— Идти нахер, — прошептал Сорока, — я сказал. И он ушел. А осталось… Что остается, когда тебе, изломанному, кто-то, прошедший тот же самый путь легко, как будто это просто пустяки, шутя протягивает руку — помочь?

Айзек посмотрел с тоской и ответил нехотя, будто само слово жгло ему губы:

— Ненависть.

Ящик заскрипел, будто всхлипнул, и открылся — да так, что почти выпал. На стопке листков, исписанных вдоль и поперек, лежал потрепанный том Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Сорока осторожно поддел пальцем обложку, будто опасаясь, что от его прикосновения та рассыплется прахом. Первые страницы, нещадно измятые и скомканные, были когда-то наполовину оторваны, а после бережно разглажены, насколько это представлялось возможным. Айзек, заглянувший через плечо, растерянно спросил:

— Как думаешь, что это?

— Книга какая-то.

— И это стоило прятать? Интересно. Не из-за книги же за ним следили. Кстати, смотри, какой он здесь молодой.

Сорока взглянул на подсунутую фотографию, выдранную видимо из того самого фотоальбома с книжной полки. Сам альбом Айзек зажал подмышкой. Нескладный худощавый парень с рыжеватыми волосами стоял неестественно выпрямившись, как человек, привыкший сутулиться, которому вдруг сказали стать ровно. Рядом, панибратски обнимая его за острые плечи, навсегда второй.

И даже по одному старому фото с пожелтевшими углами, Сорока понял, что эти двое разные, как небо и земля. Потому что вторая фигура дышала уверенностью и добродушной легкомысленной бравадой. Ухмылка и растрепанные волосы, словно кричали со снимка: «Да, я такой. И ни черта вы с этим не сделаете».

Сорока осторожно ткнул в рыжеволосого нескладного парня и уточнил, стараясь, чтобы голос его не выдал:

— Бухарик?

— Конечно, — если Айзек и удивился вопросу, то вида не подал. — Неужели успел забыть? Сорока посмотрел на Бухарика и вновь испытал чувство, будто чудом удержался на краю пропасти.

Сбоку на скамейке девушка с копной рыжих волос, нечаянно попавшая в кадр, косо смотрела на двух приятелей, но только дурак пожалуй не понял бы, на кого именно она смотрела.

— Это же та… Зачем она здесь?

— «Зачем» — это правильный вопрос, — раздался насмешливый голос из-за спины, — ни «кто», ни «откуда», а «зачем». В общем-то, прав ты, Сорока, ей там делать и правда нечего было. Иногда жизнь ломается. Вещи и люди всплывают не на своих местах. Жаль, тогда этого никто не понял.

— Гриф? — удивился Айзек, — А мы тут нашли… Интересные вещи… Надо бы подумать, обмозговать. Лучше нам собраться вместе и поразмыслить как следует, прикинуть что к чему. А ты здесь как оказался? Ты же собирался к Дени домой ехать? Между прочим, вот что интересно: по теории квантовой запутанности вещество может находится в двух точках одновременно при условии…

Гриф покачал головой.

— Тормозишь ты, Айзек. И всех вокруг тормозишь. Хоть это и не твоя вина. Пора заканчивать с теорией, — мрачно сказал он. И потянул руку из кармана. Сначала Сороке показалось — это шутка. Потому что револьвер, который достал Гриф, был слишком большим, настолько, что казался неудачной бутафорией. И как Гриф прятал его в кармане, было абсолютно неясно. А потом раздался выстрел. Пуск. Старт. Начало. Мир сосчитал от трех до нуля, и Сорока увидел, как Айзек скрючился и завалился на бок.

Дом тряхнуло, словно он ужаснулся содеянному. Книги посыпались с полок. Стены задрожали и начали расти вверх, вытягиваясь будто пластилиновые.

— Идем! — крикнул Гриф Сороке, — Живо иди сюда!

Но пол между ними вздыбился и лопнул как нарыв, исторгнув из своих недр хребты деревянных стропил. А потом мир опрокинулся, пол стал стеной. Сорока ждал, что тяжелый письменный стол сейчас рухнет на него, но тот уцепился за доски пола гусеницей и вместе с ними отполз куда-то вбок, мебель как приклеенная разъезжалась по сторонам, привычный мир расходился на лоскуты.

