и тем – кого любили. Тем, кто излучал свет, и искал добра, искренности, прочности. Хотел и умел верить. Отдавать себя. Она сумела заглянуть в ясные живые глаза, пускай и через экран,

и в том уголке ее души, за закрытой дверцей с надписью «отец», который она никогда не стремилась отмыкать, в котором никогда особо не нуждалась, потому что там было непригодное для жизни пространство – ведь там поселилась вечная мерзлота,

там вдруг начало что-то таять… Она вдруг осознала, что эта «комната», без которой она вполне обходилась и «помещалась» – тоже является частью ее «дома» души, и от этого – никуда не деться. Просто там – разбиты стекла. И трещины по углам. И сорваны радиаторы. Пустота… Никто давно и не думал ремонтировать эту старую часть – просто изолировали,

но разве ее получится снести – ведь там – «несущая стена» – «всего дома»… И пока там – обледенелые стены, подмораживать будет и соседние помещения, и потребуется гораздо больше ресурсов для отопления всей системы…

И именно тогда ее внезапно накрыло откровением, что ей – этого не хваатет! Этой части! Что там всё могло быть совсем по-другому! И что сейчас там, куда она так давно не заглядывала – на месте этой связи зияет пустота!

Можно, конечно, «подписать» эту комнату – другой табличкой – «муж», «ребенок» и определить для других нужд… но это место – сколько ни наполняй чем-то другим, будет сливать многое, чтоб высвободиться для именнОго наполнения: хорошим ли, или плохим. Ведь дело не в «табличке» – там живет «дух». Остальным – другие «комнаты» – рядом! Не эта!

То и дело туда будет возвращаться именно этот образ, и определять что-то важное, все «соседства». Потому что игнорируй – нет, но он – «отец» – есть в ней, встроен в ее подсознание, в ее систему, «архитектуру», ее нематериальное ДНК – неуловимым и неотъемлемым элементом.

Она наконец осмыслила то, что прятала на себя на «чердаках» своих мыслей и чувств: он – пускай не половина, но примерно треть всей ее сущности, 2 из которых слились в равных частях чтоб образовать третью – ее уникальную личность. Которая никогда не станет до конца полноценной, пока не осмыслит в себе и эту часть. Тоже.

A-Mase, Sharliz, The Distance, Igi – Say It Right The Distance & Igi Remix.mp3

Она думала, что искоренила в себе эту генетическую память – как сорняк… Но внезапно нечто мощное и первобытное, необъяснимое, начало отзываться на печальную истину, что когда-то этот потерянный человек – был достоин самых светлых чувств. Пока не потерялся.

Да, то письмо, переписка, потом первые робкие встречи – открыли ей дверь в иное измерение. В новую структуру себя.

Через откровения о другом. Она наконец поняла, почему статус созависимых людей – это навсегда: всякая психотерапия – это «костыли», лишь помогающие заполнить недостающее. Дополнительная опора в случае природного нарушения баланса. Необходимая, и даже порой достаточная, но все же – мера компенсации.

Иногда это – замки. Вместо наведения порядка.

И тогда она начала потихоньку отогревать себя рассказами о нем, воспоминаниями, хоть и чужими. И достраивать собственную личность этими «кубиками», обнаруживая пробелы в своем сознании.

Она начала отогревать память. Свою, пускай и с посторонней помощью.

Потом – осторожно, тайком, ничего не объясняя, начала расспрашивать мать. Ворошить.

Получилось не с первого раза, но вскоре достались с дальних залежей ностальгического хлама (вторых, какие она повидала за последнее время) и частные архивы, которые мать, возможно, прятала от самой себя, где новорожденная дочка – на руках молодого, счастливого игривого как котенок, отца. Успешного, востребованного, красивого. Мать не хотела травмировать, ранить, «шебуршить» ее. Но Тейн было уже 18. И мама поняла, что отказ и игнор – будет большей травмой, чем правда.

