Около 10 часов утра было выпущено официальное сообщение, которое строго запрещало перемещение в водах к северу от острова. По каналу экстренного морского вещания передали предупреждение кораблям, поскольку акваторию Норд-Пойнта пересекают коммерческие рыболовные суда, а иногда и океанские лайнеры.

Находящиеся на месте событий военные отказываются комментировать ситуацию. «Вестник» попытался связаться с военной пресс-службой, но звонки журналистов до сих пор остаются без ответа.

МАЛЬЧИШКИ ПОДНЯЛИСЬ вместе с дремотным полумраком рассвета. Луна одиноко висела на западе, точно грустный засидевшийся гость.

Никто из ребят не выспался. Они слышали, как скаут-мастер Тим входил в дом вместе с незнакомцем. Тот не произнес ни слова, но они учуяли его запах – приторный и мерзкий, как от жижи на дне мусорного бака в парке развлечений. Пока скаут-мастер возился за дверью спальни, Кент приподнялся на локтях:

– Пойду-ка проверю.

Кент Дженкс всегда должен был проверить, и не важно, что именно. Здоровяк был полон непоколебимой уверенности, что стоит ему вмешаться, и станет только лучше – как будто одно его присутствие способно исправить положение. Он и в «бобрятах» был таким, а поскольку обладал внушительным – даже угрожающим – видом, остальные мальчишки обычно подчинялись его воле.

То же самое происходило и в школе. Кент был тем самым парнем, который бодается с вами у питьевого фонтанчика – буквально бодается: крепкий пинок может отправить вас в полет, – говоря «Выбываешь» и панибратски хлопая по спине. А голос его был на целую октаву ниже, чем у других ребят. Он был тем самым парнем, который выхватывает ваш сэндвич из вощеной бумаги, в которую завернула завтрак ваша мама, откусывает огромный кусок, говорит, брызгая яичным салатом: «Ты ж не против?» и идет дальше. Хотя на самом деле злым он не был. Макс думал о нем как о сенбернаре – большом и слюнявом, немного туповатом и забывающем о своей силе, но отзывчивом. Однако Кент постоянно подначивал и задирался. Часто было проще уступить место в очереди или позволить откусить сэндвич.

В последнее время Кент часто бросал вызов взрослым, проверяя, как далеко сможет зайти. Поднимал руку на уроке и с широкой улыбкой спрашивал учителя: «Да неуже-е-е-ели?» Еще он начал называть учителей по имени. После уроков мистер Рейли был уже просто Эрлом. Мальчишки ждали того дня, когда Кент неторопливо войдет в учительскую, откусит кусок от ланча учителя физкультуры и скажет: «Ты ж не против, Джордж?»

Когда Кент вылез из постели и направился к двери, возразил только Ньютон:

– Лучше не надо, Кент. Скаут-мастер…

– Заткнись, оладья, – огрызнулся Кент, его небрежный тон даже нельзя было назвать презрительным, таким говорят с залаявшим псом. – Если бы я хотел узнать твое мнение, я бы…

– В самом деле, братан, – сказал Эфраим. – Не ходи туда.

Кент моргнул и с любопытством склонил голову. Из всех парней только Эфраим его беспокоил – пряталось в Ифе что-то слегка безумное, вроде горящего шнура пороховой бочки. И от этого Кенту было тревожно.

– Назови хоть одну причину, почему нет, чувак.

– Потому что, – просто ответил Эфраим.

– И все? Причина – потому что?

– Ага, – сказал Эфраим.

– Спасибо, Иф, – произнес Ньют.

– Заткнись, свиная отбивная, – отозвался тот.

Потом в спальню вошел скаут-мастер Тим и сказал, что им лучше не отрывать задниц от кроватей. Вскоре после этого в соседней комнате поднялась суматоха: крик незнакомца – «Рррррыыыыаааа!» – потом звуки потасовки, грохот и едкий запах дыма вперемешку со сладковатым зловонием гнили.

Кент вскочил с кровати и яростно атаковал дверь, пытаясь выбить ее плечом. Та не поддавалась, но Кент продолжал бросаться на нее всем телом, как и поступал всегда – швырял свое бездумное тело на любое препятствие с железной уверенностью, что оно в конце концов поддастся. Он сдался лишь после того, как скаут-мастер пригрозил нажаловаться отцу: Кент отошел от двери, дыша как бык, в его широко расставленных и слегка туповатых глазах отражалась унылая, тусклая ненависть.

Около четырех часов утра Ньютон резко сел в постели. Его разбудили звуки открывшейся и захлопнувшейся дверцы шкафчика. После раздался… хруст. Монотонный, медлительный, тихий.

– Макс? – прошептал мальчик. – Макс, ты спишь?

– Иди спать, Ньют, – ответил Макс с нижней койки, его голос так охрип ото сна, что слова слились воедино: «ИдиспатьНьют».