Гриф в какую-то секунду оказался рядом, зло и цепко взглянул в глаза, рыкнул «Идем». Сорока в страхе попятился, с трудом балансируя на полу, который шел волнами, оттолкнул со всей мочи Грифа, кинулся туда, где упал Айзек, но вместо тела увидел сиротливо уткнувшуюся шалашиком книгу, ничем не отличающуюся от других, рассыпанных рядом. И выдавала ее лишь дыра от пули аккурат посреди обложки. «Жизнеописания и основные теории Исаака Ньютона».

Гриф отфутболил книгу ногой, схватил Сороку за воротник и буквально выкинул в неторопливо проезжающее мимо окно.

Сорока вылетел кубарем, покатился по снегу и не понял куда попал: темнота с холодом ослепили и обожгли. Типовая пятиэтажка, ничем не отличающаяся от соседних, изогнулась лианой, вытянулась вверх гигантским ребром прорвавшим полусгнившую плоть реальности и в очертаниях ее не осталось ничего от приземистой бетонной коробки.

Минуты две стояла немота, и только снег все так же падал, потому что ему не было дела до всей этой метаморфозы. А потом свет затеплился, мигнул и зажегся в одном, втором, третьем окне. Распахнулись занавески, словно ничего не произошло и до Сороки долетел звук работающего телевизора.

Где-то рядом выругался Гриф. Его грузная фигура металась туда-сюда, то попадая в желтые квадраты, отброшенные на снег освещенными окнами, то снова исчезая в темноте. Сорока ощупал себя через куртку и переломов не нашел. Голова гудела, в глазах плавали слепые пятна, но в целом все было нормально. Чувствуя, что позже сбежать не выйдет подавно, он попытался отползти по снегу, пошатываясь поднялся на четвереньки, надеясь упасть в глухую тьму двора и раствориться в ней, но наткнулся на чьи-то ноги.

— Ни с места, — сказал Дени.

Сорока привык, к богемному Дени. К Дени, рассуждающему о границах дозволенного людям разных эпох, Дени, читающему лекции о вине или к Дени застывшему перед картиной в небрежной, выверенной до миллиметра позе. Сорока никогда не видел Дени взъерошенного, взмокшего, с плотно сжатыми губами.

— Ну я же просил, — тоскливо сказал Гриф, — полежать тихо. А ну, дай сюда.

И только тогда Сорока заметил, что Дени держит револьвер в вытянутой руке. Тот самый, который в хаосе творящегося, видимо, потерял Гриф.

— А ну курва, кому сказал…

Гриф метнулся вперед в диком несуразном прыжке. Может, он поскользнулся и оттого вышло неловко, а может Сорока и впрямь недооценивал решительность Дэнни, но когда прозвучал выстрел, пуля вошла Грифу ровно посередине лба, будто ее туда положили: аккуратно и точно.

В отличии от Айзека который рухнул кулем, согнувшись пополам, Гриф падал красиво, картинно, с громким протяжным стоном. И упал навзничь, раскинув руки, будто хотел нарисовать в сугробе снежного ангела.

— Он меня оглушил, представляешь, — глухо произнес Дени. Пошатнулся, выронил револьвер и спрятал лицо в ладонях. — Не мыслимо. Какое варварство. Какое предательство. Запихнул в багажник, сказал лежать тихо. Ты только нарисуй себе картину.

Сорока взглянул на бездыханное тело и тихо спросил:

— Так значит, Бухарика тоже он?..

— Ты не представляешь, что он нес, — Дени поежился, — поехали. Он говорил, что-то про дом, про поездку за город. Может, Бухарик там. Может, эта скотина его тоже упрятала в багажник, как меня, отвезла и укрыла там… Memento mori… Надо торопиться.

Сорока выдохнул, собрался с силами и поднялся на ноги.

— Знаешь куда ехать то?

========== 5 Шаг ==========

Город дремал, и пока машина неслась по трассе, Сорока вспомнил как дышать.

— Ты знаешь куда ехать? — повторял он в пятый, шестой, седьмой раз, и каждый раз Дени уклончиво отвечал, что «был там давно», что «вспомнит, когда увидит» и «примерно представляет себе».

Сам Сорока ничего не представлял. И мысли путались желчно-бледными линиями, тянущимися за мчащейся по автостраде авто. Небо начало сереть. Снег в свете фонарей казался белый почти прозрачным, будто из неона.

Сорока посмотрел в окно, и с языка свалился вопрос, давно засевший в голове занозой: