— Что ж, в этом мы похожи, — Джереми явно усмехнулся. — Меня тоже когда-то звали иначе.

— А вас почему? — меланхолично поинтересовался Джон.

Не надеялся на ответ, просто спросил, чтобы не молчать — почему-то молчать стало… неприятно. Звук собственного голоса немного развеивал это пугающее чувство.

— Моя мать назвала меня в честь моего отца, — тамплиер, как ни странно, ответил. — Но у моего отца уже был сын Уильям, от законной жены. Когда моя мать… Когда моей матери не стало, отец проявил милость и согласился взять меня на воспитание, но я не захотел стать вторым Уильямом… И я стал тем, кем стал, под тем именем, которое сам себе сделал. В отличие от законного отцовского наследника.

— Ага, — Джон покивал, как будто от этого что-то изменилось.

Хотя нет, изменилось. Джон задумался о том, был ли Джереми сыном тамплиера или он им стал тогда же, когда сменил имя. Не мыслил иной жизни или ожесточился настолько, что вступил в Орден, чтобы что-то кому-то доказать?

На этот вопрос ответа не было, да и не столь важно это было. Какая разница, кем он родился, гораздо важней, кто он сейчас.

— Я вижу, ты готов? — Джереми столь резко сменил тему, что становилось понятно — воспоминания ему тоже никакой радости не приносят.

— Да, сэр, — послушно кивнул Джон, а сам с облегчением подумал, что это точно последний раз.

Завтра можно будет бросить Джереми в лицо всё, что он думает о нем, о тамплиерах и об их мерзости. Завтра можно будет назвать свое имя — и пусть Джереми знает, с кем связался. Завтра наконец-то можно будет стать собой.

— Иди ко мне, детка, — мягко позвал Джереми. — Помоги мне раздеться.

Джон недоуменно замер. А больше ему ничего не сделать? Может, выкупать, как малыша? Или обмахивать опахалом, словно раджу?

Раздевать врага никакого желания не было, зато на душе поселилась какая-то неведомая доселе философская раскованность, и Джон послушался — вот только едва ли так, как хотелось Джереми. Он не стал долго священнодействовать, медленно избавлять его от одежд и сыпать фальшивыми комплиментами. Хочет получить свое? Получит, и вовсе незачем изображать тут нежность и заботу. Джон поспешно расстегнул на любовнике сюртук, немного резковато дергая за пуговицы, потом помог его стянуть. Если Джереми и удивился, то никак этого не проявил. Джон машинально отметил знакомый наруч. Даже дома не снимает. Боится кого-то? Годами любуется трофеем?

Но и на это Джону быстро стало как-то наплевать. Он небрежно расстегнул на враге рубаху и даже снимать ее не стал, потянулся к штанам. И хотел бы сделать всё быстро и споро, но расстегнуть сразу не получилось. Джон досадливо поджал губу, а потом в голову пришло простое решение — и он опустился перед врагом на колени. Так справиться со штанами будет проще. А уж если такая близость возбудит врага и заставит его иметь в рот — пусть так и будет. Всколыхнувшееся было разочарование Джон постарался упрятать подальше даже от себя. Еще не хватало! Для него, Джона Бэрроуза, Джереми — враг, тамплиер. Для Жу-жу — и того меньше, очередной любитель молодого тела.

Но Джереми не попытался им овладеть, хотя Джон видел, что тот хочет. Но он только приподнял голову за подбородок и надавил на губы большим пальцем, заставляя приоткрыть рот и имитировать соитие с пальцем. Джон слегка раздраженно подумал, что у Джереми какая-то слабость к пальцам. Извращенец, наверное. Однако брякнувший наруч вдруг заставил подумать о другом — и Джону стало не по себе. Пока он вот так вот ласкает пальцы, врагу достаточно совершить одно движение — и скрытый клинок прошьет горло насквозь. Может быть, именно это заставляет Джереми сейчас вздрагивать от явного удовольствия?

Сам Джон никакого удовольствия не испытывал. Да еще и волосы начали подсыхать и щекотать. Джон уже немного разобрался в том, как доставить любовнику наслаждение ртом, и только почувствовал еще большее раздражение — скоро станет неудобно, и эта щекотка наверняка с ума сведет…

Однако у Джереми явно были другие планы — он выскользнул, размазал слюну по губам и грубовато потянул за предплечье наверх:

— Ценю твою старательность, детка, но сегодня предпочту иначе.

