– Слышала, – пожала плечами Алина. – Медсёстры ведь не молчат, когда делают мне инъекции.
– Понятно. Скажи-ка, а сегодня уже ставили? Не больно?
– Нет, – она презрительно усмехнулась. – Ни капли. Только очень долго. Но, с другой стороны, это достаточно интересно – наблюдать, как жидкость из шприца переливается в сосуд.
– В какой?.. – слегка опешил я, представив широкий шприц, содержимое которого выдавливают в глиняную амфору.
– В кровеносный, разумеется. В вену, – удивлённо ответила Алина. – Я думала, вы в курсе этого механизма.
– Я в курсе. Просто не так понял. Подумал, ты имеешь в виду вазу или кастрюлю.
– Почему это?
– Сосуд – это не только орган, по которому движется кровь. Это ещё и контейнер для чего-нибудь, обычно для жидкостей.
– Контейнер? – Глаза у Алины стали как блюдца. – Сосуды вырывают из людей, чтобы делать из них контейнеры?!
– Нет, нет! – с досадой мотнул головой я. – Это разные вещи! Просто называются одним словом.
– Зачем?
– Так вышло. Изначально. Это называется омонимы – когда одно и то же слово может обозначать разные предметы.
– Какая глупость, – фыркнула Алина. – Назовите ещё!
– Ну… Кран. Он бывает водопроводный, как в ванной, и подъёмный.
– Что такое подъёмный кран? – с любопытством спросила она.
– Такая машина. Для строительства высоких домов. Он поднимает грузы.
Алина глянула в окно.
– Интересно… А что такое машина?..
…И так каждый день. Я входил в эту комнату, чтобы быть осыпанным градом вопросов о самых простых, не самых простых и совершенно непростых вещах. Иногда приходилось хитрить, иногда выкручиваться, но Алина удивительно легко распознавала ложь. Чаще всего в случае затруднения я был честен: я не могу ответить, Алина. Я узнаю и скажу позже. Она соглашалась. Но иногда – как, например, сегодня, когда она спросила про олигофрению, – оставалось только её отвлечь. Пока её всё ещё можно было заговорить и сбить с толку – хотя бы на время. И пока Ирина всё ещё категорически запрещала заговаривать с Алиной о чём-либо, связанном с её прошлым.
Чтобы окончательно увести ученицу от опасных тем, я скинул со спины рюкзак и вытащил пакет с обновками.
– Если бы я знал, – ставя пакет на стол, хитро улыбнулся я, – я бы, конечно, захватил сегодня «Незнайку в Солнечном городе». Но… Я принёс кое-что другое. Смотри!
Алина осторожно приблизилась к столу и заглянула в пакет. Непонимающе посмотрела на меня:
– Что это?
– Достань. Не бойся. Там нет ядовитых змей.
Она неуверенно хихикнула, вынула из пакета джинсы и, оставив их от себя на вытянутых руках, встревоженно спросила:
– Где вы это взяли?
– В магазине.
– А что тако…
– Место, где можно найти предметы, которые тебе нужны.
– Например, книгу или шприц?
– Например, книгу или шприц.
– А, да, помню! Про магазин было в «Денискиных рассказах»!
Алина отложила джинсы и снова полезла в пакет. В её лице боролись недоверие и любопытство.
– Это…
– Ветровка. Верхняя одежда. Её надевают, когда идут на улицу, чтобы не замёрзнуть.
– Ветровка… Какое забавное слово. Похоже на ветер. Как это надевать?
– Как кофту. В рукава. Давай подержу. Всовывай руки.
Я держал ветровку, а она стояла ко мне спиной и пыталась нащупать отверстия рукавов. В конце концов это получилось. Я накинул ветровку ей на плечи, и она еле заметно дёрнулась. Потом подошла к стеклянной стене, которая сегодня оставалась непрозрачной – Ира куда-то отлучилась, а может быть, просто ещё не пришла. В последние дни она ослабила контроль и всё чаще оставляла нас с Алиной наедине, под присмотром одних только камер.
Алина, меж тем, вгляделась в стекло. Его сложно было назвать зеркалом, но кое-что оно всё-таки отражало. Некоторое время она стояла молча, и я замер в ожидании приговора.
Потом повернулась ко мне.
– Это на сколько?
Видимо, решила, что одежда – как книги, которые я приносил из дома. Сегодня дал, завтра заберу.
– Это навсегда.
