Сейчас у меня отпуск. Время, когда встречи, срочные тексты (хотя, нет, один еще “висел”) остались в редакции, и я могу подумать наконец-то о своей жизни на подоконнике родительского дома. Вернусь ли после отдыха в газету? Начну ли все заново? Хватит ли сил? Вопросы выстраивалась в голове в очередь за ответами. Но на полочках головного мозга образовался беспорядок, и было неясно, где их искать. Полное затмение!

Я сижу за занавеской. Кажется, если её отодвину, то увижу потускневшие голубые обои с белыми завитушками, комод с радиолой и неработающим телевизором под кружевной салфеткой, а за ним высоко на стене – полочку с иконами. Посередине комнаты – стол на резных мощных ногах, у стены – кожаный диван с откидными перилами-валиками, а в углу – кровать с домоткаными кружевами. И бабушку в ситцевом платочке у беленой печки, греющей ладошки.

Но это осталось только в моей памяти. Внутри дом преобразился, когда в него переехали мои родители. Прежними сохранились только половицы, еще добротные, но ужасно скрипучие. Шутка ли – дому почти сто лет. Я помнила до мельчайших подробностей каждую деталь – русскую печку в задней избе и полати, лавки вокруг обеденного стола и керосиновую лампу, висевшую на крючке рядом с простой лампочкой Ильича.

Я проводила здесь каждые летние каникулы. Тогда я тоже любила сидеть на подоконнике, особенно, когда капли дождя плюхались в канавку под окнами, а посреди улицы разливалась огромная непроходимая лужа.

Однажды вечером я не пошла гулять. Деревенский белобрысый парень сквозь мокрую пелену пробрался к дому и тихо постучал в окно. Я распахнула створки, в комнату ворвался шепот дождя и пронзительный взгляд серых грустных глаз.

– Ты не пришла сегодня…

– Резиновых сапог нет…

Бабушка предлагала свои, черные, лакированные: «Смотри, баские какие!» Но для меня, городской девицы, это было немыслимо. Большая теплая ладонь сжала мои пальцы.

– Ты как принцесса дождя…

– Ага, без короны и сапог, – вздохнула я.

– Зато гордо сидишь в курточке! – улыбнулся вечерний гость.

Бабушка отказалась подтапливать печь. "Эка невидаль летом топить!" – ответила она, когда я сказала, что замёрзла. Пришлось надеть куртку. У бабушки этого добра всех размеров и цветов был полный сундук. Воспоминания плыли, как прозрачные облака на ночном небе. Я даже покрутила головой, разгоняя эту внезапную облачность. Но затмение и вино – мощный коктейль, который не сразу отпускает.

Я на минуточку прикрыла глаза. Скрипнул порог. В проеме двери нарисовался белый силуэт… Мама!

– Ты чего не спишь, Ася? – прошептала она и подошла к окошку. – Надо же, и правда кровавая, даже не по себе как-то…

– Ты почти все пропустила, это уже не страшно!

Луна потихоньку сбрасывала бордовое одеяние, словно шифоновый халатик. Мама прищурила глаза, сильнее закуталась в кружевную шаль и сказала:

– Ну, желание-то загадать ещё можно. В такую ночь точно сбудется…

Вот и мама туда же! А что загадывать-то? Не то что у меня желаний не было. В принцев я уже не верила, только в принца Датского, а в свой профессиональный успех перестала верить, как только переступила порог редакции.

– Мам, а ты что загадала бы?

– Я-то? Чтобы шить по вечерам могла, а то глаза устают очень, – помолчала и добавила:

– Знаешь, а я тебя вижу писательницей.

Я и сама представляла себя писательницей, особенно в детстве. Сидела за полированным письменным столом в своей комнате и сочиняла сказку. Записывала в тетрадку и мечтала, что она будет такой же интересной, как “Волшебник изумрудного города”. Кажется, и герои в моей сказке были точно такие же. Но тогда я еще не знала, как придумать другую сказку.

И все же моя детская мечта сбылась. Немного в другом формате. “Журналист – это литератор на скорую руку” – фраза из голливудского фильма “Сбежавшая невеста” кочевала из одного моего блокнота в другой и тайно тешила надеждой, что это действительно так. Но мама этой фразы не знала и ждала от меня полноценную книжку. “Когда-нибудь ты об этом напишешь” любила повторять она между рассказами о своих бабушках. Одна из них – моя прабабушка Анна была занятным персонажем. Я её никогда не видела, но помнила фотографию, где она стояла возле мужа, положив руку ему на плечо, статная, в длинной юбке и блузке с плотным рядом пуговиц. Фотография была маленькая, черно-белая в тускло-серой дымке, больше похожая на рисунок.

