— Зачем оно надо, любить? — беззаботно трепался Гриф, хоть никто его особо не слушал. — За идею? Типо, так надо? Быть нормальным? Да я лучше пойду нажрусь как свинья, и пусть от меня всех тошнит, чем загоню себя в такую заразу, как любовь.
Сорока сдавил голову руками и даже помотал ею для верности. Болтовня Грифа влилась в уши и заполнила собой мысли. Ничегошеньки лишнего не осталось.
Комментарий к 2 Шаг
*(перевод) Вот мы здесь, и ты слишком пьяный,
Чтобы слышать, что я говорю,
Заводи машину и вези меня домой.
========== 3 Шаг ==========
***
Платоша смотрел хитрыми глазами-пуговками, и уныло качал жирным подбородком над засаленным галстуком-бабочкой: «Не видел, не знаю, и хватит мне тут пачкать».
Растаявший снег с ботинок растекся на полу грязной лужей. Сорока отошел в сторону, но грязные следы змеями тянулись за ним. В глубине «Пещеры» грохотала музыка. За красными бархатными портьерами метались разноцветные всполохи танцпола.
— Че ты из нас жилы тянешь? — сплюнул Гриф и некогда чистому полу снова досталось. — Давай по-хорошему. Он же постоянно у тебя терся. Может знаешь или слышал чего?
— Что тут знать. Он же странный, Бухарик-то, не от мира сего, — Платоша развел белыми ручками и в голосе его была печаль, — может и представился. Хорошо не у меня. Или думаете, я его в подвале запер? Совесть имейте, господа. Неделю назад заходил он. Понурый как обычно. Как обычно молчал больше. Потом сказал, что скоро уйдет, расплатился и ушел. Вот и все.
Бархатная портьера откинулась, и из зала вышла раскрашенная девица с копной рыжих волос в черном латексном костюме.
— Платон, дорогой, — ласково позвала она. — Будь кошенькой, у нас без тебя музыка закончилась, иди к нам.
Сорока почувствовал, что нестерпимо хочет уйти. Перед ним будто распахнулась дверь стоматологического кабинета. И от предчувствия скорой муки заныли зубы.
— Что этим людям нужно? Ты не забыл, чей ты?
— Что нужно, что нужно? — неожиданно затянул Платоша басом, словно выступал в опере, — Нужно, вно-о-вь надевать шутовской костю-ю-юм, прятать в белилах лицо-о-о…*
И вдруг, съехав на фальцет, как будто кто-то переключил радио, пропел:
—Can you really see through me now, I am about to go.**
— Он рехнулся, — почти с благоговением прошептал Дэни, осторожно подобрался ближе, как кот, тянущийся к хозяйской тарелке, — Платон, ты чего граммофон изображаешь? Хорош!
Изо рта хозяина «Пещеры» вырывалось поскрипывание, будто патефонная игла елозила по пластинке, глаза лезли из орбит, а лицо налилось кровью. Девица подошла и обвила его руками за шею.
— Пойдем, дорогой, пойдем, — настойчиво повторила она. И потащила к дверному проему. Платоша замотал головой, на манер утопающего вытянул руку. Сорока отшатнулся. Почему-то ему стало мерзко прикасаться к белым толстым коротким, как сардельки, пальцам.
— Вот и молодец, — проворковала девица и крепче перехватила свою добычу, — вот и не трогай. Никогда больше мое не трогай. Не тронешь, скажу. Скажу про Бухарика твоего. Как он рассказывал, про то, что следят за ним. И убить хотят. Я слышала — теперь ты услышал. Вот и беги отсюда, беги искать. А то хочешь — пошли с нами. Будет весело, так весело. Ты ведь говорил, только этого и хотел? Посмеяться.
— Не души его, — прошептал Сорока, — он не виноват.
— А кто? Кто теперь будет со мной танцевать? — пропела девица и потащила упирающегося Платона дальше. Минуту он еще сопротивлялся, цепляясь ногтями за дверной косяк, и его жалобный взгляд метался от Грифа к Сороке, а после пальцы соскочили, и портьеры сомкнулось за ним.
Сорока снова почувствовал приступ тошноты в горле.
— Что это было? — прошептал он.
— А то сам не знаешь, — буркнул Гриф. — Пошли отсюда.
— Безумие, — просипел Дени с побелевшим лицом, — Безумие, чистое безумие. Сорока, скажи мне. О чем вы с этой говорили, что это такое?
