Тощая кошка, брезгливо ступая, обошла навозную лужу. Ветер с Невы гнал над серыми сараями ненастные тучи. С близких путей Николаевского вокзала тянуло гарью. Хлюпнул прохудившийся ботинок.

Коллежский асессор Максим Михайлович Сабуров неслышно выругался в пахнущий псиной влажный шарф.

Утро начиналось самым скверным образом. Бесцеремонный стук в дверь квартиры поднял его до рассвета. Из экономии Сабуров не держал даже приходящую прислугу. Долги покойного папеньки, как кисло думал следователь Сабуров об отце, не позволяли ему переехать с паршивой студенческой квартирки на Песках в более приличествующую должностинынешнего чиновника по особым поручениям и бывшего полицейского следователя фатеру. Так выражался его начальник, коллежский регистратор Путилин.

Сабуров, коренной петербуржец, ловил себя на том, что тоже нахватался от Путилина курских словечек.

– Фитанция, – пробормотал следователь, – надо выписать фитанцию.

Квитанция полагалась дворнику, переминавшемуся рядом с покосившимся воротами. Створки распахнули настежь. Над Обводным каналом висел сырой туман, по набережной заунывно скрипела телега. Подышав на руки, Сабуров велел приставу:

– Давайте квитанцию, – он повернулся к дворнику, – багор мы изымем как орудие убийства,– тот испуганно перекрестился. Сабуров заметил, что дворник отводит глаза от тела.

– Любой бы отвел, – Максим Михайлович, впрочем, пристально рассматривал труп, – хотя смерть интересная. Библейская, я бы сказал…

Багор, пронзивший посиневший живот покойника, сорвали с пожарного щита, выкрашенного в казенный цвет бычьей крови. Топор и ведро оставались на месте. Пристав ничтоже сумняшеся поплевал на пальцы.

– Аод простер левую руку свою и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево царя Эглона, так что вошла за острием и рукоять, и сало закрыло острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части, – он оторвал квитанцию.

– Я в школе преуспевал по закону Божьему, – довольно сказал пристав, – а вы, ваше высокоблагородие?

Сабуров рассеянно ответил:

– А я нет, – следователь изучал бурый моток кишок, – надо вызывать полицейского доктора. Здесь поработала собака или крыса, – Сабуров не чувствовал запаха разложения, – но убили его недавно, сомнений нет,– Максим Михайлович разогнулся:

– Однако я помню, что царь Эглон тоже был тучен, – пока неизвестный покойник по виду перевалил за восемь пудов, – и его тоже убили в уборной,– дверь нужника, пристроенного к сараю, поскрипывала на ветру.

Сабуров обернулся к дворнику.

– Вы знаете, кто он такой? – тот спрятал бумажку в карман засаленного халата, прикрытого фартуком.

– Как не знать, ваше высокоблагородие, – дворник шмыгнул сопливым носом, – это, значит, его контора здесь, – он указал на ворота, – то есть склады евойные, – опять неосторожно ступив в лужу, Сабуров прошагал к набережной.

На воротах красовалась табличка: «Товарищество Катасонов и сын. Оптовая торговля лесом». Сабуров хмыкнул: «Это господин Катасонов?». Дворник помотал головой в обтерханной валяной шапке.

– Это сын, – неловко отозвалсяпарень, – Евграф Федорович тем годом преставился, а это сын евойный, ФедорЕвграфыч. Ему и тридцати годков не исполнилось, – дворник горестно понурился. Расстегнув гражданское пальто, Сабуров вытащил на свет хронометр.

– Пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед, – пробормотал следователь, – впрочем, аристократы еще спят.

Подаренные отцом часы показывали восемь утра. Ноябрьская петербургская хмарь ещене начала расходиться. Сабуров поинтересовался у дворника:

– Контора в девять открывается? Вход с Предтеченской улицы? – его охватило знакомоеазартное чувство. Путилин сравнивал Сабурова с фокстерьером.

