— И у мужчины ничего с собой не было?

— А что у него должно бы быть?

— Скажем, корзина с грибами…

— Ничего не было.

Предположение Тропынина о том, что винтовочный обрез выбросили из райпотребсоюзовского грузовика, становилось похожим на выдумку. И опять мысли Бирюкова вернулись к телефонному звонку, идея которого принадлежала Тропынину. Кто все-таки звонил в Серебровку? Через кого можно выйти на след «звонарей»? Вера, чувствуется, недолюбливает лаборантку Тузкову, прозванную «пани Моникой». Интересно, а как Тузкова относится к Вере? Не поможет ли она разгадать загадку провокационного звонка?..

Кабинет Славы Голубева оказался на замке, и Антон прошел пустующим коридором в приемную начальника райотдела. Увидев его, чернявенькая секретарь-машинистка Любочка обрадованно защебетала:

— Ой, какие вы легкие на помин, товарищ капитан! Только что подполковник вас спрашивал. Я искала-искала… Заходите к нему, Николай Сергеевич один. — И доверительно сообщила: — Сегодня генерал звонил из Новосибирска…

Такую информацию Любочка выдавала далеко не каждому сотруднику, и это можно было расценивать, как признак особого расположения секретаря-машинистки, у которой забота о сохранении служебной тайны, пожалуй, была выше заботы о собственной внешности, в чем, она, по словам судмедэксперта Бориса Медникова, преуспевала зело борзо.

Подполковник прикуривал папиросу. Затушив спичку, он поздоровался с Бирюковым за руку, пригласил сесть и спросил:

— Что выездил в Серебровке?

Бирюков подробно рассказал о результатах. Подполковник внимательно выслушал его и поделился своими новостями:

— Помнишь, на стеклянной банке с медом, снятой с цыганской телеги, кроме отпечатков пасечника Репьева, были обнаружены отпечатки пальцев еще одного человека? Это, оказывается, пальцы Андрея Барабанова.

— Значит, на этой телеге и всадили ему нож под лопатку, — сказал Антон.

— По всей вероятности… Слушай еще. Козаченко подтвердил, что нож, которым убит Барабанов, принадлежал Левке, но… за сутки до убийства Левка выменял на него у пасечника то самое тележное колесо, которое оказалось у цыган. Продавать колхозное имущество Репьев якобы отказался, а нож, как говорит Козаченко, очень был нужен пасечнику. Признаться, что-то здесь мне кажется сомнительным…

Бирюков подумал.

— Пожалуй, Николай Сергеевич, этому можно верить. У Репьева было своеобразное хобби: по осени забивать скот. Свой нож он, кажется, сломал. Просил кузнеца Половникова сделать ему новый — кузнец отказался. Поэтому вполне возможно, что Козаченко говорит правду. Без ножа Репьеву было как без рук. Кстати, куда Левка с Розой из табора делись?

— Перехватили их в Новосибирске на железнодорожном вокзале. Говорят, в Первоуральск направились — там у них какие-то родственники. Следователь Лимакин на этих «беглецов» уйму времени ухлопал, а информации — ноль… — Гладышев нахмурил седые брови. — Генерал сегодня звонил. Предлагает помощь управления. ЧП, надо сказать, невиданное для нас.

— Что вы на это ответили?

— Сказал, постараемся управиться сами, но теперь вот жалею. Версия с цыганами рушится… — подполковник загасил в пепельнице папиросу. — Ну, подумай: с чего бы Левка бросил свой нож почти рядом с трупом Барабанова?..

— Уже думал об этом. Надо, Николай Сергеевич, начинать отработку другой версии.

— Какой?

— С телефонным звонком в Серебровку. По-моему, убийцу интересовал только Барабанов, а пасечник оказался жертвой нелепого случая… Антон потер переносицу. — Правда, тут вмешивается старик Екашев…

Гладышев неожиданно перебил:

— Вот еще что новенькое: на фляге с медом, утащенной в березовый колок, есть отпечатки ладоней, и пальцев Екашева.

— Как его состояние?

— Плохое. Рак легких. Медников предполагает, от силы месяц выдюжит.

— Сейчас в сознании? Следователь не допрашивал?

— Легочники, обычно, до последнего часа в сознании, однако допрашивать человека при таком кризисе, сам понимаешь…

— Где Голубев? — помолчав, спросил Антон.