Ньютона шокировало то, что Макс и остальные могли дрыхнуть под эти запахи и жуткие звуки из-за двери… Может, Макс просто не хотел их обсуждать и поэтому притворялся. Может, он думал, что солнечный свет – лучшее лекарство от всех страхов.

НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ лучи солнца просочились сквозь пожелтевшее от древесной смолы окно, и в застоялом воздухе заискрились пылинки. Мальчишки встали, молча натянули толстые свитера и зашнуровали ботинки. Эфраим поймал взгляд Макса, вопросительно поднял бровь и одними губами произнес: «Ты в порядке?»

Тот пожал плечами, слабо улыбнулся и завязал шнурки двойным узлом. Он, как и все, чуял слабый сладкий запах, доносившийся из гостиной, где спал скаут-мастер. И странный хруст Макс тоже слышал.

Его дед был фермером. Последние несколько лет он платил Максу и Эфраиму по семнадцать долларов в день за то, чтобы они бросали куриные кости в «челюсти» – промышленную дробилку из нержавеющей стали, стоявшую в сарае. Дед покупал кости на птицефабрике в Саммерсайде по доллару за мешок. Официально они назывались «побочным продуктом животного происхождения», так же как и коровьи лепешки, свиное дерьмо и куриные перья. Макс с Эфраимом разрезали джутовые мешки и сбрасывали гремящие кости в воронку «челюстей». Грязная и слегка жутковатая работа. По-настоящему островная – утомительная и тоскливая, такая, понятное дело, должна нравиться любому мальчишке.

По крайней мере им приходилось выполнять ее вместе. Макс и Иф были лучшими друзьями. Много лет неофициально, но несколько месяцев назад они скрепили дружбу: швейцарским ножом Эфраима сделали неглубокие надрезы на больших пальцах, прижали их друг к другу и торжественно произнесли: «Друзья навеки». Они стали больше, чем ЛД – они теперь были ДН.

Едва кости оказывались в воронке, дед Макса включал машину. Шестеренки быстро справлялись с делом, и, когда открывался бак молотилки, внутри оказывалась куча мелкого белого порошка.

«Костная мука, – говорил дед. – Волшебная штука, ребята. Кости – первое дело для выращивания овощей.

Услышав это, Макс удивился, почему тогда фермеры не засаживают картофелем кладбища… Ответ дошел до него очень быстро.

Прошлой ночью, тихо лежа в постели, Макс гадал, проснулся ли Эфраим. Слышал ли он этот хруст? И если да, то подумал ли о том же, о чем и Макс, – о том, что с похожим звуком дробятся крошечные хрупкие косточки в стальных зубах «челюстей»?

РЕБЯТА ОДЕЛИСЬ и вслед за Кентом отправились на кухню.

Слабо улыбающийся Тим встретил их в соседней комнате. На диване лежал укрытый одеялами незнакомец. Единственное, что мальчики смогли разглядеть, – очертания его лица: впалые щеки и глаза, зубы, чуть прикрытые побелевшим ободком губ.

Вокруг кресла Тима валялись крошки. Ньютон заметил такие же на жилете скаут-мастера, хотя большую часть тот стряхнул. В мусорном ведре виднелась огромная коробка из-под соленых крекеров и несколько скомканных целлофановых оберток.

Тим перехватил взгляд Ньютона:

– Полуночный жор напал, мальчики. Пришлось приглядывать за этим парнем.

Оглядев кухню, Ньют заметил разбитую рацию. Грудь пронзил страх. «А вдруг начнется буря? Что же нам делать?» Он настороженно осмотрел хижину: каркас выглядел достаточно прочным, но крыша была старой. Ньют знал, на что способны бури поздней осенью. Несколько лет назад одна такая обрушилась на остров, протащила по улице и швырнула в канаву машину. Ньют наблюдал за всем из окна закусочной Дэна на Филлипс-стрит. Буря волокла по улице видавший виды «Додж- Дарт», который старики называли «две тонны детройтской стали». А за рулем сидел такой же древний водитель – Элджин Тейт, учитель музыки, который давно ушел на пенсию. Ньют видел, как у него побелели костяшки пальцев и вспотело лицо, а ветер раскачивал машину, отчего она то балансировала на двух боковых колесах, то падала обратно под грохот треснувшей оси. Затем ветер подул с новой силой и начал упрямо волочь автомобиль через обе полосы в канаву. Шины «Дарта» дымились, Тейт пытался вернуться на мостовую, но багажник перевалился за край канавы, а передние колеса задрались, беспомощно вращаясь. Как только буря утихла, Тейт вылез из окна и, пошатываясь, выбрался на дорогу. Его седые волосы стояли дыбом, и он улыбался, словно человек, обманувший смерть. «Геенна огненная! – Прежде Элджин Тейт вообще никогда ни на кого не кричал. – Геенна огненная и адские муки!»