— Нет, — сказал на выдохе.

— Кто ты и где закопан мой братец?

Яр перекосился нервной улыбкой и руку утопил наконец в мутной воде.

— Вроде как бросаю.

— Ну дела.

Гаэтан отвернулся и запрокинул голову под чужим голодным взглядом. Пошмыгал носом и мотнул головой. Провёл пальцами по обросшей голове, прежде чем пройтись бритвой.

— Помнишь это зеркало? — спросил через пару минут, отнимаясь от крупного осколка, в который исследовал стриженую макушку.

Марек, пытавшийся, видно, тихо топиться, вынырнул на голос.

— М-х?

— Зеркало помнишь?

— Это… Забудешь его. Столько крови было.

Гаэтан развернулся и глянул, сведя брови. Не считая взбухших вен, Марек выглядел уже вполне живым для своей нормы, даже румяно местами.

— Крови? Её ж почти не было.

— Чего? Ах да, это же я всю, блять, спальню, драил, не ты.

— А-а, ты об Айдене. Нет, я не… — Гаэтан встретился с пустым глазом Марека. Не помнит, значит. Ну да. Ещё бы. — Точно. Глупый маленький Айден. И чего это мы его весь день вспоминаем, а? Чтоб он там всех волков заикал.

— Я не видел этот осколок. С тех пор.

— Точно. После айденовской подставы кто-то из старших его забрал. Целое сокровище конфисковали, а оно ведь поколениями передавалось. По-моему, это Бреген нашим сказал про тайник под третьим кирпичом. Конечно, и до Айдена старики про него знали, но… позволяли. Думаю, мы их подвели.

— Где ты его нашёл? — Марек и не слушал толком, и комментировал бесцельно.

— Да прям там. В нычке ещё в прошлый визит. Должно быть, кто-то вернул на законное место. Может, последние котята заслужили обратно, но… сомневаюсь. А мне захотелось что-то третий кирпич проверить. Было… было приятно, потому что… Там всё изменилось. Нету там наших сокровищ, кроме зеркала, вот, зато лежат новые. Ну, уже старые. Думаю, это их, котят.

— Надо спросить у Седрика.

— Седрик мёртв.

— Ну да. Тогда у Ак… у Ш… чёрт. Да пошли они.

— Пошли.

Гаэтан закинулся новой горсткой. Марек скользнул по нему глазом и потонул.

— А-э?! — пробурлил, очнувшись, когда в ногах его раздался плеск, а по голеням что-то скользнуло.

Гаэтан влез без приглашения и предупреждения, заставив Яра сложиться.

— Я вообще-то выиграл.

— А я вылезать не собираюсь.

— И не вылезай. Хотя мог бы. Раньше тут было не так тесно.

Гаэтан вытянул ноги, окончательно забив Марека в угол. Тот захрипел недовольно и тоже вытянулся как мог, чтобы неудобно было им обоим одинаково.

— Ты выиграл только потому, что мне пришла пизда.

— Отдохни и отыграйся.

Марек достал из воды руку и направил на свечи, сложил Аард. Ничего не произошло, только лицо его искривилось.

— Не… отыграюсь…

— А ну дай.

Гаэтан схватил Яра за руку и подтянул.

— Ярчук меня проклял. Чуял я: что-то в его укусе не так.

— Это, что ли?

Гаэтан провёл ногтем по тонким полосам, которые выступали ярче и объёмней старых шрамов.

— Уху.

— Да тебя комар покусал, а не ярчук.

— Хороший попался костоправ.

— Как ощущается?

— Никак. Когда кладу — будто двимерит под кожей. Наверное.

— Ни черта не помню о ярчуках. Может, так и есть? Зуб двимеритовый откололся и застрял.

— Я бы знал.

Гаэтан похлопал Яра по предплечью.

— Ничего. Завтра Кар раскопает нам библиотеку. Может, там что-то будет о ярчуках.

Яр вздохнул, отбирая руку. Закряхтел и полез из воды так, чтобы Гаэтан не успел занять его место, — доставал сумку.

— Ох, — проводил взглядом его спину, ряд выцарапанных букв Гаэтан. — Ты так и не стёр это дерьмо…

— Что… А. М-ну да.

— Почему?

— Да я и забыл, что оно там. Не вижу, и нет его.

— Ну, оно всё ещё есть. Обращайся, если захочешь содрать или выжечь.

— М-хугу, — Яр зажевал горсть грибов и запил Ласточкой.

Гаэтан хмыкнул сочувственно.

— Как на них в борделях реагируют?

— Никак. Там. Всем плевать.

Гаэтан поднял бровь.

