Несмотря на мою показную «оживленность», Твик со временем должен был заметить, что я нахожусь не в своей тарелке. Я плохо спал, много работал и приползал домой после десяти едва ли не каждый день. Но моими стараниями работа у нас дома практически не обсуждалась. Со временем, белобрысый привык не спрашивать, как прошёл мой день, и лишь молча ставил передо мной тарелку с разогретым ужином. Я видел, как ему хотелось это сделать, как хотелось заботиться и помогать, но пресекал любые попытки, отвлекая его всеми возможными способами.

Я очень надеялся, что мне удастся заработать чуть больше к концу декабря: у начальника имелось множество заказов на мелкий ремонт, и я взялся за них, не раздумывая, но мне не повезло. Попался особенно придирчивый клиент, он устроил скандал из-за поломки тачки, которая, в общем-то, даже не была связана со мной. Виной всему оказалась косорукость владельца, но он счёл неопытным меня и завязался скандал. Начальник пошёл навстречу, руководствуясь принципом «Клиент всегда прав», и вчера вечером я узнал, что получил стандартную выручку. Никаких премиальных мне не светило ещё как минимум до конца января, и это означало, что домой в Южный парк поедет один Твик. Я должен был работать, чтобы мы смогли оплатить аренду.

Всё это давило на меня вот уже вторые сутки. Я не мог рассказать, что облажался, не знал, как огорошить новостью, что остаюсь в Денвере, и как признать, наконец, что я практически выдохся и не тяну нашу жизнь от слова совсем.

Мне мечталось о другом. Твику, наверное, тоже: очень часто перед сном он принимался планировать наш следующий летний отдых, и что мы обязательно должны купить, и куда направиться…

Он радовался каждому дню, менялся, учился чему-то новому, и я был искренне рад, но пару дней назад что-то надломилось во мне, и от этого становилось паршиво.

Я обещал отцу, себе, в конце концов, что не подведу.

И подвёл.

— Почти все студенты разъедутся на новогодние праздники, — староста по-прежнему стоял рядом, задумчиво созерцая веселье, творившееся в гостиной. Ребята устроили какой-то конкурс, или пантомиму, я не мог сказать наверняка, так как слишком погрузился в тягостные мысли.

— Твик тоже уедет, — пробормотал я, наконец, отпивая из стаканчика. Оказалось, меня угостили пуншем.

— А ты?

Я спохватился, что ляпнул не то и проклял себя за чрезмерную рассеянность.

— Мы поедем вместе, — поправившись, я постарался улыбнуться, но моё лицо, видимо выражало что-то иное. Староста неловко усмехнулся, понимая, что из меня выходит весьма посредственный собеседник, а затем улыбнулся, желая хорошо повеселиться, и ретировался.

Пунш закончился довольно быстро. Я осушил всё, что было в стакане в несколько глотков, и подумал было сходить за добавкой, но затем решил вместо этого ещё немного пройтись по общаге.

Из гостиной на второй этаж вели две широкие лестницы. Одно крыло вмещало в себя женские спальни, другое мужские, в каждом были свои душевые и кухни. Этот корпус, по словам Твика, принимал только первые и вторые курсы. Я прошёлся вдоль дверей, изучая какие-то постеры и объявления на стенах. Коридор заканчивался большим окном, из которого открывался вид на засыпанный снегом кампус. Я остановился возле стекла, прислонился к нему лбом и прикрыл глаза. Снизу донёсся очередной взрыв хохота и громкая рождественская музыка. Кто-то захлопал в ладоши, остальные подхватили ритм, и вскоре мне показалось, что от многочисленных рукоплесканий завибрировала вся оконная рама.

— Вот ты где! — знакомые руки обвили со спины. В нос ударил запах корицы и мандаринов, вперемешку с нашим любимым общим одеколоном.

— Ага, — я накрыл его ладони своими, не разворачиваясь. Твик прижался щекой к моей спине и замер, слегка пошатываясь в такт играющей внизу рождественской мелодии.

— Крэйг, — ласково шепнул он. — Пойдем домой, а?

— Мы же только пришли, — я удивленно распахнул глаза.

— Уже три часа прошло, они там постепенно напиваются, а я не хочу.

— Почему? Завтра же Рождество!

— Пойдем, я устал, — он стиснул меня крепче и потёрся носом под затылком.

