Подполковник повернулся к судмедэксперту:

— Что показало вскрытие?

— Вот официальное заключение, — Медников протянул бланк. — Коротко могу сказать… Пасечник находился в легкой стадии алкогольного опьянения. Весь заряд дроби пришелся ему в сердечную полость и застрял там. Смерть наступила вчера между девятью и десятью часами утра, а горло перерезано примерно на полчаса позднее. Резаная рана создает впечатление, будто нанесена опасной бритвой, однако исследование показало, что сделано это остро заточенным ножом с широким и коротким лезвием.

Едва Медников замолчал, снова заговорил следователь:

— Могу добавить, что особое внимание мы уделили осмотру ступней Репьева. Они чисты. Обувь снята уже с мертвого… Из груди Репьева извлечено двадцать восемь свинцовых дробин третьего номера. Выстрел произведен из гладкоствольного оружия небольшого калибра, что так же подтверждается найденными на месте происшествия газетными пыжами и латунной гильзой. На одном из пыжей — часть фотоэтюда с подписью «Тихий вечер». Удалось установить: оба пыжа сделаны из районной газеты за девятое августа этого года. Порох для заряда был применен охотничий, дымный. Характер пороховых вкраплений в области ранения показывает: выстрелили в Репьева с расстояния не далее двух метров. При нормальной длине ружейного ствола заряд дроби на таком расстоянии практически не успевает рассеяться. В данном случае — заметное отклонение от нормы. Можно сделать предположение, что стреляли из ружья с укороченным стволом…

— Из обреза? — удивился подполковник.

— Да, что-то в этом роде.

Подполковник встретился вопросительным взглядом с экспертом-криминалистом. По привычке всегда докладывать стоя, капитан Семенов поднялся. Положил на край стола папку и сухо-официально сказал:

— Предположения следователя поддерживаю.

— Повышенное рассеивание дроби возможно и при непропорционально большом, по сравнению с дробью, заряде пороха, — заметил Бирюков.

— Правильно, — согласился Семенов. — Но в данном случае заряд пороха был небольшим.

— Что показывает дактилоскопическая экспертиза?

Прежде чем ответить, криминалист передал Бирюкову несколько увеличенных фотоснимков. Убедившись, что тот рассмотрел их, заговорил:

— На стакане из пасечной избушки обнаружены отпечатки пальцев Репьева и Розы. Есть отпечатки пасечника и на фляге с медом, которую нашли под хворостом. Однако унес ее туда не Репьев, На ручках и на самой фляге имеются отпечатки ладоней, но кому они принадлежат, пока не установлено. Отпечатков пальцев цыган на месте происшествия не обнаружено. На цыганской телеге — человеческая кровь второй группы с положительным резус-фактором. У Репьева была третья группа…

Наступило молчание. Бирюков снова принялся рассматривать фотографии. Подполковник Гладышев взял лежащую на столе пачку «Казбека», закурил. Борис Медников «стрельнул» у него папиросу. Прокурор, рассуждая вслух, сказал:

— Не ранил ли Репьев перед смертью своего убийцу…

— Чем, Семен Трофимович? — спросил следователь Лимакин. — На пасеке мы даже столового ножа не обнаружили.

— Между тем нож у пасечника был, — вдруг заметил Бирюков. Он отыскал среди снимков сфотографированный стол, где отчетливо пропечатались крупные ломти нарезанного хлеба. — Вот, Петя… Это не топором нарублено. Кроме того, как можно жить на пасеке, не имея ножа?..

— Был, конечно, у Репьева нож, — поддержал прокурор. — Вопрос в другом: куда он исчез?

Бирюков глянул на эксперта-криминалиста:

— Отпечатки следов ног на месте происшествия обнаружены?

— Трава там. Что в траве обнаружишь… — хмуро ответил Семенов и передал Бирюкову фотоснимок трехлитровой банки с медом. — Вот на этой посудине есть пальцевые отпечатки — и Репьева и еще одного человека. Кто этот человек, пока тоже не установлено.

Бирюков, отложив снимок, выбрал другую фотографию, на переднем плане которой просматривался четкий след телеги, проехавшей по жнивью, а через реденькие березки виднелась пасечная избушка. Передавая ее следователю, спросил:

— Это что, Петя?

