Иван Иваныч, узнав про эту волокиту, заглянул к своему соседу по дачному городку. Автандил Архимедыч был явно расстроен, печально цокал языком. Иван Иваныч молча протянул ему крошечный замшевый кисет, развязал тесёмку. На зеленовато-бежевой тряпице сверкнула разноцветными лучами горстка алмазов. «Вах!» – вырвалось у Цинандали, глаза его загорелись восторгом.
– Вот, возьми, Архимедыч, чтобы лётчики отстали. На монумент. С лыжин отколупнул. Влепи их, куда следует. Пусть людям светят!
Роман «Лыжня» Иван Иваныч задумал давно, в те дни, когда скользил на лыжах, направляясь в столицу. На ночёвках он вспоминал о своём трудовом пути, о встречах с красавицами-односельчанками на прополке капусты или же в колхозном клубе на танцах. Там он познакомился со своей первой женой, а затем и со второй. Всем они были хороши, однако недаром в народе говорится: первый блин комом, а второй – с изломом. Только третья жена стала настоящей любовью и верной соратницей, с которой рука об руку можно бежать и бежать по лыжне жизни.
Потом, в романе, он воспел поразивший его сердце момент их первой встречи. Это случилось на утренней планёрке в правлении: он, молодой председатель колхоза, вдруг заметил в своём кабинете юную статную агрономшу, которую направили к ним по распределению из городского сельхозтехникума. Всё произошло в точности, как и с его героем Бурмистровым в романе «Лыжня»: Иван Иваныч, к удивлению земляков, неожиданно прервал свою обычную деловую речь и заговорил стихами. Принялся в рифму давать задания по уборке овощей, заготовке сенажа и ремонту оборудования, – а сам при этом глаз не мог отвести от величавой фигуры красавицы, пышной, как весна, копны её золотистых волос, веющих то ли духмяным разнотравьем, то ли импортным шампунем. С тех пор всегда, в присутствии этой влекущей молодицы на утренних планёрках или на вечерних пятиминутках, Иван Иваныч невольно переходил на стихи. Чаще всего это была лирика, но порой он выступал в сатирическом жанре, с помощью которого обличал отдельных нерадивых работников. Как бы то ни было, но в соседстве со своей новой музой он уже никак не мог обойтись без рифмы.
Впоследствии, по выходе романа в свет, литературный критик Николай Квасницкий писал в статье «Духмяная обоюдность», напечатанной «Общаком», что образ председателя колхоза Бурмистрова по своей выразительности превосходит всех подобных героев современной прозы как в минувшем, так и в текущем столетии. «Главный герой отказывается от своего председательского особняка, уступая его многодетной семье рядового труженика. Хотя его молодая жена и недовольна этим, он, как человек долга, убеждает её в своей правоте. Какой необычный поступок в наше пресловутое рыночное безвременье! Читая „Лыжню“, я думал только одно: вот бы таких людей, как этот персонаж, да в наше правительство, которое не знает жизни на земле, не ведает чаяний трудового народа».
С особым восторгом критик выделяет тему любви, развёрнутую в романе с кустодиевской живописной мощью и с толстовским эпическим размахом. Он приводит полюбившийся ему отрывок, пронизанный несравненной поэзией жизни: «…И ему несказанно и непереносимо возжелалось зарыться с макушкой в обжигающе жаркий сугроб её натянувшейся до стонущей виолончельной струной ядрёной, молодой стати, погрузиться в духмяные волны этих пышных, как весенние луга, золотых волос и раствориться в этой пленительной обоюдности без малейшего остатка, словно растворимый кофе в бурлящем кипятке чувства».
