– Слюшай мою каманду, Лаврэнтий. Становись к стэнке. Руки ввэрх, снымай сапогы!..
Потом помолчал и, словно бы нехотя, сам для себя, добавил:
– …Сапогы тыбе больши нэ нужны. Кагановычу отдадым… Кагановыч! Надывай сапоги. Пайдёшь мэтро строить. Как пастроишь, приходы обратно. Тыбя тоже к стэнке паставим. Патаму шьто ты тоже – паршивый шакал. Просто сычас нэ понымаешь этого. А таварыш Сталин всё панимает, всё видит!..
* * *
Официант Серж, он же Серёга, Серёня, Серый, длинный, изгибистый, ловкий малый, весь день сноровисто таскавший по столикам сэндвичи, пепси-колу и капучино, глянул на часы. До пересмены оставалось всегоничего.
– Опять наш Виссарионыч до ушей нахванчкарился! – заметил он напарнику Вольдемару – прежде Вовчику, Вовану, одетому, как и он, в нелепую, салатной расцветки служебную униформу – якобы шёлковый фрак, с цветастым галстуком-бабочкой. – Прикинь, какие у нашего вождя народов уши. Знаешь, что напоминают? Туруханские пельмени.
– А ты их видел, эти пельмени?
– Откуда? Я в Туруханске срок не мотал. У меня, в отличие от Виссарионыча, судимостей нет.
– Тогда что плетёшь?
– А вот такими я эти пельмени и представляю. Серыми, как из непросеянной муки, и крупными, как сибирские валенки.
– Ты что, травки курнул?
– Не гони! – огрызнулся Серж. – Я от его монологов опупел.
– А, теперь врубаюсь, – ухмыльнулся Вольдемар. – Каждый день сиднем тут сидит. Забавный старикан! Дымит и всё время что-то бормочет. Чего – не разобрать. Вот бы послушать! Прикольно, пожалуй…
– А я, бывает, его речуги на мобильник записываю. От нечего делать. Незаметно так оставлю в сторонке свой айфончик – да и включу на запись. Потом, пока клиент не прёт, как лосось на нерест, прокручиваю. Ухохочешься!
Вован оживился, заблестел глазами.
– Сержик, поделись с другом.
– С тебя пузырь.
– А то.
Они обосновались за столом у раздатки, благо народу на веранде почти уже не было. Серж достал телефон и включил записанное. Сначала послышалось бряканье бутылки о стакан, потом, через паузу, раздался глуховатый ворчливый голос:
– Скажи мнэ, таварыш Ягода, как пагыб наш бывший таварыш Троцкий? Надэюсь, гэроически пагыб?.. За-ру-бы-ли?? Нэ можит быть! А чем, топором? Лэдо-ру-бом??! Странные у тыбя кадры в органах. Очэнь странные. Как зовут исполнитэля? Мэркадэр. Тожи странное имя. Вот шьто, таварыш Ягода. Отправь таварыша Мэркадэра в лагэрь. Уже сыдит, гаваришь? Ну, когда отсыдит, отправь. Ка-а-ак в какой лагэрь? Канэшна, в альпынистский!
Вальдемар фыркнул.
– Нич-ч-чего не понял! Какие-то ужастики, что ли? И с акцентом он переборщил.
– Темнота, – буркнул Серж. – Книг не читаешь, так хоть газету купи.
– Какую? Кругом одна реклама. Весь почтовый ящик этой макулатурой забит.
– Ну, например, «Сексомолку», бывшую «Комсомолку». Солидное издание, с орденами. Или «Московский сексомолец». Это – из самых продвинутых. В газетах про всё есть, даже про историю.
– Дальше крути, – отмахнулся Вован.
Мобильник снова зазвучал знакомым приглушённым голосом:
– Слюшай, Лаврэнтий, ты можишь пасадыть таварыша Ленина? Нэ можишь? Пачэму нэ можишь? Пачэму нэ виполняешь решений полытбюро?! Молчишь, Лаврэнтий? Сэрдца у тыбя нэт – вот пачэму! Вэзде на постамэнтах – стоит таварыш Ленин! Стоит, руку дэржит вперёд к каммунизму. Он же – нэ жылезный, панимаешь? Это таварыш Дзэржинский – жылезный, на то он и жылезный Феликс. Он – можит стоять. Хоть сколько – нэ устанет. А таварыш Ленин?.. Пасады его, Лаврэнтий, последний раз гаварю! Пусть пасидыт. Пусть атдохнёт!..
Вован захохотал.
– Ты погляди, какой у нас Виссарионыч заботливый. Ленина посадить он хочет! Ещё бы где-нибудь в Бутырке во дворе или в «Матросской тишине»!.. Про какого-то Лаврэнтия всё время талдычит. А про других есть?
– Навалом, – успокоил Серж и прикоснулся пальцем к экрану мобильника.
