– Прости меня, – сказала женщина, вернувшись, одетая

в свою белую куртку, – у меня ужасно разболелась голова, на-

верное, от дыма.

– Я сейчас погашу огонь! – кинулся хозяин к камину.

– Гасить уже нечего, я уношу его с собой! – донеслось

из прихожей; стукнула дверь и все стихло. Только саксофон, как

ни в чем не бывало, самозабвенно выдувал из динамиков весе-

лые звуки мелодии «Run Baby Run»…

господь выбежал за ворота Рая и огляделся. Вечернее солн-

це готовилось опуститься за дальние горы и стояло низко;

слепило глаза. Он прислонил ладонь ко лбу и увидел на пыльной

дороге от Рая две маленькие фигурки; они удалялись.

– Позвать назад? Вернуть? А может сами вернутся? Вот бы оду-

мались и вернулись. Снова нам было бы весело вместе. Нет, пусть

уходят. Будут знать, что нельзя нарушать мои запреты. Пусть

идут, проживу без них; в другой раз будут знать… Еще видать

их, словно темные точки вдали. Можно крикнуть, они услышат,

вернутся. А почему я, собственно, запретил им эти яблоки? Не хо-

тел, чтобы они были похожи на меня разумом, чтобы были таки-

ми же умными, как я. А может даже умнее. Вот почему запретил.

Но как иначе понять меня, если оставаться глупым, неразвитым?

Может позвать? Уже почти не видно их. Надвигаются сумер-

ки. Теперь уже не услышат, если даже сильно крикнуть. Если

вернуть, то только бежать за ними. Пусть уходят, если не хотят

возвращаться. Я бы их простил. Но если простить это небольшое

отступление от моих запретов, то впредь нужно прощать боль-

шее. А может быть даже все. Дойти до всепрощения. Тогда нет

смысла запрещать. Или запрещать, чтобы прощать? Не похо-

же ли Всепрощение на Попустительство? Если все прощать мо-

жет сложиться впечатление, что меня нет, что я ничего не вижу

и потому не принимаю меры.

Разве я их прогонял? Только припугнул. Строгость ведь нуж-

на при воспитании детей. Гордые. Обиделись и пошли. Вот уже

скрылись с глаз. А только что были видны крошечными точка-

ми. Пусть скроются с глаз моих. Словно я их не любил. Отец я или

не отец? Ушли. Даже не понимают, что открывают новую страни-

цу истории. Гордость направила их на неизведанный путь. Вот

она, драма… Поистине, гордость порой надевает маску судьбы.

Что их ждет? Борьба с дикими зверями. Чтобы их побеждать

надо стать еще большим зверем. Превращение в зверей ждет их.

Болезни и лишения. Страдания и холод.

Все, скрылись из глаз. Канули во тьму, мои единственные

дети. Они же пропадут! Побежать, вернуть? Еще не далеко ушли.

Подобрать полы и побежать? Можно все сделать иначе, лучше.

Сшить им красивые одежды, дать высшее образование, постро-

ить для них министерство или академию. Пусть рисуют закаты,

слагают стихи, руководят потомками. Будет другая история че-

ловеческого рода.

Откуда у них столько гордости? Голыми ушли. Как змеи сбро-

сили свои кожаные одежды. Бросили все готовое. Будут начи-

нать все с начала. А где начало? Где начало человека? Чем будут

наполнять себя? Дикостью, войнами, кровью, жадностью. Потом

только когда-то придет понимание, терпение, любовь. Да, вид-

но никогда мне больше не услышать ласкового слова «Отец»,

никогда не услышать лепет «Дедушка». Если вернутся, подарю

дочке Еве вечернее платье с павлиньими перьями, а сыну Адаму

трактор. Пусть пашет землю.

Нет. Уже не вернутся. Темно. Не найдут дорогу назад. А мо-

жет оставить Рай, побежать, догнать их, уйти вместе с ними?

Махнуть рукой на гордость. Быть всегда рядом, в горе и радости,

в нужде и праздниках?

Нет, я остаюсь. Людям человеческое. Богам божественное. Мои

круги не их круги, мои мысли не их мысли. Гордые! Повернулись

и ушли. Даже не обернулись. Понесли в себе будущее человечес-

тва. Послать ангела, чтобы защищал и охранял? Боюсь, прогонят

его, гордые, как испанцы! Если вернутся – велю спилить дере-

во познания добра и зла. Зачем оно в раю? Разведу просто сад,

пусть едят фрукты. Витамины и соки детям полезны. Прежде

надо было гордость запретить, а потом уже яблоки. Самому надо

было отведать.

Куда я смотрю? Уже давно темно. И руку держу у глаз… До рас-

света еще очень далеко. До какого рассвета? Рассвета чего?

Но я знаю, они однажды вернутся. Когда станут людьми. В этом

мое будущее. Они принесут будущее назад…

я прихожу к этому пруду всякий раз, когда приезжаю навес-

тить могилы моих родителей в мою родную деревеньку;

здесь я родился, здесь прошли мое детство и первые школь-

ные годы. Отсюда я уехал учиться и остался в большом городе.

Но всякий раз, возвращаясь домой, я прихожу к нашему пруду;

он сильно изменился за многие годы, у берега зарос камышом

и довольно далеко к середине на воде лежат широкие листья

водяных лилий; с правой стороны от дорожки в пруду недалеко

от берега виднеется большой гладкий камень; валунов в окру-

ге нет, кто-то из взрослых очень давно привез его для украше-

ния пруда и для нашей детской забавы и с той поры он торчит

из воды, одинокий и безмолвный, милый мой валун! Ты каждый

раз наводишь на меня грусть, когда я прихожу сюда, ты немой

свидетель моих юных лет, давно прошедших. С левой стороны

от песчаной дорожки стоит огромная склоненная ива и концы ее

тонких длинных ветвей свисают до воды; в этом месте над водой

не увидишь ни водорослей, ни широких листьев лилий, в этом

месте омут, глубокое место, и мы, дети, когда плавали в пруду,

боялись этого страшного омута пуще огня…

У старой ивы я опускаюсь на колени и кладу к ее стволу буке-

тик цветов; уже много лет я приношу с собой цветы и кладу их

под развесистой плакучей ивой, немой свидетельницей страш-

ной трагедии, которая разыгралась здесь 54 года назад; в этом

омуте утонула маленькая хорошенькая девочка, моя одноклас-

сница Эдит. Ей было тогда 11 лет.

Мы сидели с ней за одним столом с первого класса. Она

жила недалеко от меня на соседней улице, пересекавшей мою,

и на этом перекрестке мы утром часто встречались и шли даль-

ше в школу вместе, оживленно болтая обо всем. И иной раз я при-

ходил на место встречи раньше времени, чтобы увидеть, как она

выходит из ворот своего большого красного дома; бывало, если

я замешкался со сборами, а потом выскакивал на улицу, то сразу

видел на перекрестке ее тоненькую фигурку с тяжелым ранцем

за плечиками; она ждала меня; тихая радость охватывала меня,

и я мчался ей навстречу, застегивая на ходу курточку…

В те жаркие летние дни, когда случилась трагедия, я гостил

у родственников, а когда приехал, и мама осторожно сообщила

об Эдит, свет для меня померк… я кричал и бился… я тоже пере-

стал жить… Несколько месяцев я пролежал в горячке и каком-то