ворох писем, подписанных его корявым почерком. Оказывается, они просто застряли где-то на почте, вот в чем дело! В реальности же Гордей занимался чем-то другим. Ему было не до писем.