Заметив, что я на него смотрю, Колебин перестал прятаться за деревом. Он замер и уставился на меня, словно леший. Я понял, что старик меня не узнаёт.

– Валера! – крикнул я. – Здравствуй!

Старик не шевельнулся, будто и не услышал моего оклика. «Странно… – подумал я. – Может, оглох?»

Решив подойти ближе, я сделал пару шагов в сторону леса, но тут же остановился. Тревожное, липкое чувство расползлось в груди. Будто я провалился в болото, и вязкая вонючая жижа затягивала меня на дно.

Старик смотрел и не шевелился, словно вылепленный из воска.

– Валера! – вновь крикнул я. – Это ты стучал?

Колебин отрицательно дёрнул головой из стороны в сторону. Он сделал это подобно птице – резкими, отрывистыми движениями, а затем снова замер и продолжил наблюдать за мной.

В спину мне подул сильный ветер, вырвал из руки сигарету. Холодный порыв поднял пыль с дороги, зашумел травой, но долетев до березовой рощи, внезапно оборвался, будто наткнувшись на невидимую стену. Ветви на ближних березах качнулись, а те деревья, что росли за спиной Колебина остались недвижимыми. Спутанные волосы старика тоже не дрогнули. Мне почудилось, будто сосед и вся берёзовая роща за ним были нарисованы.

Я подошёл ближе. Остановился около нашего с Лидой дома.

Старик сделал шаг назад, потянув за собой «Каму». Велосипедный звоночек задребезжал. Его металлическая трель пролетела над пустой улицей.

Когда эхо затихло, Колебин звякнул ещё раз.

Прошла пара секунд. Звоночек прощебетал снова.

И снова.

И так до тех пор, пока отдельные звуки не слились в единый вибрирующий стрекот, похожий на звон в ушах. Этот дребезжащий звон нарастал, надвигаясь на меня из леса, а затем я крикнул:

– Хватит!

И все звуки исчезли.

Старик перекинул ногу через раму велосипеда. Сгорбился над рулём. И уехал вглубь рощи на красной «Каме».

***

Чайная ложка бренчала на весь дом, словно корабельные склянки. Лида размешивала сахар.

– Набегался? – спросила жена, дуя на кипяток. – Может, объяснишь, что это был за цирк?

Она сидела за столом и смотрела на меня, чуть прищурившись. Солнце пробивалось сквозь окна, танцуя искрами в её стакане с чаем. Полуденный свет заливал гостиную. В доме было тепло и до безумия тихо – так же, как и пару часов назад, когда мы только приехали. Я сидел на диване, так и не сняв куртку, тонул в мыслях и смотрел, как в воздухе медленно кружат пылинки.

– Алло, кот? Ты меня слушаешь?

Лида постучала ложечкой по заварнику. Я вздрогнул и повернулся.

– Прости. Задумался.

Усмехнувшись, жена взяла стакан и осторожно сделала глоток – беззвучно и легко. Всегда поражался, как у неё получается не швыркать горячим чаем. Если б я так пил, то обязательно бы ошпарил язык.

– Ну так что? – переспросила Лида. – Объяснять будешь?

Я глянул мельком на входную дверь. Затем спросил:

– Ты правда не слышала стука?

– Не было никакого стука, Андрей.

– Был, – возразил я. – В нашу дверь стучали. А потом в ворота. А когда я вышел, то увидел соседа – он стоял в лесу и странно на меня смотрел, будто видел в первый раз.

– Какого соседа?

– Колебина.

– И что он хотел?

– Не знаю. Мне кажется, у него не всё в порядке с головой.

Лида прыснула от смеха.

– Что? – спросил я.

– Ничего. Просто забавно.

Лишь пару мгновений спустя я понял, почему развеселилась жена. Нелепая детская обида кольнула в груди.

– Это было по-настоящему, – сказал, нахмурившись.

Лида кивнула и вновь улыбнулась – одними краешками губ. Она посмотрела в сторону двери, задумалась о своём, забарабанив ногтями по стакану с чаем, а потом сделала ещё глоток и спросила:

– Ты чувствуешь её запах?

– Кого?

Лида указала взглядом в угол комнаты, где лежали снятые зеркала, накрытые покрывалом.

– Да, – ответил я, сообразив, о ком говорит жена. – С самого утра. Как и тогда, в ноябре.

Лида цыкнула языком.

– Паршиво.

– Почему паршиво?

