— Что же, момент истины должен был настать. Но я не думала, что так быстро, в самом деле. — она хихикнула, вскинув бровь. — Ситуация непростительная, страшная и ужасающая, я представляю, какого было родителям этих двух девушек, но повторюсь: вины Глеба здесь нет.
— Подожди-ка, но всё указывает на причастность его к этому убийству! — возмущается ведущая, недоумевая от дальнейшего смеха Романовой.
— Свечку держали, дорогая? Скажу вам больше: ни меня, ни Глеба в этой машине не было. В тот день мы были за городом, и чисто физически не могли добраться с Подмосковья до Невского Проспекта. Я, как хозяйка вечеринки, поступила бы очень неуважительно к гостям.
— То есть, ты утверждаешь, что твоего парня там не было? Абсурд.
— Бывшего, прошу заметить. Это всё просто дезинформация СМИ, порочащая честь порядочного человека. Если бы вы получше подготовились к шоу и порылись хотя бы на просторах интернета, на самых старых страницах соцсетей, в пабликах школы или поспрашивали бы у бывших одноклассников, то были бы в курсе, — она окидывает ведущую презрительным взглядом с ног до головы, вскинув правую бровь, — у Глеба был брат близнец. Только зовут его отнюдь не Глебом, но в тюрьме сидит именно братишка, он действительно очень убедительно звучал, когда разговаривал со мной по телефону одной ночью. Сейчас Глеб исчез с радаров, но думаю, он ещё ворвётся на сцену.
Романова ухмыляется, Романова знает, что она встала на пьедестал. Сладкий вкус победы, мести за всё то, что происходило с ней в годы популярности. Она догадывалась, что вопрос имел свои подводные камни. Расправив плечи, девушка откинула волосы за спину и улыбнулась в камеру, немного разрядив обстановку, доказав, что эту русскую девицу уже ничего не сломит, что эту крепкую глыбу льда в её сердце уж точно не растопят жалкие рабы музыкальной индустрии.
— Вот такой душераздирающий разговор у нас вышел с Алисой Романовой, думаем, вы как и мы сейчас, находитесь в шоке. Спасибо за честность, Алиса. А сейчас, мы переходим к главной вишне на торте, к моменту, которого многие ждали уже несколько лет.
На экране позади загорается фотография Финна, высвечивая краткую биографию чуть левее. Парень флегматически уставился на изображение, и что-то пробубнив себе под нос, перевел взгляд на ведущую. Его взгляд не выражал совершенно ничего: полнейшее равнодушие. За такое бесстрастное лицо, ему давно пора выдать достижение «Как ковалась сталь», да и у многих людей закрадываются сомнения в его интересе к шоу. Кажется, он пришёл сюда только потому, что его насильно затолкали в штаб-квартиру айдола.
— Который год люди задаются этим вопросом, который год проводят расследования, но не находят совершенно ничего, поэтому решили обратиться именно к нам. А мы и любим проливать свет на всё тайное и кромешное, мы готовы приоткрыть завесу тайны о личной жизни одного из самых желаемых холостяков, так ведь, Вулфард? Именно так тебя прозвали главные издательства и журналы.
— Очень приятно, но меня зовут Финн, можете просто никак меня не звать. К чему вообще эти прозвища? Холостяк, мажор, самый прослушиваемый певец мира? Клянусь, кличка моей покойной улитки звучала лучше. Покойся с миром, Котлетка.
АХАХАХ! ЮМОРИШЬ, ЮМОРИШЬ! РАЗРЫВНОЙ! простите, не могла не вставить
— Шутки в сторону, мистер Вулфард. Вопрос от анонима: «Что бы ты сказал своему отцу, увидев его перед собой спустя столько лет?».
— Ублюдки, блять, — прошипел Финн, запустив ладонь в копну кудрявых волос. — Я ненавижу анонимов, в самом деле, неужели у тебя не хватило фантазии на никнейм, чел? Всё это шоу выглядит как сплошная показуха ради поднятия бабок на грязных носках артистов, ей богу. Я пришёл сюда петь, а не плясать под ваши ебучие дудки, моя личная жизнь никого из вас всех здесь не касается.
Внезапно ставший агрессивным Финн не на шутку напугал большую часть зала. Ли Синцю одобрительно похлопал, ведь ему достался не менее ужасный вопрос: «Как ты прокомментируешь слитые фотки своей бывшей девушки?».
Вулфард сжал ладони на собственных коленях, смотря мимо камеры, лишь было видно, как его глаза в момент наливаются пылающей злостью.
— Мне нечего ему сказать, — процедил он сквозь зубы, — хотя… Я ненавижу этого человека каждой клеткой своего тела, и надеюсь, что он сдохнет самой страшной смертью вместе с моей терпилой-матерью. И никто, блять, их не похоронит, чтоб они разлагались на бетонном полу, прямо в моей комнате, прямо там, где отец так любил швырять меня об стены. Где он, упиваясь наслаждением, завязывал на моей шее шнурки, и душил до посинения, пока я не стирал себе все ногти в мясо об грязный, бетонный, сука, пол. Это всё, что я могу ему сказать. Этого человека для меня никогда не существовало.
