Она думала обо всем этом, сидела как на иголках и ждала, чтобы вечер поскорее закончился. Можно было бы уехать после первого отделения, когда сделали перерыв на полчаса, дабы выпить пунша, однако это попахивало бегством. И Эвелин знала: Рэймонд именно так это и воспримет, потому что это и будет бегство. Поэтому, когда поаплодировали последней из выступавших и леди Гилмор объявила перерыв, Эвелин мило попросила Лоуренса отвести ее к столу с пуншем.

Там, наполнив чаши, они отошли в сторону, и Эвелин наконец-то дала волю раздражению:

– Почему вы не предупредили меня, сэр?

– О том, что Рэйн приедет со мною? О, простите меня великодушно, милая Эвелин! Я и сам не знал, что он в Лондоне. Появился у меня сегодня на пороге, а я так желал поскорее сообщить ему, что мы с вами теперь обручены… Я не успел предупредить вас!

– Могли бы послать записку, Лоуренс. Вы же знаете, что мы с Рэймондом никогда особо не ладили. – Жених – единственный человек, кто об этом знал, и уж он-то должен был догадаться.

– Вы имеете в виду ваши детские разногласия? Бог мой, Эвелин! Да вряд ли Рэймонд о них помнит, и вам не следует. Чего мы только ни говорили друг другу в детстве, и драки бывали, и ссоры, и слезы! Но это давно закончилось. С чего бы вам вздумалось об этом вспоминать?

Лоуренс выглядел искренне удивленным, и Эвелин вдруг отчетливо поняла: для него тогда ничего особенного не случилось. Даже Лоуренс не понимал глубину ее обид, а рассказывать о них сейчас – значит жаловаться и выглядеть жалкой. Ну уж нет. Эвелин Дверрихаус себе этого не позволит. Она положила ладонь на руку жениха.

– Все не так страшно, и я согласна предать забвению прошлое. Лишь прошу вас: предупреждайте, если сэр Хэмблтон решит нанести нам визит вместе с вами, или же отправится с вами на бал. Мне бы хотелось знать об этом заранее. Можете мне обещать?

– Вам я пообещаю что угодно, – произнес Лоуренс, взял ее ладонь и прикоснулся губами к кружевной перчатке. – Простите меня!

– Вы ни в чем не виноваты, сэр.

К счастью, Рэймонд не навязывал свое внимание: оставив Барбару на попечение тетушки, он фланировал по салону, здороваясь со знакомыми и представляясь тем, с кем знаком не был; продолжая спокойную, добрую беседу с Лоуренсом, Эвелин поглядывала издалека, чем занят Хэмблтон. И находила, что он действительно изменился.

Лоуренс все-таки увидел, куда она смотрит.

– Непривычно видеть его здесь, верно? Прошло несколько лет. Возвращения всегда выглядят немного странно.

– Вы рады, что он возвратился, Лоуренс?

– О, конечно. Это прежний Рэйн, хотя… не совсем прежний. Не могу понять, что в нем стало не так. Может, эта его итальянская жизнь…

– Чем он занимался? – наконец, задала Эвелин интересовавший ее вопрос.

– Полагаю, что многими вещами. Рэймонду нравятся новые впечатления, потому он постоянно в разъездах. Я ему писал на адрес его поверенного в Венеции, а тот пересылал письма, так как знал, где Рэйн находится в данный момент. И то мне кажется, не все послания добрались. Он набирался новых впечатлений, знакомился с людьми, много читал. Полагаю, и дрался. – Лоуренс поморщился. – Только никому не говорите. У него новый шрам на лице, и на руке еще один, бог знает, насколько серьезной была рана – я видел лишь кончик его, мелькнувший под манжетой… Рэйн всегда был забиякой и мечтал управляться со шпагой, как с продолжением руки. Думаю, он тренировался с итальянцами.

– Разве мужчины теперь бьются не на саблях?

В Лондоне после окончания войны появилось много офицеров, служивших в Крыму и щеголявших медалями и оружием; сабель Эвелин в этом году навидалась.

– Да, конечно. Но Рэйн всегда любил шпагу. Впрочем, сабля для него тоже не секрет.

– Значит, он занимался тем, что проводил время в Европе, как заблагорассудится.

– Не спешите осуждать его, Эвелин. Я ведь тоже не член парламента и не респектабельный землевладелец.

– Вы совсем другой, Лоуренс.

– Чем же?

