Я версию пока не сформировал, потому изрекаю что-то интуитивно общими словами о происках охранки, отвлечении внимания от чего-то более важного и тщательно ложей скрываемого.

– Да? – уточняет он, и непонятно, чего в голосе больше: сарказма или иронии. Утвердительно киваю – однозначно, мастер! Судите сами: три оборотня за раз в одной точке – это не прокол, а скорее провокация, действие умышленное, против ордена спланированное. Наставник, вижу, соглашается, но кривится: не нравится, что трех поросят называют оборотнями. Ворчит раздраженно. Не оборотни, дескать, а вовлеченные. Вовлеченные! Как понимаешь, брат Фатум? С этими словами он разворачивается, губы под забралом сжаты твердо в две сухие полоски и добавляет: – Все мы здесь оборотни, посади меня в виману[3]!

Потом мастер-наставник глаголет истину, с раздражением глядя сквозь стекло и самого бюргера в неведомую чужому взору даль. Он напоминает, что вовлеченные прежде всего жертвы подлой лжи и не менее подлой ложи, и что кому-кому, а мне бы это стоило помнить, сам ведь когда-то сидел перед дознавателем. Я не спорю, ибо бессмысленно. Прав брат Грез, конечно. Было дело, только меня не за подготовкой к теракту взяли, а после успешной диверсии в некой лаборатории. Оценили, так сказать. Сидел я, как и Наф-Наф в комнате с обшарпанным столом посередине. Кожу приятно холодила ткань шикарной сорочки, на белоснежной манжете которой подозрительно алело едва заметное пятнышко, ныли разбитые кулаки, а перед носом лежала папка с крупной округлой пиктограммой.

– Вовлеченный, гм-м-м, Фатум, – за плечом, заставив вздрогнуть, возник седой и крепкий еще мужчина. Он походил на откормленного и довольного жизнью кота, вальяжного, пресыщенного лаской и лакомствами.

– Не оригинален, – он обошел меня по кругу. – Распространенный псевдоним. Сам подбирал или подсказал кто? Ты на моем веку пятый или шестой Фатум. И что вас тянет называться чужими героями? Раньше как звали? До вовлечения? По-настоящему? Помнишь?

Я смотрел прямо перед собой, прикидываясь посторонним. Дознаватель был противником хитрым и опасным, и мы были по разные стороны цивилизационного рва.

– Вижу, подзабыл, – он сел передо мной и повертел пальцем у виска. – В твоей голове присутствует кое-что, воздействующее на определенные нейронные цепи, и ты знаешь об этом. Твои собратья по несчастью называют ее голосами в голове. Безотказная штука, правда? Тебя воротит от нее, и мне о том известно. Боевая программа – искусственная зараза, и твой мозг еще пытается с ней бороться, но, вот беда, нет для нанитов[4] антител. Не дошла до такого мать-эволюция. Гм-м-м. Никогда не задавался вопросом, почему ложа выбрала тебя?

– Ложа? – переспросил я, всем видом выказывая крайнее удивление.

– Рекомендую, – посоветовал мужчина, указывая на папку. – Не оторвешься! Там есть ответы на вопросы, которые даже ты себе еще не задавал. Мы постарались, подшивали аккуратно.

В папке покоилось мое досье – краткий обзор насыщенной биографии изобиловал сносками на явно более объемные документы. Досье впечатляло скрупулезностью, с которой собиралось. Много позже мастер-наставник расскажет, что орден давно обратил на меня внимание. Среди оборотней я выделялся завидной живучестью. Ложе меня бы в гвардию записать.

– Проясняется в голове? – участливо спросил седой.

– Нет, – заявил я, наблюдая, как собеседник наполняется нетерпением, и добавил: – Вы предсказатель?

– Бери точнее, – усмехнулся он. – Целитель!

Так и сказал, и не лукавил. Заглуши в вовлеченном наниты, и выманишь в мир нормального человека вроде меня. Нормального разумеется чисто условно. Но кто в Тайном ордене психикой заморачивается? Не до того братству, братцы, ой не до того!

