— Ай, курва, как скажешь…

Получил одобрительные хлопки по тем же местам.

Объятия своё дело сделали и обмягчали, стали снова материальными, здесь и сейчас, даже начали греть.

— Всё хорошо будет с тобой, — прошептал Гаэтан. — И с лапой твоей хорошо всё будет. Старик.

Ведьмаки расцепились. Каждому нужно было немного тишины.

Только насытившись своей, Марек открыл рот.

— Ладно, давай.

— Чего?

— Пыль давай.

— Ты ж…

— Одну можно. Когда захочу вдруг украсть невесту — вяжи.

— Если.

— Когда, Гат. Когда.

Марек оглядел протянутую ему на лезвии горсть. Рука Гаэтана подрагивала, но скепсис Яра лёг не на это. Гаэтан вздохнул и полез бритвой за горсткой посолидней. Когда отправился за второй, кисет из его руки вдруг исчез.

— Куда…

— Сказал же, тебе хватит.

— А может, я сам решу…

В руке Гаэтана выросла колбочка. Ребристая, как Пурга. Пахло из неё не Пургой.

— Хочешь усилить — запей этим.

Гаэтан вздохнул тяжело, как только смог, но эликсира глотнул.

— Дай Лебеда, угрх, не превратиться нашему вечеру в то, что обычно…

Марек зевнул.

— А чего бы и нет, нормально мы с тобой вечера коротаем. И всё-таки, сдалось тебе крыло чародеев?

— Крыло чародейки, — поправил Гаэтан, подняв ладонь. И правда. Если в их юности по Юхерн Бану ещё шастали кроме Войцехи пара учёных эльфов, то закат школы она осталась встречать одна. Более того, встретила его со вкусом, если её имя было с этим словом совместимо. — Ладно. Скажу. Но против меня не используй.

— Да ни в жизнь.

— Я, Марек, — Гаэтан пожевал пустоту, поморщился. — Ищ, всё никак не привыкну. Чую какое-то зло. Отсюда.

Гаэтан положил руку Яра себе на грудь.

— Ничего нового, Гат.

— Ничего нового… Мар. Но чую: растёт оно или что-то а-ля.

— Лады. И чего чародеи… ка?

— Может, найдутся там у неё, ну, инструкции.

— «Как выправить кривого ведьма. Том первый».

— «Как собрать усреднённого ведьма с нуля, том первый и последний».

— О-ба. Так ты за секретами трав туда лезешь.

— Наверно. Я не знаю. Хоть за чем-то. Хоть за одним обрывком картины.

— Которую ты не поймешь.

— В мире много есть тех, кто поймёт. И сравнит. Может, там одного мазка не хватает. Может, легко его дорисовать. Слышал о Белом Волке? А о Злобоглазе? У них были такие мазки пост-фактум. Кто знает, сколько они изменили. Починили.

— Кто знает, сколько они поломали. И когда они были. Картины пишут, пока не досохли.

— Может и так. Но эту картину, — Гаэтан прижал к себе руки свою и чужую, — гложет инстинкт. Беги, говорит, от темноты. Её не порезать ведьмачьим мечом, она не будет кровоточить и слабеть под твоими ударами. А другого тебе нечего ей предложить. Быстрее беги, пока она не полезла. А как бежать-то, когда она тут?

— Она тут, — Марек переложил ладонь Гаэтану на затылок. Тот вздрогнул, но шлепка не последовало — Яр почесал свежевыбритую голову кончиками пальцев. Рука его всё же была снята.

— Да хоть где. Однажды вылезет. Шмальнёт, чую, и по мне и по не мне. Не как обычно — окончательно. Спать от этого чутья всё сложней.

— А если ты ничего не найдёшь? Продолжишь кошмариться?

— Не знаю. Наверное. Но хотя бы с чистой совестью. Пытался, мол.

========== Часть 4 - Крыло чародеев ==========

Марек проснулся от большого неудобства. Глаз раздирался с неохотой, но и без него было понятно, что лежит Яр скрючившись, подогнув всё что можно, в тёплой тесноте. С одной стороны даже с натяжкой комфортной. Глаз он предпочёл закрыть — всё равно кроме чумазой шеи Гаэтана ничего видно не было: Марек свернулся в его объятиях. Оба они свернулись в объятиях Кар. Задвинув нытьё конечностей куда-то на фон, Марек поспешил заснуть обратно, а во второй и окончательный раз проснулся от копошений и стонов Гаэтана. Когда открыл глаз, видел уже его спину.

— Угх, — Гаэтан мусолил чёрными руками лицо. — Я что, в крови?