Искренний ответ ему бы не понравился, и потому Эвелин ответила обтекаемо:

– Вы спокойнее и не рветесь доказать всему свету, на что способны – в худшем смысле.

– Уверяю вас, дорогая, репутация Рэймонда раздута, причем по большей части им самим.

Она удивилась.

– Вы никогда мне этого не говорили.

– Потому что это его дело и его выбор. А мне надлежит сейчас думать лишь о том, как бы поскорее прижать вас к груди перед алтарем. Честно говоря, не знаю, как выдержу еще полгода до окончания траура.

Эвелин улыбнулась ему успокаивающе. Ее задержка со свадьбой тоже расстраивала, однако не настолько, чтобы беспокоиться из-за этого слишком сильно. Время идет быстро, не успеешь оглянуться, и уже апрель. А она как-нибудь смирится за это время, что Рэймонд Хэмблтон возвратился в ее жизнь.

– Ты с ума сошел, Лоуренс? – Когда дверь экипажа захлопнулась и повозка тронулась с места, Рэймонд, наконец, дал волю своим чувствам. – Почему она? Почему, черт тебя дери, не герцогиня Глостерская – так же абсурдно, но гораздо более выгодно?

– Не понимаю твоего возмущения, – проворчал Лоуренс. – И не ты ли уверял, что если я когда-нибудь решусь жениться, ты с удовольствием посмотришь на эту даму? Ну вот, ты ее увидел.

– Но это же Эвелин Дверрихаус! Мы никогда хорошо не относились друг к другу.

– Хочешь сказать, ты не относился, – подчеркнул Лоуренс. – Я старался держать нейтралитет. И кстати, самое время сказать: никогда не понимал, Рэйн, отчего ты взъелся на бедную девочку. Она же тебе ничего плохого не сделала.

– Это мое дело.

– Прекрасно, а женитьба – мое. Так ты будешь моим шафером или отказываешься от этой роли?

Похоже, Лоуренс сейчас обидится. Рэймонд глубоко вздохнул и велел себе перестать думать как ребенок.

– Ты не дождешься моего отказа, даже если луна упадет на Англию. Я всего лишь удивлен.

– Ты не знаешь ее, – примирительно сказал Лоуренс. – Когда ты уехал, я почти перестал общаться с нашей прежней компанией. По правде говоря, это было без тебя далеко не так весело, да и пускаться в сомнительные приключения мне что-то расхотелось. С большим удовольствием я бы отправился с тобой в путешествие, но увы, дядя настоял на моем присутствии в Англии. Тебе все это известно. Известно также, как скучно зимними вечерами в Уилтшире. А Дверрихаусы слали нам приглашения, и дядя их часто принимал, и я отправлялся вместе с ним… Потом, однажды, незадолго до смерти лорда Дверрихауса, я и обратил внимание на Эвелин. Был рождественский бал, точно; она вышла туда в наряде белее снега, украшенном камнями, словно сияющими льдинками; и тогда у меня словно глаза открылись. Потом я стал приезжать все чаще и чаще. Поддержал ее и леди Дверрихаус, когда лорд скончался… А затем… Несмотря на обещание дядюшке, я и сам подумывал о том, чтобы жениться, и лучшей девушки, чем Эвелин, мне не найти. Она умна, красива, она обладает чувством юмора и спокойна, как озерная вода; думаю, мы прекрасно проведем годы в Уилтшире, конечно, приезжая в Лондон. Я хочу хорошую семью и много детей.

– Ты любишь мисс Дверрихаус?

Лоуренс возмутился:

– Что за вопрос! Конечно, я люблю ее и считаю дни до нашей свадьбы. Дату мы еще не оглашали, но будет это в середине апреля. Раз ты приехал, нужно готовиться, как считаешь?

Рэйн прикусил губу. В словах Лоуренса звучала неуверенность – та самая неуверенность неприкаянного мальчика, каким Рэймонд его узнал. Напуганный смертью родителей ребенок под крылом сурового дядюшки, ни разу не сказавшего о том, что на самом деле любит племянника. Дядя доказывал это действиями, отношением, деньгами, а вот вслух не произнес ни разу. И сейчас, без его поддержки, Лоуренс наверняка растерян, просто не желает этого показать. Он рано потерял семью и не научился ее строить; подготовка к свадьбе – загадка для него, а женщины Дверрихаус, похоже, ничем ему не помогли.

– Конечно, дружище. Во всем положись на меня.