Сабуров не собирался рассказывать Путилину о грядущей встрече с княжной Литовцевой.

– Наверняка, она наболтает мне ерунды о девице Дорио, – следователь легко взбежал по лестнице, – я теряю время, лучше я бы и вправду поспал, – Максим Михайлович остановился.

Ее сиятельство устроилась на парусиновом стульчике рядом с выходящим на набережную окном. Черные волосы она стянула в тугой узел. Девушка склонилась над альбомом для рисования. Узкий нос ботинка выглядывал из- под расплескавшейся по мрамору пола пышной уличной юбки. София Аркадьевна носила тартан клана Дуглас.

Карандаш ее сиятельства легко скользил по листу. Максим Михайлович держался поодаль от стульчика, однако служитель в ливрее, застывший у дверей картинной галереи, неодобрительно на него поглядывал. Разговоры в музеях не поощрялись. Софья Аркадьевна, казалось, не обращала внимания на следователя.

Повернувшись спиной к вазе, Сабуров успел заметить мастерство девушки. Рисунок блистал почти чертежной точностью. Разглядывая тонущую в снежном мареве Петропавловскую крепость, Сабуров косился на длинные пальцы ее сиятельства. Бурые пятна явно оставили краски. Девушек принимали в Императорскую Академию Художеств, однако следователь решил, что Литовцева берет частные уроки:

– Вряд ли она смолянка, – хмыкнул Сабуров, – она не сирота, не из обедневшей семьи. Ее не отправили бы в женскую гимназию, это выше достоинства Литовцевых, – он вздрогнул. Ее сиятельство с треском захлопнула альбом.

– Я училась в Мюнхене, где папа, – девушка называла отца в французской манере, – служил посланником. Дмитрий к тому времени вернулся в Петербург, он старше меня на семнадцать лет, – ее сиятельство поднялась, – пойдемте, господин Сабуров. Меня всегда интересовало античное искусство.

Девушка указала на беломраморную лестницу. Следователь попытался подхватить стульчик. Софья Аркадьевна кашлянула.

– Благодарю вас, я сама, – Сабуров решил не спорить с дамой. Несмотря на выпитый у «Доминика» кофе ему отчаянно хотелось спать.

– Что я здесь делаю, – следователь скрыл зевок, – ничего интересного она мне не сообщит.

Тартан платья шуршал по ступеням. Сабуров нарушал правила приличия, спускаясь вслед за дамой по лестнице. Максим Михайлович рассудил, что Софья Аркадьевна, на вид девица из прогрессивных кругов, не обратит внимания на его промах.

Колонны зеленого сердобольского гранита дышали холодом. Сабуров пожалел об оставленной в гардеробе шинели. Софья Аркадьевна куталась в отороченную мехом шаль серого бархата.

– Это замечательная ваза, – княжна подвела его к шкафу карельской березы, – ее называют Царицей, – Сабуров кивнул: «Я знаю», – я помню ее с детства. Маркиз Кампана дружил с папой. После его разорения папа посоветовал господину Гедеонову заранее купить вазы из коллекции маркиза и…

Сабуров усмехнулся.

– И «Мадонну Конестабиле». У вас дома тоже висит подлинник Рафаэля, ваше сиятельство…

Литовцева вскинула бровь.

– Это школа Рафаэля, господин Сабуров. Чтокасается важных сведений, которые яобещала…

Сабуров поинтересовался: «Кто вчера доставил ваше письмо на Пески, ваше сиятельство?»Лазоревые глаза княжны были спокойны.

– Один из наших слуг, – она раскрыла альбом, – послушайте, господин Сабуров… – он неловко поскользнулся на каменной мозаике пола.

– Прошу прощения,– альбом вылетел из рук девушки, – виноват, ваше сиятельство…

Следователь бросился вслед за книжкой.

– Интересно, – хмыкнул Максим Михайлович, – ее анатомические рисунки тоже очень искусны.

Последние страницы альбома больше напоминали медицинский атлас. Отряхнув рукавом мундира книжку, он услышал надменный голос: «Художник обязан хорошо знать человеческое тело». Сабуров вернул ей альбом.

– Совершенно с вами согласен. Что вы хотели сказать?

Литовцева взглянула прямо на него: «Я уверена, что Марию убили, господин следователь».

