В раздевалке почти никого, у соседнего шкафчика обтирается махровым полотенцем здоровячок из другой смены, бицепсом с татуированной пентаграммой играет. Оборотень, ясен день, других к охранной службе не подпускают. Увидел меня, кивнул приветливо, белье несвежее в сторону вежливо ножкой сдвинул, место освобождая. Помнит, цербер, что старших следует уважать. Ему ж, когда он только в охранение попал, мне вколачивать и пришлось: и культуру поведения, и корпоративную этику. В прошлой жизни этот тип был торпедой[12] в уличной банде, так что других методов воспитания не воспринимал. Кость лобовая толстая, к педагогике бронебойная.

– Какие новости? – спрашиваю, сбрасывая гражданское в шкафчик.

– Лорд-председатель выписал дамочку!

Здоровячок хищно глазами блещет, чистый волк, всем видом альфа-натуру демонстрирует. Мне становится скучно. Избитый приемчик, вам доложу, практически в каждой мужской компании неоднократно использованный, оскомину набивший, но по умолчанию из показной солидарности не порицаемый. Девицам справным в мужской компании не только тосты посвящаются.

– Да ладно, – тяну гласные с сомнением. Лорд нашей ложи не делил ложе ни с кем, и об этом, думалось, знали все окружающие.

– Там такая фифка! – восклицает оборотень, едва не облизываясь. – Любого лорда взволнует! Клянусь! Сам видел. Ух!

– У тебя все, что в юбке, «ух», – ухмыляюсь все еще недоверчиво. – Где ты ее узреть мог?

Оборотень обижается. Врать, говорит, мне незачем, не девица, мол, чтобы впечатление оказывать, а узрел фифу вместе с главным – они на объекте сейчас. Он ей экскурсию устроил, водит по улью, похваляется.

Тут мне впору удивиться вполне искренне: как же так, родимый, почему нашу смену в известность не поставили об инспекции руководства? Собеседник ухмыляется: доволен, нечисть, что все-таки подкинул костыля, и не скрывает даже. Как, дескать, не сообщили, если я, уважаемый, тебя в известность и ставлю?

В ответ хочется приложить ухмыляющуюся уголовную морду о шкафчик, но мебель ломать жалко, да и не причем она. Не гасится злость разрушением, только хуже становится, по себе знаю. Цепляю на анфас благодарную улыбку, но здоровячок нутром звериным настроение чует, хвостик поджимает и бочком-бочком к выходу семенит.

– Случилось что? – вопрошаю вслед. – Главный с инспекцией бродит или для проформы?

Оборотень пожимает плечами. Кто ж его, бойца-вовлеченного, в начальственные планы посвящать будет? Настроение у меня падает ниже последнего уровня улья. Тихой смена точно не будет. Вечно недовольное высокое начальство в покои удалится, нижестоящее всех и вся распекать останется. А мне после безуспешной погони за берсеркером в щель забиться хотелось. Что ж теперь? Клин клином?

Звуковая запись ххх. Участники беседы: ххх, ххх. Тема (условная) – декодировка.

Первый голос (сухой, дребезжащий, сомневающийся, принадлежит пожилому джентльмену): – Если бы я, хм-м, был не в себе, то… Впрочем, нет! Забудьте. Бред!

(Глубокий выдох, смешок, покашливание).

Второй голос (хриплый, с ленцой, принадлежит курильщику со стажем): – Бредовые идеи, порой, самые верные, уважамый ххх. От вас готов выслушать любую версию!

Первый (задумчиво): – Это будет антинаучно, мой друг. Я не могу себе позволить…

Второй (весело): – Нет, черт возьми, позвольте! Представим, что вы не светило науки, а студент. Да-да, студент, не отмахивайтесь! Прыщавый студент, которому еще не страшно ошибаться. Ему не возбраняется ошибаться! Более того, от него требуют предположений, гипотез, версий! Что бы вы сказали, будь на его месте?

(Смех, звон бокалов, стук твердых предметов о такую же поверхность).