– Однажда твоя прабабушка в ночь лунного затмения нагадала себе знатного жениха, – вдруг опять вспомнила мама. Я слышала эту историю про гадание, но с таким поворотом – впервые.

– Ты думаешь, Луна помогла? – недоверчиво спросила я.

– В тот день она была такая же кровавая, бабушка называла ее червонной, а мы думали она про какие-то карты говорит гадальные. И только когда я подросла, расспросила подробнее, но она уже путалась в своих воспоминаниях, может, и придумала чего.

Уверена, что мама записала это в своих дневниках. Вести дневник – у нас семейное. Но она никогда не давала читать мне свои записи. Говорила, что когда-нибудь потом.

– Мама, а ты ведь тоже можешь исполнить мое желание, – осенила меня одна мысль.

– Ну, это вряд ли, сейчас я больше похоже на привидение, чем на Лунную фею, – ответила она и распахнула шаль, кивнув на длинную до пят ситцевую рубаху в мелкий синий цветочек.

Я вспомнила ее эффектное появление несколько минут назад на пороге комнаты и, смеясь, обняла за худенькие плечи. Пожалуй, в той тетрадке я найду немало ее перлов.

– А ты дашь почитать мне свою сиреневую тетрадь? – я уткнулась в мягкую шаль и почувствовала запах бальзама “Звездочка”. Похоже, у мамы опять болела голова, или ее мучила бессонница. Этот бальзам она использовала от такого количества напастей, что уточнять не имело смысла. Главное, это ей помогало.

– У меня есть еще кое-что для тебя, – неожиданно сказала она и подошла к светло-коричневой полированной стенке советских времен, купленной по невероятному стечению обстоятельств.Она выдержала несколько переездов и все еще служила заявленным целям: хранить все – от фотоальбомов до хрусталя. Из небольшого ящичка между секциями для посуды и книг мама достала тетрадь и деревянную коробочку.

Это был ее легендарный дневник, а в коробочке лежал ключ. Оказалось, прабабушка оставила наследство – двухэтажный деревянный дом. Но никто так и не поехал в вятскую глубинку, чтобы прибрать к рукам разрушающийся особняк. Его можно было продать, но этим надо заниматься, причем себе в убыток, потому что ни земля, ни дом уже практически ничего не стоили – поселение затерялось в лесах и сплошном бездорожье.

– Может, ты придумаешь, что делать с этим, – мама протянула мне тетрадь, коробочку и, обняв, вышла из комнаты под всхлипывание половиц.

Ее слова медленно оседали в моей слегка затуманенной голове. Луна уже полностью освободилась из “кровавого” плена. За 103 минуты затмения я так ничего и не загадала. А когда забралась под одеяло и закрыла глаза, то передо мной поплыла Луна в бордовой дымке. Она улыбалась и подмигивала, оставляя за собой кометный хвост из маленьких листочков. Я протянула руку, и они легли на ладонь. Потом появился Марс, скорчил глумливую рожицу и перечеркнул красными чернилами все, что там было записано. Остался только один лист с адресом: село Прутово… “Надо туда съездить”, – подумала я то ли наяву, то ли во сне.

– Ася, ты же в отпуске! – крикнула Соня из кабинета. – Опять срочное задание, что ли? Загляни потом ко мне!

– Чаем угостишь?

– А чайник поставишь?

– Ага, я же специально за этим пришла!

Она даже не улыбнулась, откинула косу с плеча и застучала по клавиатуре, будто нажала на педаль электрической швейной машинки. Я пошла дальше по длинному и узкому, как тоннель, коридору редакции. Там, в конце, где виднелся свет из окна, уже начиналась типография. Она располагалась в светло-бежевом купеческом здании, а редакция – серое невыразительное строение советских времен – примыкала к ней. На стыке двух миров и заканчивался длинный редакционный коридор, превращаясь в холл с огромными кадками розовых кустов, диванчиком и лестницей на первый этаж, где стучала офсетная печатная машина, теперь уже не так часто. Дверь в мой кабинет спряталась как раз напротив развесистых кустов. И заметить ее было непросто. Как всегда, пришлось повозиться с ключом, чтобы он повернулся в скважине. И, как всегда в этот момент, я разглядывала табличку на двери: “Корреспондент Анисья Тернавская”.