— Ты в хрови, — положительно пробубнил Марек, распрямляя конечности.

Кар сквозь сон подтащила его ручищей к себе поближе.

— Кажется, у меня сломан нос…

— Хажется, я, — зевок, — фписал тефя ф стену фщера.

— Хорошо, что я не помню обстоятельств. Чёрт, вспомнил. Прости, Йо… Марек.

— По ходу, мы хвиты.

— Ты выглядишь целым.

— Хажется, у меня фнутреннее… хроф… хрофотещение.

— Твою-то мать. Вот почему с тобой всегда так.

— А щего со мной-то. Не я у себя перед носом пылью размахифал…

— И жрал её не ты, и грибов к столу принёс не ты, и эликсирами запить не ты предложил.

— Мошет, я и, — зевок, — исфолнитель, но ты по-люфому соущастник. И профохатор.

Гаэтан вздохнул с хрипотцой и уковылял из общей комнаты. За дверью что-то затрещало и посыпалось на пол — Гаэтан выругался и болезненно заскрипел.

Кар мощно зевнула за спиной Марека, и он окончательно проснулся от звука и запаха.

— Возьмак сладко спать… Кар не будить…

— Ухум.

Марек выполз из-под тролльих ладоней и потянулся уже всем телом.

Не считая колкой тянущей боли в животе, огня в шее, многочисленных синяков и царапин, день он начинал бодро. Как и всегда с Гаэтаном, потому что с ним Яр не успевал напичкать себя и половиной «нормы» — вечно их культурные посиделки сворачивали куда-то не туда на полпути.

Соучастника Марек нашёл в банях, идя по следу битого гипса. Тот сидел перед разложенными бинтами и миской глины, оттирался грязной водой из ванны, потому что другой не было.

— Где мой Мёд? — поинтересовался Марек, отлично зная где.

— Я его съел, — Гаэтан обернулся на злой хрип. — Мне нужнее. Возьми мою Ласточку.

Марека устроил бы такой расклад, не возьми он гаэтанову Ласточку ещё по дороге в баню. Осталось вздохнуть и пойти забрать из его сумок ещё что-нибудь для порядку. К сожалению Марека, ничего интересного там больше не завалялось. Кроме каких-то своеобразных заготовок для бомб и писем, что были прочитаны ещё лет тридцать назад и перечитывались на каждой встрече, будто могло в них появиться что-то новое.

— Марек, свали, пожалуйста.

Яр собрал тряпье, нервируя Гаэтана каждой секундой задержки, и вышел.

К своему собственному удивлению, он отправился во внешний двор сделать зарядку. Принялся тяжело вспоминать всё, что только мог: каким стойкам учили детей впервые, как тогда было легче дышать, в каких положениях он делал успехи и о каких рассказывали, захлёбываясь ажиотажем, другие мальчишки. Он пытался вспомнить, как класть знаки. С нуля, с того начала, когда они казались высшим мастерством и когда им мешали малейшие дуновения ветра.

Сейчас Мареку ничего не мешало, но знаки не клались. Ни слабого блеска Ирдена, ни крохотной искры Игни, ни даже узлов напряжения и тепла в пальцах, внимание на которые давно не обращалось. Сейчас их не хватало, будто самих пальцев. Марек на всякий случай прощупал каждую фалангу, размял и погнул как должно, но результатов это не дало.

Ему отвечал только странный, будто свёртывающийся зуд в предплечье.

Яр начинал нервничать.

— Всё. Конец. Мне пизда.

— Драматизируешь, — отозвался Гаэтан из главных ворот.

Он ковылял к брату в обновлённом, местами влажном гипсе и с забинтованным лицом, а ещё парой сигар в зубах, заметно повеселев. Марек прищурился, прикрываясь от солнца: нет, это были не сигары. Две палочки костей с жиденьким слоем мяса. Трость батьки, раненную вчера по стволу, Гаэтан тоже успел подлатать — установил на месте скола штифт из осколков ведра и ржавых гвоздей.

— Мне конец без знаков, Гат. Я живу на одном Аксии.

— Руки на месте? На месте. Всё. Я не знаю ни одного ведьмака с руками и пальцами, который разучился бы класть знаки.

— А покусанных ярчуками ты много знаешь ведьмаков?

Гаэтан пожал плечами. Марек выдохнул и опустился на корточки. Скрючился, складывая пальцы на заросшую брусчатку, ни на что уже не надеясь. Ничего и не случилось. Только в голове на секунду-другую разлился молочный пар да стянуло изнутри стенки черепа. Знакомые ведьмакам ощущения, если они неумело обращаются с Аксием. Марек обращался с Аксием умело и клал вовсе не его.