Все произошло, однако, лучше, чем представлялось.

Анна Андреевна, поцеловав его в щеку, провела в свои комнаты и, указав сыну на кресло, молча присела рядом. И он был бесконечно благодарен ей.

– Так что же? – перекрестив сына, не удержалась она и расправила дрожащими руками подол шелкового капота.

– «Сам» дома? – привстав от напряжения, озадачил Аркадий вопросом.

– Сядь же, успокойся, – кусая губы, поперхнулась от волнения мать. – Павел Сергеич нынче у Наумовых… третьего дня как в Царском Селе. Ах, Господи, свет мой Аркашенька. Не томи, я с ума сойду! – Глаза блеснули слезами.

– Скверные дела, маменька… Простите, простите! – Он припал к ее руке, едва сдерживая готовые сорваться слова отчаянья. – Я к вам с покорнейшей просьбой, maman. Умоляю, не оставьте без внимания! Иначе… погиб. Затем и лошадей гнал.

– Адик… Аркашенька, Господь с тобою, душа моя, как же… это? Деньги? Ты должен? Сколько? Ах, Боже мой, как ты мог?

– Спасите, милая maman. Я бросался повсюду, пустое! На вас вся надежда… Отец скорее моей могиле будет рад, чем удружит деньгами.

Услышанная сумма долга не испугала Анну Андреевну, однако изумила и вызвала слезы. После долгих, придирчивых и обстоятельных допросов необходимые деньги были переданы Аркадию, а ночь была отдана молитве.

Следующим утром, когда стройный и бодрый Аркадий молодцевато перешагнул порог маменькиной половины и, чуть румянясь от прежнего стыда и волнения, подошел к руке матери, то ни она, ни челядь, похоже, не признали в этом изящном, подтянутом молодом человеке вчерашнего потерянного, с лихорадочным блеском глаз юношу. Все домашние не в силах были скрыть светлого впечатления от той здоровой свежести, которую внес в дом единственный сын Лебедевых.

После сытного завтрака и крепкого чая Аркадий, поцеловав мать, скоро откланялся, выслушав на прощанье горячее напутствие:

– Заклинаю тебя, мое сердце, впредь будь осмотрительным, прилежно учись и не смей огорчать нас с papá. Павлу Сергеевичу ничего сказано не будет, но и ты, Адик, должен понять…

– Я уж все понял, маменька!

– Ты… ты мое солнце, мой счастливый берег!

Аркадий клятвенно обещал быть достойным сыном и несколько раз с особенным почтением поцеловал ее мягкую, теплую руку.

В прикрытую дверь настойчиво поскреблись – память Лебедева утеряла путеводную нить воспоминаний.

– На стол-то собирать, чо ли, матушка Прокопьевна? Самовар-то ить дошел… – Красное от печного жару лицо Матрены нахально заглянуло в спальню. На шее прислуги блеснули трехрядные разноцветные бусы. Не услыхав от хозяйки ответа, она повысила хриплый, будто застуженный голос: – Хто рано встает, тому Бог дает…

– Но тому весь день дрыхнуть хочется. А ну, закрой дверь, негода! Ох, Матреха, довстреваешь ты у меня. На крыльце с Марсиком ночевать будешь!

Дверь затворилась. Вдова Глазкова от души потянулась, натягивая на пышной груди оборки ночнушки, и, перекрестив розовый рот, дотронулась до плеча своего побочина.52

– Довольны ли ваши душа и тело, касатик?

– Хотел поутру обнять жену, ан промахнулся, – отшутился Аркадий, глядя в лучистые глаза казачки.

– Ах, шалун! – Хозяйка погрозила пухлым пальчиком и привалилась к своему постояльцу. – Все вы, служивые, одним миром мазаны.

– Так уж и все? – Аркадий провел ладонью по ее теплому ото сна лицу.

Сердце вдовы застучало, она пылко обняла его, клюнула игривым поцелуем в губы и не упустила возможности спросить:

– Золотенький мой, откуда ты?

– Это далеко отсюда.

По тону кавалерийского офицера казачка поняла: пытать драгуна этим вопросом больше не стоит. Взяв его руку, она стала целовать каждый палец по очереди. Ладонь Аркадия была мозолисто-твердой, точно у каменщика.