И тогда мама, которая потратила столько лет, чтоб вычистить из себя все пагубное, через «нехочу», через «немогу» стала заглядывать в прошлое. И сознаваться, что однажды ухнулась в фанатизм, который оправдывала себе как могла. Да, он был беспечным юнцом, и это не сложно было разглядеть трезвым взглядом… Но далеко не всем удавалось смотреть на него трезво. Таким путем сложилась его карьера, двусмысленная порочная легендарность и даже временная «богатость». Если же смотреть на трезвый отжим всего, что было, то просто они были не готовы для отношений. Он искал себе в ней подружку-друга, а она его обожала, она нашла себе Героя. И проживала свою собственную сказку. Которой рано или поздно наступил конец. Виноваты – оба. Обмануты – те, кто обманулся.

Так Брисс начала приоткрывать свою историю, наполняя ее осторожной теплотой, отфильтрованной от боли ностальгией. А Тейн тайком украдкой сверяла эту историю —последовательницу – с той, первой. Она принялась не сравнивать, не сталкивать – просто «склеивать». Она не думала общаться с 3й знаковой женщиной отца, которой его досталось больше всего, но которая сама была глубоко в своих патологиях. Но эти 2 источника она сумела слить в «речку с чистой водой», и начать промывать этим свои застои в сознании, связанные с папой.

Она все меньше начала бояться смотреть многочисленные записи, где он – яркий до культовости. Она начала осмысливать степень природной притягательности, дарованной ему природой, цену его успеха, примечать нюансы его исходного характера, замечать и потихоньку, по кирпичику разбирать признаки его личных травм. Она хотя бы «застеклила окна и замазала трещины», в которые «выдувало» любое тепло. Она начала «заходить» туда внутри себя, и «вычистила мусор» обид и отрицаний. Это – пока никакие не прощения, тут не было никаких планов по новой обстановке – просто «выкинуть мусор» и «отмыть» застарелую, въевшуюся грязь.

Потом, она начала ему позванивать. Этот слегка обрюзгший к своим 40 годам человек удивлено растерянно радовался и почти смущался, что она вдруг вспомнила про него. Уточнял – почему, может, ей что-то надо? Сокрушался, что мало чем может ей помочь – он сам на государственном пособии. С ним не хотят сотрудничать по причине его неблагонадежности. Она вдруг начала замечать, как виновато, «поджав хвост», он говорит с ней, путаясь в своих интонациях. И поняла причину его избегания разговоров о встречах. Он с острейшей осторожностью как бродячий пес, не верил, что она позвонила уточнить просто «как ты там?», выискивая и вынюхивая скрытые подробности. А она – вслушивалась в голос, и какие-то пиксели внутри нее, в ее чувствах, казалось, давно отмершие, вдруг загорались светом, достраивая картинку ее мира, постоянно меняющуюся, как на плазменном экране. Просто теперь – чуть более целостную, какими бы красками она ни играла в данный момент. Там могут быть любые сюжеты, но теперь ничто не отвлекает – никакие темные точки.

Словом, она производила внутри себя ремонт. Дело долгое, энергозатратное, требующее подчас предварительных разрушений. Терпения. И упорной работы.

Но главное – уже по телефону она замечала, узнавала «бардак» в нем самом. Такой же точно, какой она нашла в себе самой – в том уголке себя, именованном им. И осознавала, что ремонт – требуется не только ей.

Однажды она приехала к нему сама. Просто так – пообещав мимоходом, и внезапно выполнив. В шатко-валко перестроенный частный дом в столичном пригороде, доставшийся от бабушки. С двором и мангалом.

И тогда она увидела бардак настоящий… Вот тогда она открыла для себя истинное «лицо» депрессии. Она увидела перед собой человека, который долго гнался за уходящим поездом, пока не выбился из сил. Который споткнулся, упал ничком на землю, ушибся и устал, и не находил больше в себе сил подняться. Как и понимания – зачем.

Она как раз была тогда примерно в том возрасте, в котором он был на своем пике, когда на него молилось полмира… Придя к нему, она была еще не звезда,

но и не чаяла этого. Мама научила ее, что блеск сцены – это мечта, которая изнутри исполняется весьма неожиданно, а психотерапия – научила что жажда звездности и обожания – это чаще всего компенсации каких-то дефицитов.