Время словно остановилось. Люди в зале не шевелились, не могли даже и слова выпалить после такого заявления парня. Но где-то, в застывшем воздухе, послышалось тихое всхлипывание. Зашедший в студию человек вызвал лишь еще большую тишину, настолько звенящую, что резало уши. Ощущались лишь тихие: «Кто это?» и «Неужели…». Ужас ситуации заставил впасть в ступор, буквально потерять дар речи. Сердце Вулфарда бешено заколотилось, а желваки заиграли на его лице пуще прежнего, когда он нахмурившись, чуть не подорвался с дивана, если бы не крепкая, худощавая рука, сжавшая в одночасье его плечо. Он не повернулся, но знал, что Романова чувствует его насквозь. Сжимая свою ладонь сильнее, она вдавливала пальцы в его ключицы сквозь черную рубашку, оттягивая парня на себя, лишь бы тот не рванулся вперёд.
— Мне ужасно большо слышать это от тебя, но я знаю, что виноват во всём сам…
«Чья конченная идея была пустить сюда этого бытового инвалида?» — пронеслось в голове ошалевшей Алисы, глядя на человека, представшего её взгляду во всей красе.
— Как ты вообще посмел явиться сюда, ублюдок?
Он процедил это сквозь стиснутые зубы, густые брови сошлись к переносице, а в душе словно бушевало цунами, с грохочущими, сверкающими молниями. Вулфард вскипел, и вскипел до предела, и если бы внутри него был градусник, то последний взорвался бы от такого накала ненависти в крови парня. Оглянув собственного отца с ног до головы, единственное, что он хотел, это поскорее выйти со студии, чтобы никогда больше не находиться с ним в одном помещении, но он держался до конца, словно сам себя испытывал на прочность. Спина и руки, что до сих пор помнят тирана, вырезающего на коже открытые раны плетённым ремнём, предательски заныли воспоминаниями где-то глубоко в груди. Неужели, он снова почувствовал тот страх, что и когда-то в далёком детстве, ощущая вкус крови на потрескавшихся, дрожащих губах?
Комментарий к Иду по снегу, он хрустит, а может мои кости?
Готовьте салфетки на вторую часть главы, я решила, кстати, разделить её. Во второй части будет много крови, слёз, слюней, хрустящих костей и прочей жестокости. Приятного вам, томительного ожидания.
========== Но ты не слышишь! И тут дело даже не в словах! ==========
Комментарий к Но ты не слышишь! И тут дело даже не в словах!
!WARNING!
Обилие крови, жестокости и насилия!
Она не знает, что таких холодных, как я тут больше нет.
Лучше держись подальше или держись, блять, крепче.
Порой, судьба совершенно несправедлива. Ты словно заяц в клетке, в страхе загнанный в угол, пока к тебе нещадно тянут лапы дикие звери. Казалось бы, ты наконец избавился от панических атак, от страха, когда кто-то замахивается на тебя рукой, даже если и не желал причинить зла, ты снова чувствуешь свободу, приятно щекочущую нос прохладным ветром опустошенного поля, не вдыхая больше плесневелый запах отсыревших обоев с бетона комнаты. Раны на спине зажили, оставив после себя лишь вздымающиеся бугорки рубцов, а ногти худощавых пальцев заново отрасли ровной, нетронутой асфальтной крошкой, пластиной. Ты научился заново жить, доверять людям, хоть и тщательно перед этим отсеивая их, научился видеть свет там, где с виду лишь кромешная тьма, научился заново вставать с колен, когда даже на краткий вдох не хватало сил. Человек, как правило, приспосабливается ко всему. Будут то погодные условия, новое место жительства или же совершенно иная языковая среда. Но когда речь заходит об отношениях между людьми, о контакте друг с другом, о чувствах, что разгораются между ними, главное не попасться в ловушку. Ловушку, которая будет пожирать тебя изнутри, перемалывать кости и заставлять отказываться от собственных интересов, желаний или мечт, ради лишь одного человека. Когда кто-то становится чьей-то привычкой, особенно вредной, перебороть её становится тяжелее с каждым днём. Мотаешься в сомненьях, утопая в омуте своих страхов. Словно крылья, которые истошно пытаются раскинуться в полную ширину и взмыть в небо, избавив от многолетних мучений, оказываются на корню перевязаны, раскалённой до тысячи градусов, витой цепью. С каждым их взмахом, тонкие, драгоценные перья сгорают дотла, унося за собой надежду на спасение. И эта привычка будет уничтожать тебя, пока от шанса выбраться не останется лишь хрупкая тень, а крылья не превратятся в оголённые ветви обугленого скелета.