– Думаю, ты слышишь знамения.

– Не понял…

– Стук в дверь. Знак о моей скорой смерти.

Лида допила чай и отодвинула стакан в сторону.

– Паршиво то, – сказала она, вздохнув, – что ты сходишь с ума вслед за мной.

Нахмурив брови, я вопросительно взглянул на жену. Она пояснила:

– Говоря проще, ты становишься колдуном.

С моих губ сорвался смешок. Опять она шутит, подумал я. Потом присмотрелся к выражению лица жены и понял – нет. Не шутит.

– Ты серьёзно сейчас?

– К сожалению, да.

– Почему к сожалению?

– Потому что у меня не осталось времени, чтобы всё тебе объяснить. Придётся тебе разбираться самому. А это бывает страшно.

Я поморщился и встал с дивана. Размял затекшие мышцы.

– Прости, Лид. Это какой-то бред.

Жена усмехнулась, словно ждала подобных слов.

– От слова брести.

– Что?

– Ничего, забудь.

– Чёрт, Лид… Я тебя не понимаю.

Остановившись у кухонной тумбы, я достал оттуда чистую кружку. Порывшись в шкафчике, нашёл пакетик растворимого кофе – открыл его, надорвав зубами. Высыпал содержимое, залив кипятком. Затем осторожно, чтобы не расплескать, подошёл к столу.

– Ладно, – сказал, усаживаясь напротив жены. – Давай-ка поподробнее. Что за знамения?

Лида сощурилась и усмехнулась. Я узнал это выражение лица. Тот самый взгляд, к которому мне так и не удалось привыкнуть за двенадцать лет. Казалось, будто жена смотрит насквозь, куда-то мне за спину и видит все мысли. Лукавый, острый, глубокий взор из-под приподнятых чёрных бровей, едва заметная складка над переносицей и тёмные пряди – вьющиеся и падающие на плечи.

– Здесь верю – там не верю, – сказала Лида. – Выбери прежде, чем слушать.

Я нахмурился. Её манера говорить вечно сбивала с толку.

– Можешь выразиться чуть яснее?

– Ты мечешься, Андрей. Мы живём вместе двенадцать лет, а ты до сих пор мечешься. Сегодня – веришь, завтра – нет. Я объясню тебе, но, если станешь упрямиться, мы впустую потратим время.

Я присмотрелся к глазам Лиды. На секунду мне показалось, что не узнаю их. Передо мной будто сидела чужая, незнакомая женщина – похожая на жену, только гораздо старше. Зрачки её были расширены, в уголках глаз собрались морщины. Губы стали тонкими, а щеки впавшими, как у старухи. «Ведьма…» – невольно пронеслось в голове.

Я отвёл взгляд и сделал вид, что задумался.

– Хорошо, рассказывай. Не буду упрямиться.

Конечно, это было лукавство. Лида права – остатки холодного, здравого атеизма никогда не умирали во мне. Двенадцать лет я прожил в одном доме с ведьмой и видел, как она лечит больных одним лишь словом, как безошибочно предсказывает чужую смерть, не раз испытал на себе колдовской дар, и сам чувствовал сырой запах реки, но всё равно, даже спустя столько лет – я до сих пор пытался найти объяснение всем этим безумным вещам. Что-то внутри противилось миру, в котором смерть имеет человеческий облик. Миру, в котором зеркала – не просто покрытые серебром стекляшки, а врата в другую реальность. В Навь. В Зазеркалье.

И всё же я хотел знать, что скажет жена. Поэтому соврал. Лида снисходительно покачала головой, а затем спросила:

– Не отпускает чистый разум?

– Не отпускает.

– Ничего… Скоро отпустит. Ты слышал про шаманскую болезнь?

– Вроде слышал. Не уверен, что помню точно. Лучше расскажи.

Лида кивнула.

– Это сумасшествие тех, кого касается дар, – сказала она. – В каждом народе свои колдуны, но все они проходят через этот этап. Когда кажется, будто в голове звучат голоса. Из темноты слышатся шорохи. По ночам приходят кошмары – такие правдоподобные, что невозможно отличить сон от реальности.

– Похоже на шизофрению, – сказал я, осторожно отхлебнув кофе.

– Она и есть, – согласилась Лида. – «Шизофрения» – значит «раскол мышления». То, что отличает таких, как я – видящих – от обычных людей.

– Ты никогда не рассказывала, что у тебя была шизофрения.