– А…
Она снова повернулась к стеклу, наклонила голову, повертелась, пытаясь рассмотреть себя со спины. Потом погладила джинсы, оставшиеся лежать на столе. Тронула блестящую пуговицу, золотистую молнию. Улыбнулась – сначала неуверенно, потом всё шире. Не глядя на меня, снова полезла в пакет и нашарила кеды – они были связаны шнурками, и выглядело это довольно нелепо – как странные белые перчатки.
– Я не знаю, что это. Но это, – Алина тряхнула кедами, кивнула на джинсы, повела плечами, указывая на ветровку, – великолепно. Спасибо вам!
– Обувь. Кеды, – сдерживая улыбку, ответил я.
– А. Ага.
Она внимательно осмотрела вышивку на белых боках, провела пальцем по ребристой подошве, не переставая улыбаться; даже тихонько замурлыкала что-то – кажется, опять песенки кристаллов. Она радовалась обновкам так, словно это были не джинсы и ветровка, а роскошные платья, жемчуга и корона, усыпанная алмазами. Я даже почувствовал себя неловко. Перевёл взгляд с её разрумянившегося лица на кеды и только тут сообразил, что лучше было взять обувь на липучке. Скорее всего, Алина не умеет завязывать шнурки…
Она тем временем села в кресло, скинула жуткие белые матерчатые шлёпки и засунула ноги в кеды. Взяла в руки шнурки. Потянула их туда-обратно. Косясь на меня, засунула за бортики внутрь кед. Я решил, что лучше разобраться с этим сейчас, чем потом завязывать ей шнурки среди улицы.
– Нет, милая. Это делается немного по-другому.
Я присел рядом, вытащил кипенно-белые шнурки (никогда не понимал, зачем их производят такого цвета; всё равно после двух-трёх прогулок станут серыми) и медленно, чтобы она уловила суть, завязал их сначала на левой ноге, потом на правой. Алина сидела, не шелохнувшись.
– Поняла?
– Примерно…
– Потом потренируешься, если захочешь.
– А что будем делать сейчас?
– Сейчас – закончим с письмом. Помнишь наши любимые эн и эн-н-н?
– Эн и эн-н-н! – хихикая, передразнила она.
– А после обеда пойдём на прогулку.
– А… что? На улицу?
Она побледнела; может, лучше и вправду было сказать ей об этом после еды.
– На улицу, – спокойно повторил я. – Как раз увидишь, что такое машины. Может, и подъёмный кран встретим.
Наверное, она представила себе гигантскую жердь крана, движущуюся на неё. Мотая головой, забилась вглубь кресла.
– Давайте не пойдём. Пожалуста. Игорь Вален-тинович…
Ну вот. Опять начала заикаться…
– Тебе понравится. Я обещаю, Алина. Не надо так переживать. Лучше посмотри, там, в пакете, ещё осталось кое-что для тебя…
На этот раз она не пожелала отвлекаться и продолжала мотать головой, съёжившись в кресле и подобрав под себя ноги в новеньких белых кедах.
– Алина, рано или поздно тебе надо будет выйти на улицу! Я хожу по улице каждый день – посмотри, со мной ведь всё в порядке.
– Вы… ходите по улице?..
– А как, ты думаешь, я попадаю сюда из дома?
Она слегка успокоилась, но глядела настороженно.
– Вы будете рядом?
– Конечно.
– Куда мы пойдём?
– Просто по улице. Куда глаза глядят. Куда захочешь.
– Метро? – выпалила она.
– Можем дойти до метро.
– М-м… Магазин?
– Да, вполне.
– В лес?
Я прямо видел, как она судорожно перебирает в уме книжные локации.
– Лес достаточно далеко от города. Пешком не доберёмся. Давай сходим в лес как-нибудь в другой раз, хорошо?
– Да, хорошо… – смущённо кивнула она. – Только… у меня просьба, Игорь Вален-тинович.
– Давай.
– Пойдёмте сейчас. Не после обеда. Сейчас.
– Почему?
– Я боюсь, – честно ответила она. – И чувствую что-то странное. В животе, внутри…
Она поёжилась, проведя по телу руками, словно пытаясь выразить, что ощущает.
– Какое-то напряжение и дрожь, как вибрация… Вот сейчас я думаю, что мы пойдём на улицу, и это становится сильнее.
– Это тревога.
– Болезнь?..
– Нет, просто чувство. Ты боишься того, что тебя ждёт, и тревожишься. Это нормально. Люди свойственно бояться неизвестности.