– Вцепишься и не отпустишь, Максим Михайлович, – весело говорил начальник, – а еще про англичан болтают, что они медлительные, – Сабуров отозвался:

– Я только по матери англичанин, Иван Дмитриевич. По отцу я самый что ни на есть русский,– Максим Михайлович едва не добавил:

– Настолько русский, что еще выплачиваю долги папеньки, которого разбил удар прямо за игорным столом,– от былого семейного достатка Сабурову остались только золотые часы. Полицейский следователь не закладывал их даже в самые тяжелые времена. Сабуров велел приставу:

– Бегите в участок на Предтеченскую, отправляйте сюда полицейский наряд. Двор и набережную надо оцепить. Оттуда езжайте на Офицерскую и привезите доктора, – на углу Офицерской улицы и Мариинского переулка помещалось столичное сыскное управление.

– Поворачивайтесь, – недовольно добавил следователь, – на набережной все давно разъездили телегами, а здесь пока что- то еще видно, – убитый и убийца вышли на задний двор пешком.

– Вот и следы, – Сабуров проследил за цепочкой, – сапоги Федора Евграфыча и, кажется, штиблеты, – вторая пара оказалась более изящной, остроносой.

– Стойте у ворот и никого сюда не впускайте, – велел Сабуров дворнику, – хотя место глухое, – вокруг простирались крепкие каменные склады. Тот сорвал с головы шапку.

– Будет сделано, ваше высокоблагородие, – изумленно отозвался парень, – в сыскном управлении Сабурованазывали Англичанином:

– Потому что я ко всем обращаюсь на «вы», – Максим Михайлович достал лупу, – но иначе не получается.

Вернувшись в Россию подростком, он так и не перешел на свойское «ты», принятое среди его коллег. Следы начинались у массивной стальной двери.

– Заперто, – Сабуров подергал ручку, – это черный ход в контору. Ключи, наверняка, у покойника.

До приезда врача он не хотел обыскивать тело и даже страгивать его с места. Вглядевшись в оплывший в грязи след штиблет, Сабуров вытянул из кармана пальто складную линейку:

– Можно и не измерять, – понял он, – спутник Катасонова тоже был высокого роста, ему вровень. Размер обуви почти такой, как у Федора Евграфовича.

Спутник мог и не быть убийцей, но чутье еще никогда не подводило Сабурова. Осторожно ступая, он обошел труп. Федор Евграфович раскинулся на грязном снегу. Бороду покойника испачкала кровь:

– Это изо рта натекло, – Сабуров надел перчатки истрепанной замши, – надо взглянуть, может быть, остался пепел или окурок, – сначала следователь не обратил внимания на мокрый клочок бумаги рядом с русой головой покойника:

– Обрывок газеты из нужника, – Сабуров присмотрелся, – хотя, кажется, там что- то написано…

Клочок затрепетал на ветру. Каллиграфические буквы сообщали: «Номер первый».

Золотистый чай полился в серебряный подстаканник. Чайник в кабинет начальника сыскного отдела принесли вместе с тощей канцелярской папкой серого картона.

– В жизни купца первой гильдии Катасонова ничего интересного не происходило, – сообщил Путилин, просматривая бумаги, – долгов у него с гулькин нос, оборотный капитал большой, в пьянстве или игре в карты он тоже не замечен.

Жадно проглотив дымящийся чай, Сабуров от души чихнул. Он вернулся на Офицерскую недавно, выстояв три часа в стылом полицейском морге Литовского замка. Двадцативосьмилетний покойник оказался здоров, как бык.

– Если не считать его телосложения, – заметил врач, – он богатырского роста, но весит почти девять пудов, – доктор покрутил головой, – хорошо, что у нас чугунные столы, – Сабуров не любил вскрытия, однако ему надо было внимательно осмотреть одежду покойника.

Кроме ключей от конторы, в карманах Федора Евграфовича не нашлось ровным образом ничего занимательного.

– Более того, – сказал Сабуров начальнику, – Катасонов даже не надел пальто. Он, как говорится, всего лишь вышел до ветра, – Путилин почесал в бороде.

– Со Штиблетами, – так они стали называть неизвестного спутника купца,– говоришь, они сначала сидели в кабинете Катасонова- в девять утра Максим Михайлович в сопровождении полицейскихпоявился у парадного входа в контору на Предтеченской улице.