– …Скажи мнэ, таварыш Кагановыч, пачэму всэ сапожные фабрики у нас в стране – имэни Шаумяна. Я харашо помню таварыша Шаумяна. Таварыш Шаумян нэ знал сапожного дэла. Вот ты, Лазарь, кэм был до рэволюции? Сапожником? А пачэму молчишь? Пачэму нэ ставишь вопрос на полытбюро? Вот в чэсть кого нам нада сапожные артели называть! Панымаю, скромность украшает балшэвика. Панымаю, ми нацэлили тыбя на жылезную дорогу. Харашо, так и быть. Назовём в чэсть тыбя мэтрополитэн… Всё-таки он, Лазарь, ближе к прэисподней, а? А чэм ближе к прэисподней, тем теплее. Согреешься!..
– Кто такой Каганович? – полюбопытствовал Вован.
– Ну, был один тип. Чуть не сто лет прожил. Я как-то видел его: на Тверском бульваре детям конфеты раздавал. Сидит на скамейке, слюни текут, как у престарелого бульдога, ну, кулёк из газеты, лыбится и конфеты малышам суёт. А те от него шарахаются.
– Ещё есть? Заводи, а то по домам скоро.
– Про Хруща есть. Его-то знаешь?
– А, это который по трибуне ООН кирзовым сапогом стучал, с кукурузиной в зубах?
– Ну что-то вроде того.
Серж ткнул пальцем в экран, и приятели услышали голос Виссарионыча, на этот раз – издевательский, но и одновременно печальный, что ли.
– …Вот ти мэня всё хвалишь, Ныкита, хвалишь. Вэзде, гдэ нада и нэ нада. На съездах хвалишь, на плэнумах хвалишь, на даче хвалишь. Так и пэрэхвалить можно. Культ личности создать таварышу Сталину. А ми, балшэвики, – протыв культа личности. Развэ нэ знаешь?
Развэ нас нэ этому учил таварыш Ленин, этот старый маразматик?.. Я вот шьто скажу тыбе, Ныкита. Ты лучши гопак танцуй. У тыбя гопак лучши палучается. Танцуй лучше, Ныкита!
– Про Никиту прикольно, – заржал Вольдемар. – Всё?
– Вроде ещё что-то есть. Да, вот… про Берию.
Из мобильника неожиданно донёсся совсем другой по тону голос – мягкий, участливый:
– Скажи мнэ, Лаврэнтий, у тыбя есть совэсть? – долгая пауза, будто вопрошающий в самом деле дожидался какого-то ответа. – Если нэт – ми тыбя расстрэляем. А если есть совэсть, тагда, Лаврэнтий, ты сам должен застрэлиться.
Когда Вольдемар, давясь от смеха, поспешил с картой вин и закусок к паре, усевшейся за его столик, Серж в одиночку выслушал последнюю запись неугомонного Виссарионыча. Тот на днях до того раскис за своей «Хванчкарой», что пустился со своим вечным собеседником Лаврентием в какие-то лингвистические абстракции.
– Лаврэнтий, а нэ пора ли нам, балшэвикам, расстрэлять мягкий знак? За соглашатэльство. За слабодушие. За мягкотэлость. Как думаешь? Расстрэлять настояшым образом. Как нас учил тавариш Ленин, этот старый маразматик. Мягкий знак – явно буржуазный элемент. А, Лаврэнтий? Или мэлкобуржуазный, шьто одно и то же. Тавариш Ленин чуял буржуазию за вэрсту. За коломенскую вэрсту. Знаешь, шьто такое коломенская вэрста? Нэ знаешь, Лаврэнтий. Ничэго ты нэ знаешь. Дажи теорией нэ занымаешься. «Капитал» тавариша Карла Маркса кагда паслэдний раз читал, а?.. Только о масквичках думаешь, савсэм слюни распустил. Расстрэлять тебя мало, паршивый шакал. Нэ паможет – павэсить. Есть мнэние, шьто и охолостить тыбя нэ помэшает. Для перэваспитания. Шьтобы нэ сбивался с линии партии. Если полытбюро прымет решение, Кагановыч тыбя быстро охолостит. Он сапожником начинал. У него, гаварыт, сапожные ножницы остались. Кагановыч! Готовь ножницы. Прыгодятся! Хватыт проявлять мягкотэлость в работе с парткадрами!..
«Бред, конечно, но любопытно», – думал Серж. Признаться, он давненько прикидывал, кому бы толкнуть эти записи с мобильника за достойную сумму. Тут на Арбате, среди обычных лохов, бродили ведь и обладатели пухлых бумажников и платиновых карт из разных стран мира. Контингент, вполне достойный для коммерческого внимания. А к Сталину с годами интерес не иссякал: эта фигура оставалась твёрдой валютой местной политической экзотики. Пожалуй, даже самой твёрдой и надёжной. Да и с Лаврентием Берией в ту же сторону закручивалось. Стали раздаваться речи, что он вовсе не шпионил на Японию и отличился не только на женском фронте. Что это был, как теперь говорится, весьма эффективный и креативный менеджер эпохи тоталитаризма. Просто его по достоинству не оценили неблагодарные современники и потомки. «Да уж! Где же ещё креативничать, как не в ГУЛАГе. Ставь себе задачи не хочу! Зэку выбирать не приходится. Не выполнишь – к стенке! Тот ещё креатив!» – ухмылялся Серж про себя. Однако, как бы то ни было, прошлое ушло и забыто. А эта политическая ягодка – Сталин с Берией – не вянет… и, похоже, всё больше к столу. И там у них, и здесь у нас.
