тересов, представлений так прочно, что кажется порой, будто

это не человек, а кирпич, который можно только сломать, рас-

крошить, истереть в порошок, но невозможно изменить, сде-

лать другим. И таким он предстает каждый день перед собой

и другими людьми. А в данном случае требовалось себя изме-

нить, перестать быть кирпичом, снова превратиться в гончар-

ную глину, пройти через лепку творческими руками и выле-

питься в удивительную женщину, чуткую и сложную, тонкую

и чувствительную…

Любовь обязывала…

Она пошла в библиотеку, взяла «Фауста» Гете и впер-

вые прочитала его до конца. После этого она почувствовала

себя немного увереннее; если зайдет речь о величайшем тво-

рении человеческого гения, то она сможет сказать что-нибудь

вразумительное. Но, конечно, до заметных изменений было еще

очень далеко. И она записалась на курсы английского языка,

чтобы читать Вильяма Шекспира в подлиннике. У нее не было

другого выбора, ее любовь толкала ее все дальше. А ведь в каж-

дом письме он говорил о ее глубине и тонкости, и ей, конечно,

очень хотелось соответствовать этому удивительному, загадоч-

ному образу тонкой, глубокой женщины, чтобы не разочаровать

этого начитанного, образованного мужчину. Один только его

презрительный взгляд, если бы он обнаружил ее невежество,

приводил ее в трепет. Выглядеть в его умных глазах невеждой?

Никогда!..

Вскоре в его письмах появились новые нотки, и она снова

встревожилась, он стал намекать на встречу. Каждый намек

на желание встретиться ее пугал, и она в панике отказывалась,

находила поводы избежать встречи. Она не была готова. Кем она

предстанет перед ним? Глупой гусыней? Нет, она еще не соот-

ветствовала этой встрече. И она принесла из библиотеки гору

книг и читала ночи напролет Иоганна Гете, Фридриха Шиллера,

Серена Кьеркегора, Данте Алигьери, Франца Кафку, Германа

Гессе, Генриха Белля, Жан Поль Сартра, Фридриха Новалиса,

Фернандо Пессоа. Любовь обязывала. Его разочарования она бы

не пережила. Выглядеть дурой в его умных глазах? О! Нет!

Хорошо бы отсрочить встречу на год, лучше на два, может быть,

она бы успела привести в порядок этот образ и поднять его

на должную высоту, углубить, добавить загадочности, приглу-

шить свою простоту, развернуть вширь…

Но он начинал проявлять нетерпение и даже недоумевать

по поводу ее упорных, ловких ускользаний. Встреча назревала.

Она начинала нервничать и в панике изучила психологию и био-

химию. Единственное, что утешало – макияж. Это была хорошо

продуманная система и здесь она чувствовала себя увереннее все-

го; была отработана с юности. С макияжем было просто, он имел

начало и конец. Пудра, тени, лак, тушь, духи. От 15 минут до полу-

тора часов. Но вот эта духовность! Это было что-то неопределен-

ное, бездонное, не имевшее ни конца, ни края. Здесь можно быть

знатоком в одном и полным невеждой в другом. Что делать?

Отсрочить встречу еще на год – другой, чтобы изучить генети-

ку, философию, историю средних веков, португальскую поэзию,

производство солнечных батарей, виноделие, строительство

мостов, жизнь муравьев, рождение звезд, альтернативные источ-

ники энергии. А если за этот срок он разлюбит? Тогда все было

напрасно. Тогда больше не надо соответствовать. Можно не чи-

тать и не изучать. Выспаться. Перевести дух. Отложить книжки.

Оставить только макияж. Для растений и быта.

Он стал настолько нетерпелив, что уже требовал встречи.

И она, наконец, согласилась, все еще не до конца уверенная

в том, что сделала все, к чему любовь обязывала. В ночь перед

свиданием она освежила в памяти «Похвалу глупости» великого

Эразма Роттердамского и основные технические данные к но-

винке «Windows 8». На четыре тома бессмертного труда Артура

Шопенгауэра «Die Welt als Wille und Vorstellung» уже не остава-

лось времени, близился рассвет. Вечером, к своей наработанной

за последнее время духовности она набросала в течение часа ма-

кияж, оделась во все лучшее, что нашлось в гардеробе, и с зами-

рающим сердцем поплелась на свидание.

В кафе почти не было народу, за столиком у окна сидел пожи-

лой мужчина в серой рубашке с закатанными рукавами, перед

ним стоял пустой бокал пива и лежал цветок розы на длинном

стебле. Это был он. Её нетерпеливый поклонник. Он поднял

лицо, чтобы поглядеть на вошедшую, и она… похолодела. Это

лицо было… некрасивым. Оно было даже безобразным; в этом

лице не было ни капли обаяния, никакой особенности, которое

делает некрасивое лицо своеобразным, даже приятным, отлич-

ным от других, к которому быстро привыкаешь, принимаешь, и,

уже спустя время, находишь даже симпатичным.

Он слегка улыбнулся, поднялся ей навстречу и отодвинул

стул, чтобы она села.

– Спасибо! – пролепетала она и упала на стул, чувствуя

дрожь в коленках. Да. Он не был готов. Его любовь ни к чему

не обязывала. Почему? Неужели трудно было сходить к хирур-

гу и сделать пластическую операцию? Убрать лишнее, при-

бавить недостающее. Даже хотя бы побриться, а не являться

на свидание с трехдневной щетиной.

– Вы, на самом деле, еще красивее, чем на экране телевизо-

ра! – заговорил он высоким голосом и она вздрогнула. За долгое

время до этой встречи мог бы поупражняться, чтобы понизить

высоту звука, упорными упражнениями перейти на лирический

баритон, а то и на бас. Говорят, хорошо помогают сырые яйца.

Не подготовился. Любовь не обязывала. Только речь его текла

плавно, как бывает, скользит лодка по гладкой воде, видно давно

отработанная, наверное, с юности, как у нее макияж.

Подошел официант, он заказал себе еще кружку пива,

а она чашечку эспрессо, и стала потихоньку приходить в себя

от потрясения.

– Нет, в самом деле, – продолжил он тем же высоким, невы-

носимым голосом, – я сделал столько Ваших фотографий с эк-

рана телевизора! Могу открыть у себя в квартире филиал Лувра!

Но в жизни Вы выглядите потрясающе! Вы мне напоминаете

Софи Лорен…

– Издалека! – натянуто улыбнулась она и отхлебнула

от своей чашечки кофе, стараясь, чтобы он не заметил, как дро-

жит ее рука. Понятно, ничего общего с Софи Лорен она не име-

ла, это были только комплименты и попытки быть галантным.

Но на галантность у нее не было времени.

– Скажите, как вы относитесь к Генриху Новалису? – спро-

сила она и улыбнулась уже открыто и это улыбка, кто ее знал,

означала, что она стала противной самой себе и приготовилась

это впечатление изменить.

Вспомнив о Новалисе, этом юном немецком бароне 18 века,

она оживилась, откинула белокурый локон с лица и невольно

расслабилась. Теперь она была в своей бездонной и бескрайней

стихии духовности, и как бы расправила крылья.