— Безумие все трактуют по-разному, — дрожащим голосом вставил Айзек. — Вот, Эйнштейн говорил, что интересно…
— Ах, оставь в покое ты своего Эйнштейна и свою относительность! — воскликнул Дени и начал быстро массировать виски. — Не зря, не зря мне приснилась дохлая рыба. Не к добру. Тут надо что-то делать, может вызвать кого-то, только кого: полицию или скорую…
Гриф покачал головой, взял Сороку за плечи и буквально вытолкнул на мороз.
— Вот, что. Дуй-ка, ты, братец, к Бухарику домой. Осмотрись, потрогай, пощупай там. Может, нащупаешь ниточку. А я этого домой отвезу, а то всю дорогу ныть будет.
— Нет! — истерично крикнул Дени, — пусть мне кто-нибудь объяснит, какого мать вашу здесь происходит! О чем вы говорили, что это вообще…
— Безумие, — задумчиво протянул Гриф. Протянутая назад рука Дени указывала на вывеску «Хозтовары» там, где пять минут назад переливалась всеми цветами радуги неоновая вывеска «Пещеры».
На скучной серозеленой табличке значилось «с 9 до 18». Седая бабка в засаленном халате открыла крашенную дверь и выплеснула всей четверке под ноги грязную воду из полового ведра.
— Пошли отсюда, — сварливо крикнула она. — Закрыто! Видите, до 18! Глазенки залили, теперь ходют…
Бетонные коробки будто схлопнулись, сплющив и похоронив «Пещеру» с ее народцем, словно ее и не было.
Айзек тронул Сороку за плечо.
— Я с тобой поеду, помочь. Смотри, вон такси.
Комментарий к 3 Шаг
* (перевод) Теперь ты можешь видеть меня насквозь? Я хочу уйти. - “Just tonight”
Pretty Reckless.
** Опера “Паяцы” Акт 1 (“Pagliacci”)
========== 4 Шаг ==========
***
Жил Бухарик так же незаметно, как ушел: в типовой многоэтажке, коих были в городе сотни.
Пятый этаж отозвался у Сороки жгучей болью в коленях, пустая квартира — тоской в душе.
Дверь, обитая дерматином, была закрыта, но стоило задеть коврик ногой, под ним предательски звякнул ключ, будто Бухарик не знал, что за ушлый народ живет рядом или знать не хотел.
Застоявшийся воздух пах сухой землей и книжной пылью.
— Похоже никого, — сказал Айзек. — Кто за Бухариком следить-то мог, ты как думаешь? Может он паранойю схватил?.. Как следствие нарушений когнитивных функций мозга? От пьянства… Может в вещах покопаться?
Сорока не ответил. Ему не нравилась квартира, не нравился Айзек. Но вместо того, чтобы выбежать на улицу, Сорока подошел к письменному столу у окна и потянул на себя верхний ящик. Тот не открылся, видимо заклинило что-то изнутри.
Айзек, несмотря на обещание помочь, особо не помогал, только стоял, задрав голову, и разглядывал книжный шкаф.
— Как много всего.
— Половина еще потерялась, — бросил Сорока. — Было больше. Сколько там?..
— Две, четыре, шесть, восемь, — считал Айзек книжные полки, уставленные разноцветными корешками, — черт, сбился. Вот что интересно — он сюда и фотоальбомы поставил. Здесь один и еще два повыше, только туда уже не дотянуться. Зачем Бухарику столько книг?
— Хорошо учился в школе, да и потом, — рассеянно ответил Сорока, — накопились понемногу, сами собой как-то… Как говорится, книга — лучший товарищ…
— Что, думаешь самый умный, лучше всех? Ща тебе тут все по-выдираем, чтоб не подглядывал, а ты наизусть читай, очкарик. А не сможешь — и волосы выдерем.
…самое важное кроется между строк и все такое…
— На Олега посмотри: тоже отличник. И не ходит пугалом как ты.
…если будешь неучем, так над тобой собаки, и те смеяться будут.
— Признайся, ты и спишь со своими книжками? Может, ты на них и дрочишь?
Сорока скривился и потер зудящую переносицу.
— Зрелый гражданин представляет собой личность, которая научилась развивать и обогащать свое мышление, — согласился Айзек. — Еще Пол Карл Фейерабеид сказал. Уж лучше так, чем…
… — быть таким, как они. Не бери в голову. Знаешь, как у Горького. «Человек — звучит гордо». А эти придурки еще так — не люди, а в процессе становления. Сами не понимают, че несут. По-моему, это здорово. Расскажи потом, про что там читаешь, ладно?