С Твиком всегда было сложно спорить, если он чего-то хотел. К тому же, последняя смена в автосервисе одарила меня такой усталостью, что уже натурально подкашивались ноги.

Мы ускользнули незаметно, белобрысый попрощался лишь с парой человек, мотивируя это тем, что остальные попросту не дали бы нам уйти.

Уже на улице он заботливо поправил на мне шапку и застегнул куртку под самое горло. Я улыбнулся его настойчивой привычке меня кутать. Это началось после того, как я заболел и, несмотря на его причитания, упрямо ходил на работу, потому что без денег нам было нельзя.

— Крэйг, а у меня для тебя есть подарок, — он загадочно улыбнулся, взял меня за руку и спрятал обе наши ладони в мой карман.

— Твик, блин, — я нахмурился.

— Не волнуйся, это ерунда, — он поспешил меня успокоить. — Я не тратился!

Мы договорились, что не будем ничего покупать и вместо подарков взяли подписку на канал, которую оба давно хотели. Меня нервировало предстоящее объяснение, что у нас не хватает денег, и я держался из последних сил, надеясь поскорее добраться до дома, принять душ и упасть в кровать.

Твик всегда был солидарен со мной в вопросе отдыха. То ли пытался подстраиваться, то ли мы действительно так хорошо чувствовали настроение друг друга, но у нас практически не возникало конфликтов на почве того, кто и как проводит свободное время.

Уже дома белобрысый шмыгнул в ванную первым, словно предоставляя мне время. Я разделся, скинул шмотки в корзину с грязным бельем, прошёлся к холодильнику, изучив его скудное содержимое. Мы рассчитывали, что в праздники нас здесь не будет, поэтому почти не закупались.

На гладкой поверхности дверцы в беспорядке висели магниты. Под некоторыми Твик любил прикреплять всякие записки. Либо какую-то ерунду, вроде пожеланий доброго утра, либо списки продуктов и каких-нибудь супер неотложных дел. Слушая шум воды в душе, я уселся на деревянную табуретку и чертыхнулся, припоминая, что давно собирался получше прикрутить на ней ножку.

Меня окружал наш нехитрый быт. В каждой мелочи мы: наши неосторожные движения, смех, сказанные друг другу в спешке слова. Скол плитки над раковиной, где Твик чуть не разбил бутылку с пивом, жирное пятно на деревянном полу, куда я накапал соусом из-под курицы. Бумажные салфетки на кухонной тумбе, перемешанные между собой в трех цветах, потому что белобрысый любил страдать подобной фигней. Две чашки и две тарелки в сушке, сковородка на плите, где ещё утром я жарил блинчики. Календарь на стене рядом с кухонным столом, в котором маркером обведены важные даты.

— Свободно! — крикнул Твик, хлопая дверью ванной комнаты и потирая мокрые волосы большим банным полотенцем.

Я загляделся на его обнаженное тело. Мы давно перестали стесняться подобных мелочей и часто могли ходить по дому голые.

— Эй, — он засмеялся, замечая, что я пялюсь, и швырнул в меня полотенцем. — Иди мойся уже!

Пришлось послушаться. Расправив плечи под теплыми струями, я почувствовал некоторое облегчение в физическом плане, но тяжелый разговор, к которому я был совершенно не готов, всё равно давил на меня морально. Задумавшись, пока намыливался, я с ужасом пришёл к выводу, что мы вот уже какое-то время старались делать вид, что живём, а на самом деле постоянно мирились с обстоятельствами.

Выйдя из ванной в еще более худшем состоянии, чем был, я с удивлением отметил, что Твик везде погасил свет. Горел только ночник возле кровати: старая лава-лампа, которую мы откопали в комиссионном магазине ещё летом, отбрасывала на стены причудливые тени.

— Эй, ты где? — позвал я, осторожно ступая на свет.

— Тут, — голос донёсся из-под одеяла.

Я скинул полотенце и собрался достать из ящика чистые трусы, но Твик неожиданно нарушил мои планы. Он сел, схватил меня за руку и затянул к себе в постель, не давая даже опомниться. Обхватив руками и ногами, словно боялся, что я убегу, белобрысый устроился сверху, прижимаясь щекой к моей шее. Я рефлекторно обнял его в ответ, замечая, что трусов на нем тоже нет.