— Ты не ходишь в бордели.

— Хожу. Просто редко.

— И когда твоё редко было последний раз?

— В том месяце.

Гаэтан замолчал, но взгляд его продолжал давить.

— Ага?

Марек вздохнул, недоложив в этот вздох раздражения.

— Года четыре назад. Доволен?

— Сильвано гузно…

Гаэтан отцепился глазами, сполз в воду, упёршись слишком сильно, чтобы это могло считаться случайным, стопами в колени Марека.

— Предпочитаю сеновал, — буркнул Яр.

— А ты нашёл ту суккубу, о которой я говорил? О-о, по лицу вижу, малыш, что нашёл. Как тебе?

Марек пнул что есть силы ноги Гаэтана.

— За болталом следи. Сам-то как думаешь? Я ей в первый день год отдал.

— Всего-то.

— Во второй — два, в третий — под пять.

— Ладно, забудь, четвёртого ж не было?

— Был. И пятый, и…

— Ты не охренел ли, мелкий?

Гаэтан снова получил пяткой по голени.

— Всё равно я столько не проживу. И потом, оно того стоило.

— Это-то конечно так, да ток ты… А впрочем, ты всегда закидываешься до полусмерти, чего удивляться, что воркуешь так же.

— Я? Это твой грудак сейчас взорвется, не мой.

Гаэтан скорчил мину.

— Я его не насиловал годами в отличие от тебя. Эх, обычно я интересуюсь подробностями от Чреи…

— Извращенец.

— …Но от тебя что-то деталей не хочу, малыш.

— Задушу, сука. Я тебя года на три младше максимум.

— Да теперь уже, сколько ты там сказал?.. Не могу считать. Лет на двадцать старше, старый развратник.

— Ну нихуя себе. Сам к своей суккубе посылаешь, а потом обзываешься.

— Да я это гордо. Хоть где-то мой котёнок от души потрахался.

Марек слово сдержал и полез Гаэтана душить, расплёскивая воду за борты. Тело отяжелело, руки стали ватными, поэтому душился Гаэтан не столько впившимися в шею пальцами, сколько навалившейся на него ведьмачьей тушей. Он даже не сопротивлялся — пытался смеяться, но больше крякал пережатой глоткой.

— Кребе бы… крха-ха… сбкроси… ть… фунхтов… тридкрсать… крх-х…

— Я сейчас фунтов сто восемьдесят, сука, сброшу. Со скалы какой-нибудь.

Марек отпустил, услышав неприятный удар в чужом сердце, долбящем ему в уши громче собственного. Совсем нехорошо долбящем.

Гаэтан почувствовал это всем телом и Марека оттолкнул машинально, вырывая себе воздуха и пространства. Ему нужна была пара секунд, чтобы ожить, чтобы осознать, что он жив.

Гаэтан никогда не умел принимать, он будто забывал о ведьмачьих способностях управлять организмом, когда нюхал или втирал в десну. Впрочем, и фисштех его был грязный до одури, это Марек ещё по запаху понял. От этой хуйни даже у него могло что-нибудь сломаться.

Сломаться… Всё, что могло у него сломаться, уже это сделало. Марек вытянул на Гаэтана левую руку. Прохрипел что-то невнятное даже для него, складывая Аксий.

Ничего не произошло. Только вспышка застелила глаз, только Гаэтан ударил по руке, приученный кошачьими играми.

— Прости, — прошипел, держась за грудь, видя растерянный взгляд Марека, — привычка.

Иногда было сложно понять, улыбается Йольт, в смысле Марек, или это его уродство. Из-за перетянутой кожи и обнажённых зубов он почти всегда казался улыбающимся, да и ухмылку свою ублюдскую с морды далеко не убирал, но сейчас…

Сейчас перед Гаэтаном сидел не Марек, даже не Йольт, а тот крошечный безымянный ребёнок с вечно мокрыми руками, грудью и лицом. Этот ребёнок улыбаться не умел.

Кого из них так сильно размазало — Гаэтана или Марека — сказать было сложно. Но ни один, ни второй не заметили, как оказались сидящими в центре бадьи в крепких как камень, таких же холодных и каким-то образом сухих объятиях. Так они прятали друг друга, но скорее каждый сам себя, от чего-то снаружи, за спинами, от чего-то внутри.

— Мне бы ещё загончик, — пробормотал Гаэтан на ухо Яру.

— Не. Сдохнешь.

— Тебя спросить забыл.

Марек царапнул ребристыми ногтями по выпирающим лопаткам. Не предупредительно — до мяса, заставив Гаэтана выгнуться.