— Сила Голубева в ногах, — сказал подполковник. — Помчался Слава беседовать со старшим сыном Екашева, Иваном. Через паспортный стол узнал его адрес.

— Иван Екашев, насколько мне известно, работает на кирпичном заводе.

— Верно.

— А живет где?

— По улице Целинной — это почти рядом с заводом.

— В целинстроевском поселке? — мгновенно заинтересовался Бирюков.

— Да, — Гладышев шевельнул бровями, — Имеет значение?

— Может иметь, Николай Сергеевич. Пассажир-то в зеленом дождевике исчез из машины как раз где-то у этого поселка.

— Если я правильно понял, шофер тебе говорил, что подвозил мужчину вроде бы с протезной рукой…

— Под дождевиком можно спрятать не только протез, но и… обрез.

— Верно! — поддержал Гладышев. — К месту сказать, дождевик — деталь любопытная. В день убийства и в Серебровке, и в райцентре солнце сияло. Зато накануне у нас такая гроза молотила — чертям тошно. Значит, что?..

— Значит, мужчина этот выехал из райцентра в Серебровку накануне. Как раз в тот день, когда Барабанову насчет машины позвонили. Звонок был утром. А гроза здесь началась?..

— В середине дня.

— Выходит, мужчина выехал после телефонного звонка. Подполковник ногтем указательного пальца постучал по папиросной пачке:

— Не зря говорится: курочка по зернышку клюет. Собирай, Антон Игнатьевич, эти зернышки, собирай. Так, пожалуй, и до истины доклюемся…

От начальника райотдела Бирюков направился в прокуратуру, чтобы передать Лимакину протоколы проведенных допросов и поделиться с ним своими соображениями о новой версии. Там тоже появились новости. Следователю удалось вызвать Козаченко на откровенность, и тот показал, что в момент убийства Репьева Роза находилась в пасечной избушке. При ней заявился Барабанов и попросил налить ему «в кредит» трехлитровую банку меда. Репьев открыл флягу, которая стояла на телеге, и наполнил банку. Недолго о чем-то поговорив с пасечником. Барабанов завязал банку в хозяйственную сетку и пошел по направлению к старому тракту. Репьев, заглянув в избушку, сказал Розе, что сейчас принесет «сотовую рамку из настоящего воска, а не из синтетического». Взял большую миску, Левкин нож и пошел к ульям. Минут через десять Роза через окно увидела, как за редким березняком недалеко от пасеки остановилась мчавшаяся рысью цыганская подвода. От нее к пасеке пробежал мужчина в зеленом плаще, и почти у самой избушки раздался выстрел. Перепуганная Роза несколько минут ждала Репьева, но, видя, что тот не приходит, выскочила босиком за дверь — пасечник с окровавленной грудью лежал навзничь возле телеги. Позабыв о своих туфлях, Роза бросилась в Серебровку, однако, испугавшись обвинения в убийстве, не добежала до деревни и спряталась в лесу. Когда часам к одиннадцати, одумавшись, она тайком пробралась к роднику, цыгане уже снялись с места, и Роза догнала их лишь на шоссе, где они пытались остановить попутные машины.

— Здесь Козаченко и «поучил» сестру цыганским кнутом, — закончил прокурор.

— Чего сам-то он испугался? — спросил Антон. — Зачем весь табор на ноги поднял?

— Пока Козаченко искал угнанную лошадь, табор стихийно снялся. Ромка панику раздул. После выстрела мальчуган примчался к пасечной избушке. Увидел окровавленного пасечника и убегающую Розу, перепугался. И с криком — в табор: «Розка Гриню насмерть запорола!» Цыгане все подтверждают показания Козаченко. Вину отрицают полностью.

— Чего ж Левка с Розой надумали улизнуть, если не чувствуют вины?

В разговор вмешался Лимакин:

— Козаченко говорит, они не первый раз пытаются порвать с табором. Любовь, дескать, у них.

— Каких-либо примет того мужчины, который подбегал к пасеке, Роза не указала? — опять спросил Антон.

— Она подумала, что это Левка, потому и перепугалась сверх меры. А из примет только — зеленый плащ вроде солдатского. Мы пробовали за эту примету ухватиться, но такими плащами в районе с самой весны торгуют. — Лимакин усмехнулся: — Даже у нас с Семеном Трофимовичем по такому плащу для осенней охоты на уток имеется.