Первый (интригующе): – Тогда я бы предположил, что имею дело со знаковой системой древнее существующих. С праязыком.

Второй (недоуменно): – И что все это значит?

(Глубокий вдох, шипение тлеющих листьев, выдох).

Первый (доверительно и размеренно): – Это значит, что записи сделаны на очень древнем языке. Очень-очень древнем, на основе которого потом появились языки современные, все их многообразие. Понимаете? Нет? Мой друг! Какой же вы, однако, солдафон!

(Постукивание неким мягким предметом по твердой поверхности, журчание жидкости).

Первый (задумчиво): – Носители этого языка, образно говоря, наши предки. Вижу, не понимаете… Язык – живая система. Он меняется со средой обитания, с течением жизни и социальных процессов. Это постоянный и непрерывный процесс деградации или обогащения. Наши прапрадеды мой друг, даже разговаривали иначе, а праправнукам наша речь покажется чудной, архаичной. Но если течение, о котором я упоминал, остановится, тоже самое случится с языком. Вы, наверняка, слышали о мертвых языках. А о статичных? Представьте, есть примеры! Один из моих коллег занимался изучением языка закрытой кочевой культуры.

Второй (со смешком): Счастливые люди! Они, наверняка, не читали газет!

Первый: О да! В некоторой степени так и было. Люди идеально вписались в природный ландшафт. Их культура и, соответственно, язык, застыли в развитии. Речь, словарный запас не менялись на протяжении нескольких столетий, пока в тех краях не нашли богатое рудное месторождение и появились цивилизаторы, которые, несомненно из добрых побуждений, принялись раскачивать устои, подкапывать под гармоничную архаику, менять ландшафт.

Второй (с напускной печалью): Язык изменился…

Первый: Не меняется только мертвый язык. А мертвый язык принадлежит мертвым.

Второй (задумчиво): Так может и эти, носители вашего праязыка – из закрытой группы? Оттяпали себе где-то на отшибе приемлемый ландшафт, носа не высовывали тысячелетия.

Первый (с иронией): Охотились на мамонтов и били в бубен. До сих пор. Вы так полагаете?

Второй (весело): Бредить, так бредить! Может они и не люди?

Первый: Увольте! Это человеческий язык.

Второй: А-ха! Но вы же сами только что уверяли, что язык меняется постоянно. Как может носитель праязыка оказаться в настоящем? Он должен быть мертв несколько тысячелетий!

Первый (смеясь): Если не изобрел машину времени! Или не обратился в зомби.

Второй (с удивлением): – А ведь действительно бред!

(Смех).

Первый (утвердительно): – Поэтому я никогда не подпишусь под подобными выводами или версиями.

Второй (Оптимистично): – Аналогично, уважаемый ххх! За ваше и наше здоровье!

(Звон бокалов).

Личные покои фрейлина нашла аскетичными, а интерфейс[13] с виртуальным мажордомом, управлявшим ими, архаичным. Здесь не было привычной нейросвязи[14], управление осуществлялось звуковыми командами, но помещение отвечало всем известным требованиям защиты и выбирать не приходилось. Ничего безопасней крохотная планета на отшибе галактики предложить не могла.

Леди Елей подхватила бокал с вином, поднесенный услужливым автобаром, присела на диванчик и неожиданно нашла его удобным. С теплым чувством она оперлась локотком на подушку и, сбросив туфельки, подобрала ножки. Потом фрейлина призывно щелкнула пальчиками.

– К вашим услугам, – прошелестели покои.

– Статус специального посланника, – промурлыкала леди Елей.

– Статус подтвержден, – восхищенно вздохнули покои.

– Доступ к Интеллекту улья, – молвила фрейлина.

– Доступ разрешен, – подобострастно сообщили покои и, прощально подкрасив воздух тонким цветочным ароматом, сменили тональность. Голос лишился эмоций, словно что-то невидимое, опутавшее пространство неосязаемыми щупальцами, внезапно сорвало с себя маску, обнажив безжизненный скелет машинерии.

– Здесь Интеллект, – сказал он. – Могу быть полезен?