Вскоре «Лыжня» вышла отдельной книгой в известном издательстве «Сеча», сумевшем в яростной конкурентной борьбе добиться этого почётного права. Маститый литературный критик Тигран Аннигилевич оперативно сопроводил роман предисловием и послесловием. В первых же строках испытанный знаток словесности, ещё до рыночной эпохи перешедший в своём служении литературе на рыночные отношения, дал щедрую, как предоплата, оценку творению самобытного прозаика: «Я полагаю и даже, более того, утверждаю, что этому роману, который видится мне началом многотомной эпопеи о нашем Времени, суждено войти в долгую, благодарную память русской прозы. Разумеется, пока неизвестно, продолжит ли писатель своё повествование, однако его эпический замах столь неудержим, что вряд ли дело ограничится рамками одной книги. Несмотря на это, со всей ответственностью заявляю: и сама по себе „Лыжня“, по своей густой эстетической и художественной ценности (хотя где-то её стилистика для меня, выросшего, так сказать, на городской классике, неприемлема), представляет собой вполне законченное произведение, дающее новую точку отсчёта на бытие как мира в целом, так и нашей с вами страны. Вслед за Шолоховым и Гроссманом, Алексеем Толстым и Константином Симоновым у нас появился новый могучий летописец – Иван Бухвостов».
Само собой, авторитетное мнение известного критика дружно воспроизвели на своих страницах «Общак» и «Наш сомормышник». Многочисленным поклонникам Иван Иваныча особо запомнились его пророческие слова, процитированные в заключение Тиграном Аннигилевичем: «…Понял я тогда, разгадал, да попросту дотумкал, что завсегда управляла и управляет мной на лыжне не какая-то служебная сила вроде райкома и министров, генсеков и президентов, а Её Величество Судьба».
* * *
Если кто-нибудь по-настоящему угадывал всю мощь необъятного, как Сибирь, творческого потенциала Иван Иваныча, то лишь один Стас Мормышкин. Ведь рыбака не проведёшь, он нутром чует. К тому же и сама рыбка, которой лакомишься, – это же фосфор! Извилины питает, круче разгоняет мысль!
К той поре Стас Мормышкин, как сподвижник, был единогласно избран заместителем Иван Иваныча в его Общелитературном писательском фонде литераторов и писателей. Вместе они свершили почти невозможное – не глядя на происки исходящих завистью идейных противников, объединили усилия многочисленных своих собратьев по литературе и по мормышке, навели финансовый порядок – пусть пока ещё не у всех членов своего фонда, но по крайней мере у его актива, тесно сплотившегося вокруг своего руководителя. Начало положено – и впереди новые свершения.
Однако Стас мечтал о большем – ему виделось время, когда удастся преодолеть все разногласия в творческой среде и наконец-таки создать истинный союз творцов нетленки. Он знал: только одному человеку под силу стать во главе этого нерукотворного сообщества – Иван Иванычу. Авторитетнее писателя в настоящем просто-напросто не существует. Достаточно сказать, что такое популярное издательство, как «Сеча», в канун вышеупомянутого съезда повторно издало роман Бухвостова «Лыжня» – причём на этот раз в своей знаменитой серии «Сто великих романов всемирной литературы». Согласно читательскому опросу, «Лыжня» в этом золотом списке сразу же заняла достойное место, лишь немного уступая шедеврам Сервантеса, Джойса и Льва Толстого, а где-то уже тесня их. Так молодой и полный сил лыжник дышит в затылок ветеранам на старой, обкатанной лыжне.
После выхода стихов и прозы Бухвостова, после гениальных портретов кисти Глазенапова и скульптуры, изваянной руками самого Цинандали, образ Иван Иваныча стал близок миллионам, можно сказать, вошёл в души и сердца людей. Сам автор мог бы по праву сказать о себе строкой Игоря Северянина «И я всемирно знаменит!», но по своей природной скромности молчал о том, что и так очевидно. Откровенно говоря, тут уже стало попахивать Нобелевкой или по крайней мере Шнобелевкой. Какая бы из них ни была – но это новый шаг вперёд. Ведь хорошо известно: от Шнобелевской премии до Нобелевской или же от Нобелевской до Шнобелевской – один шаг. И он, несомненно, будет сделан.
Мормышкин уже не так часто, как прежде, выезжал на рыбалку за пределы своего дачного посёлка. Не то чтобы здоровье подводило – собственно, не было ему нужды торопиться на поезд или же на самолёт и потом долгими часами колесить по бездорожью. Иван Иваныч не только повелел как следует отремонтировать предоставленный другу коттедж, но и распорядился пристроить в нему особо спроектированную веранду. А потом дал указание – расчистить перед верандой от вековых сосен участок и вырыть на этой поляне глубокий пруд. Затем, само собой разумеется, зарыбить его ценными породами.