Пока светлейший Грез распинается, дистанционно сканирую все еще всхлипывающего Наф-Нафа. Где он боевые наниты подцепил, а главное, как потасканный организм слияние выдержал? К перекодировке не пригоден, слаб и морально, и физически, а значит проследует на промывку мозгов. Наниты выжгут вместе с нервными клетками. Кого сейчас удивишь амнезией? Потом бедолагу выбросят на пустой улице и начинай жизнь сначала, если не сломаешься. Прошлое отнято, будущее – скрыто. Куда идти, если путей вдруг фантомное множество, а единственно верный и однажды выбранный тьма покрывает?

Наф-Наф за стеклом жалостливо плачется о семье, о человеческой ценности и психологической несовместимости с насилием. Я прислоняюсь открытым лбом к стеклу и отточенный голос мастера-наставника со стороны хоть не смолкает, но, кажется, становится тише. Думаю, ему и самому все это чертовски надоело: маски на братьях, поросята-берсеркеры, холодные стекла, игры в кошки-мышки, выбор – кого на перекодировку и к нам, а кого – на промывку мозгов. Ордену свидетели не нужны, тайные общества не держат балласт. А наше и вовсе: всяк при деле, и каждый – из оборотней-вовлеченных. Другим-то здесь, увы, делать нечего.

То, что тобой какое-то время владели наниты, а точнее – внесенная ими программа, жесткая и нередко с определенными этическими нормами несовместимая, наносит колоссальную психологическую травму. После подавления мозгового софта[5] люди лезут на стену, а то и в петлю, бросаются в пекло, пропасть, во все тяжкие. Я до сих пор сомневаюсь, живой или машина, а вспоминать прошлое и под расстрелом не захочу. Но если после возвращения в себя ты не рехнулся, считай – стал непобедимым, потому что свободному человеку все нипочем. Так ведь? Истинно?

Над степью беспокойно мерцали звезды. В стороне, у самой линии горизонта волновалась под маревом смога разноцветная россыпь ночных огней. Там шептал слепой дождь, потрескивали костры, наполняя воздух пряным запахом сброшенных листьев, тоскливо разливалось протяжное разноголосье муэдзинов, а здесь стояла тишь: ни птичьего крика, ни стрекота цикад, лишь едва уловимый ветерок тревожил редкое сухотравье, но обманчиво безмолвие дикого поля.

Небосвод зацепился за едва обозначенный у самого горизонта далекий снежный пик, ткань пространства треснула и по крутому склону Млечного пути покатилась синяя звездочка. Ночная гостья нырнула вниз и, приглушив яркость, полетела параллельно поверхности, поплавком огибая складки местности. Поплутав недолго между сопками, словно запутывая следы, она, наконец, зависла у оазиса зеленки, испустив серебристый луч.

Столб света упал на скрытую от посторонних глаз полянку, в центре которой торчало ветхое, крытое ржавой жестью одноэтажное строение. Некогда, возможно, оно было частью крепкого егерского хозяйства или обителью затворника, скрывшегося от цивилизации, но теперь брошено, колея к нему заросла, заборчик из жердей истлел и завалился.

Дом, старый и обшарпанный, раскрыв в немом крике темную пасть дверного проема, косил ввалившимися окнами на справного напомаженного мужчину в дорогом костюме, отрешенно курившего на пороге. Шагах в двадцати от него медленно остывал внедорожник премиум-класса. Курильщик поднял голову к источнику света и выдохнул дым, заставив воздух вскипеть тенями.

– Омерзительный запах, – вздохнул поток света приятным женским голоском, собрался в стройную фигурку и топнул длинной ножкой. – Бросьте сейчас же!

Серебристый свет рассыпался искорками и звоном хрустальных колокольчиков. Мужчина сконфуженно затоптал сигарету и склонил колено перед уже вполне осязаемой брюнеткой в строгом костюме, провокационно подчеркивающем прелести. Гостья была подкупающе юна и чарующе красива, но одновременно лишена тонкой нотки индивидуальности, которая бы предала прелестнице неповторимость, словно творец лепил ее, не успев наиграться в куклы. Но кавалер был знаком с реальным наполнением изящной телесной оболочки.

– Леди Елей! – воскликнул он. – Добро пожаловать на Терру 2-0-16! Принимать доверенную фрейлину примы в статусе специального посланника глубокая честь для нас!