– У-у, какая у тебя жесткая рука, пан. Пожалуй, ты ей не только бабьи титьки ласкал? А что нужно, шоб из пистоля попасть в цель? – Ее тонкая вороная бровь вопросительно выгнулась.

– Стрельнуть своими глазками.

– Ну, дурый, я ж серьезно! Будь добрый, научишь палить из своего оружия?

– Зачем сей кровожадный инстинкт? У тебя почернеет пальчик от пороху. Не женское это дело.

– Все шуткуете… Нет куража в вас. Вчерась цельный вечер в палисаднике просидели, а позже сразу за стол и на перину. Ни песен, ни баек, даже не поплясали.

Аркадий, мучаясь похмельем, насилу улыбнулся кареокой казачке, а сам припомнил жившую в Пажеском корпусе шутку: «Танец – есть вертикальное выражение горизонтального желания». «Впрочем, в жизни всегда есть место поводу… Взять хоть прошедшую ночь. Я ли затянул эту южную «диву» в постель? Отнюдь». Он вспомнил, как после выпитого доброго чупрака чихаря53 веселая вдовушка сама увлекла его в спальню и без лишних «экивоков» увалила в свою постель.

Обстоятельство это не удивило привыкшего к походной жизни ротмистра, тем паче, что по дороге на Кавказ он наслышался от попутчиков о житье-бытье казачьего пограничья. Очевидцы сказывали, что в надтеречных станицах мужского полу между двадцати- и сорокалетним возрастом не увидишь, потому что такие казаки практически безвылазно занимали посты на Тереке, либо находились в станичных резервах на случай тревоги, или были откомандированы в разные боевые отряды.

Однако душеньки-женушки их «не крепко печалились отсутствием своих суженых, оттого что мало-мальски смазливая казачка имела побочина, которого легче легкого было приобрести жительнице той или иной пограничной станицы, где каждый из молодых аристократов-богачей, приезжавших из обеих столиц в экспедиции, считал своей обязанностью побывать в форпостах Российской Империи и от души поволочиться за казачками».54

Сами гребенские казаки (которых так называли потому, что они жили «по гребням гор»), как правило, не укоряли жен за любовников, не били плетьми, если те были до того тороваты; лишь бы на долю мужа перепадала «щербатая копейка», а тем более, если на приношения любовника заводился новый скакун или шилась дорогая красивая черкеска. И даже напротив, на супружницу сыпались упреки и брань, если она не заводила такого богатого побочина. «Выходит, рожей не вышла, али неловкой уродилась девкой… – ворчали меж собой казаки. – Чего ж тут лоб разбивать, коли баба промашку дала и не сумела, дура, захомутать такого важного человека, коим воспользовалась ее трясогулка-соседка». Случалось, что побочины были и у незамужних девиц, и родня не только смотрела на это непотребство сквозь пальцы, но и нимало не беспокоилась. «Был бы до того человек достаточный… Шобы способно было извлечь для дочки и для себя славный барыш».

Но если казачки фронтира55 и увлекались любовными интрижками, плели шуры-муры с заезжими офицерами, а казаки до некоторой степени терпели этот грех, то никак нельзя сказать, чтобы последние были порочны в иных отношениях.

«…Скажем, шоб кража или воровство жило между гребенцами, не приведи Господь, сударь! – рассказывал Лебедеву бывалый, белый как лунь лекарь, ехавший с ним в коляске до Ставрополя. – Оно, конечно, чихирят сии хлопцы молодецки… Но чтобы видеть валяющихся от пьянства казаков по улицам, как в России, а тем паче буйствующих и дерущихся меж собою, такого ни в жизнь. Ну-с, а ежели-с до храбрости и о лихом наездничестве наших казачков, тут и говорить нечего. Это геройство их брат доказал миру бесчисленными примерами. Эт сколько, сударь, только на моей памяти они проявили удали, а я тут почитайте-с двенадцатый год… Руки и головы пришиваю. Уж сколько было случаев, где десятки наших защищались насмерть супротив сотен неприятеля! Э-э-э… то история, батюшка…»

– Выпей, Аркашенька, выпей, песня моя… легче станет. – Вдова с распущенной косой, почти до обнаженных колен, протянула кружку чихиря. – Завтракать разве будем? Наказать служке ставить на стол… Пирог с капустой имеется, соблаговолите? Есть и десерт к чаю.