Превратности столичной погоды не помешали купленному третьего дня творожному пирогу сохранитьсвежесть. На зубах Сабуровахрустели льдинки. Немецкая булочная на углу славилась выпечкой на все Пески.

– Немецкая, – он нахмурился, – нет, это потом…

Перед ним стоял прихваченный с Офицерской пробковый щит. Вернувшись в контору после якобы отдыха, Сабуров услышал, что патрули явились из Коломны ни с чем. Демон или призрак словно растворился в захламленных переулках разночинной части города. Протоиерей Добровольский пока пребывал в лекарственном забытье. Путилин недовольно подергал себя за бакенбарды.

– Врачи считают, что у него сломан позвоночник, – забыв о правилах приличия, Сабуров присвистнул, – он навсегда останется калекой, – Путилин помялся.

– Насчёт Коломны. Добровольский священник, а ты знаешь, кто живет в тех краях. Пока инцидент считается несчастным случаем, но я говорил с его превосходительством, – Путилин со значением подвигал бровями, – у него побывал митрополит Исидор, – Сабуров отхлебнул хорошо заваренного чая.

– Что, Иван Дмитриевич, раз митрополиту не удалось сослать профессора Сеченова на Соловки, он нашел себе новую жертву, то есть жертв? – Путилин отозвался:

– Я этого не слышал. Однако митрополит действительно намекнул его превосходительству, – так они приватно называли петербургского обер- полицмейстера Трепова, – что иудеи виновны в покушении на Добровольского, – Сабуров невежливо фыркнул:

– Пасха прошла, на дворе ноябрь. Или митрополит считает, что они заготавливают кровь загодя? – Путилин заметил:

– Нельзя не признать, что убийства действительно связаны с Ветхим Заветом. Что если, кто- то из них, – начальник повел рукой за окно, – свихнулся на почве учебы? Говорят, они днями и ночами сидят над их талмудами, – Сабуров кивнул: «Я принимаю эту версию».

Рядом со щитом с уликами они воздрузили второй, снабдив его свежей чертежной бумагой. Путилин написал своим каллиграфическим почерком: «Иудеи». Они получили цифру один.

Сабуров добавилцифру два. Его письмо никогда не отличалось аккуратностью. «Семинаристы». Путилин выпятил губу, следователь развел руками.

– Они тоже корпят над Ветхим Заветом. Добровольский преподавал в Лавре и мог вызвать ненависть какого- нибудь учащегося. Однако это не объясняет убийств Катасонова и Грюнау, как не объясняет их версия с иудеями, – Путилин снял чайник со спиртовки.

– И обе версии не проливают света на номера. Я боюсь, что их появится больше, – Сабуров боялся того же самого.

– Есть еще один вариант, он приписал цифру три, –все жертвы в одно и то же время побывали за границей, – он добавил: «Декабрь 1865, Берлин». Грюнау защищал докторат и ухаживал за фрейлейн Якоби, Катасонов направлялся на карлсбадские воды, а протоиерей Добровольский работал в университетской библиотеке, переводя на русский язык труды Оригена…

Посланником в Берлине в то время служил покойный князь Аркадий Петрович Литовцев.

– Скончавшийся в мае следуюшего года, – Сабуров устроился в покойном кресле, – в начале апреля пропала девица Дорио, работавшая у Катасонова, – ему все больше что- то не нравилось, – а Литовцева считает, что ее молочную сестру убили, – Путилин пока не знал о разговоре Сабурова с княжной.

– Она даже якобы знает, кто, – достав записную книжку в черном калико, следователь вгляделся в свой небрежный почерк.

– Коллежский ассесор Завалишин, – пробормотал он, – выпускник восточного факультета университета и подчиненный его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Над серой водой Фонтанки кружился крупный снег. Твидовое кепи Сабурова промокло. Направляясь к дому, где квартировал господин Завалишин, следователь пожалел об оставшейся на Песках форменной фуражке. Максим Михайлович не хотел появляться у Завалишина в казенной шинели. Пока имя коллежского асссесора и сведения княжны Литовцевой не попали ни в какие официальные документы.

Кроме доски с уликами и доски с версиями в кабинете Путилина на Офицерской появилась и третья пробковая доска. Следуя принципу cui prodest, они с начальником составили подробную таблицу. Кроме протоиерея Добровольского, медленно приходящего себя в Максимилиановской лечебнице, остальные жертвы Призрака, как с легкой руки городового стали звать Штиблеты, озаботились своими завещаниями.