— Можно предположить, что от этого места на пасеку прошел человек и вернулся назад. Доказательства, что это был именно убийца, нет… — Лимакин помолчал. — Такое могло произойти до убийства или после него.

— Чья телега?

— По отпечаткам копыт лошади, ширине колеи и характерным особенностям колес — телега цыганская. После нее по старому тракту проехал груженый ЗИЛ. К сожалению, зафиксировать рисунок протектора не удалось — тракт сплошь покрыт травой.

— Барса у пасеки применяли?

— Не взял Барс след.

— О пасечнике какие сведения?

— Со слов участкового, Репьев до приезда на жительство в Серебровку семь лет отбывал наказание по статье сто двадцать пятой, — вместо следователя ответил Голубев.

— Семь лет?.. Предельный срок по этой статье за пустяк не дают. Запроси-ка, Слава, подробную справку на Репьева в информационном центре УВД. И вот еще что… — Бирюков отыскал фотоснимок засохшего кровяного пятна на телеге. — Надо обзвонить все больницы и фельдшерские пункты в районе. Не обращался ли туда кто-либо с ножевым или огнестрельным ранением?

Голубев понятливо кивнул, а судмедэксперт лукаво усмехнулся:

— Вот, Славик, взял тебя новый начальник в оборот! Старается время не упустить.

Бирюков нахмурился:

— Опасаюсь, Боря, что мы его уже упустили. Лошадь обнаружена на разъезде Таежный, где в сутки останавливается больше десяти электричек, идущих в оба направления. Преступник мог воспользоваться любой из них. — Повернулся к прокурору: — Семен Трофимович, из цыган никто не исчез?

— Козаченко говорит, все на месте. Но мы ведь не знаем, сколько их было в действительности.

— А которые в колхозе работали?

— Те, что работали, все в наличии.

— О лошади что говорят?

— «Кто-то угнал»… Цыганки в то время в палатках находились, не видели, а из мальчишек слова не вытянешь… — Прокурор помолчал. — Подозрительным кажется поведение Розы. Мне она сказала, что спала в палатке, а другие цыганки говорят, будто Роза догнала табор на шоссе, когда цыгане «голосовали», останавливая попутные машины.

— Может, она просто отстала?

— Может быть, но что-то тут не то. Роза сильно запугана, без слез говорить не может…

После оперативного совещания у подполковника остались прокурор и Антон Бирюков. Все трое были невеселы. Посмотрев на Бирюкова, подполковник вздохнул:

— Видишь, Антон Игнатьевич, как приходится тебе вступать в новую должность. Будто нечистая сила подкинула это убийство! — И, словно стараясь приободрить нового начальника уголовного розыска, заговорил бодрее: — С жильем для тебя вопрос решен. Можешь прямо сейчас идти в горисполком. Возьмешь там ордер и ключ от квартиры. В новом доме…

Бирюков ладонью откинул свалившуюся на лоб волнистую прядь волос:

— Спасибо, Николай Сергеевич. Пожалуй, будет лучше, если я сейчас, не тратя времени, поеду в Серебровку. По-моему, ключик от преступления надо искать там.

— Считаешь, Голубев не справится?

— Мне легче, чем ему. В Серебровке ж мои земляки живут…

— Да! — словно вспомнил подполковник. — Ты ведь родом из Березовки, а от нее до Серебровки — сущий пустяк. Родителей попутно проведаешь. Давно у них был?

— В прошлом году.

— С отцом-то твоим, Игнатом Матвеевичем, я часто вижусь. Председательствует он в колхозе славно, на здоровье сильно не жалуется. Рассказывал, что даже дед Матвей и тот еще бодро себя чувствует. Сколько лет твоему деду?

— Как он сам говорит, давно уже со счета сбился.

— Геройский старик! — Подполковник обернулся к прокурору.

— Представляешь, в империалистическую войну всех четырех Георгиев заслужил, а за гражданскую — орден Красного Знамени имеет.

— Так ведь и Игнат Матвеевич с Отечественной вернулся полным кавалером «Славы»…

Бирюков встал. Подполковник живо спросил:

— Значит, едешь?

— Прежде переговорю с Козаченко и Розой.