Колени даже не успели затечь, поэтому поднялся Джон легко. И постарался игнорировать волнение, охватившее при этих словах. Напомнил себе, что это унизительно — быть с тем, кто не интересуется его мнением и желаниями. И тут же припомнил, как в самый первый раз сам передал Джереми право на выбор. Вот только не понимал тогда, на что подписывается. А Орден как раз славится тем, что получив что-то, остальное выгрызет и не погнушается ничем.

Однако сегодня Джону казалось, что что-то не так. Ни одна близость с Джереми не была похожа на другую, он совсем не знал любовника, его ощущений и мировоззрения, но этим вечером тамплиер, обычно довольно флегматичный и расслабленный, проявлял несвойственный ему азарт. Джон позволял себя ощупывать, тискать и гладить, пока Джереми не зажал его у стены и не сбросил с него тонкие исподние штаны. Опираться на стену оказалось не слишком приятно. Шершавая сверху, понизу она была обшита дорогими панелями полированного дерева, и горячая кожа как-то мерзко прилипала к прохладной глади. Отвратительное ощущение.

Джон уже совсем было собирался ляпнуть что-то, напоминающее приглашение в кровать, но Джереми и этого не дал — навалился всем весом, упираясь твердым членом в живот, а потом и подхватил. Джон успел только ощутить отсутствие опоры и безотчетно обхватил любовника ногами, удерживаясь, словно на столбе. Это было бы вполне привычно и даже относительно удобно, если бы столб не был живым и теплым и не сопел бы в висок.

Джон машинально отметил, что Джереми проще. Он удерживал Джона как раз той рукой, на которой был наруч, а значит, ни шершавая стена, ни гладкие панели ему не страшны. Другое дело, что весил Джон добрых сто пятьдесят фунтов, а Джереми вполне хватало силы одной руки…

— Надеюсь, что я услышал от тебя про пожилых первый и последний раз, — вдруг выдохнул Джереми в ухо. — По крайней мере, на ближайшие десять лет.

До Джона вдруг дошло, и он с трудом подавил смех. Даже не смех, а истерическое фырканье. Так вот откуда такой запал! Оскорбился, значит… Джон даже расслабился. Закинул любовнику руку на плечо, прижался тесней. Интуитивно качнулся, насколько позволяла крепкая хватка, плотнее сжимая бедра на боках Джереми. Деревянная панель под задницей нагрелась, и теперь скользить по ней было не так омерзительно. Напротив, было что-то… будоражащее в том, как сплетались тела, как жар близости растворялся в теплой индийской ночи — и это не приносило ни облегчения, ни прохлады. Джон поймал себя на том, что нетерпеливо ерзает под любовником, но ни осмыслить это, ни подавить не успел.

Джереми тяжело выдохнул, зажимая крепче, хотя куда, казалось бы, крепче, и требовательно приподнял его бедро выше. Джон ухватился сильней, чтобы выполнить безмолвный посыл, и почувствовал, как между ягодиц влажно скользят пальцы. То ли пот, то ли тот пузырек… Хотя нет, если бы пузырек, скользило бы легче.

Было жарко, и то ли от этого, то ли еще от чего слегка кружилась голова. Пальцы надавили на сжатые мышцы, и Джон почти явственно ощутил облегчение. Сколько можно медлить? Он точно знал, что не желает дарить врагу больше, чем… чем необходимо, однако подлое подсознание подсказывало, что дело не только в этом. А в чем… Джон откинул голову назад, здорово врезался затылком в стену — и решил перестать думать. И, кажется, эта была первая разумная мысль за всё последнее время.

Джон почувствовал, что его как-то уж слишком неласково тряхнули — и открыл глаза. Не понимал, что сделал не так, когда вот же, чувствуется, как чужой тяжелый член скользит по бедру и ложбинке, когда ладонь Джереми ощутимо впивается в бок, когда на кончике уха ощущается влажное горячее дыхание…

— Детка, помоги, — почти простонал Джереми.

Он снова чуть ли не подбросил его на одной руке, прижимая к стене собой, и Джон увидел перед лицом знакомый пузырек. Джереми нечем было его открыть… Джон потянулся свободной рукой, но пальцы дрожали, а масло, похоже, попало на горлышко — и теперь скользило. Плотно закупоренная пробка выниматься не желала, Джон перехватил пузырек и поднес к своим губам. Зубами обхватил пробку, потянул — и та поддалась.