— Я ещё не записался.

— Чего?

— Того. В журнал не записался я.

— Брось, ты что, там записываешься?

— Вообще-то да. А ты, как я понимаю, нет?

— Делать мне нечего. Всё равно нету Школы уже.

— Коты-то есть.

— И что Коты?

— Ты там отупел от любви? Как ещё они узнают, что ты жив?

— Как будто кому-то есть дело.

«Мне есть», — подумал Марек, но не сказал. Вместо этого пожал плечами и развернулся. Направился к внешней стене, оставив Гаэтана одного на маленькой площади.

Яр отковырял неприметный камень и вытащил из дыры ключ. Поднялся на второй этаж башни.

Тонкий луч света еле касался тряпья, гниющего вдоль стен. Накиданное здесь Мелитэле знает сколько десятилетий назад, оно служило некогда лежанками для тех, кому спать было интересней, чем бдеть на стенах. Марек хмыкнул, вспомнив, как один из наставников нарушил его чудный, самый сладкий в жизни сон вон в том углу. Нарушил, схватив за ухо (левое, наверное, давно почившее), и пинком отправил на стену, в холодрыгу, град и снег.

Яр толкнул плечом боковую дверь. Вместо того чтобы распахнуться, она треснула с хрустом. Не открылась, но в пролом теперь пробивалось больше солнца, освещая хоть как-то грубый стол и табурет в центре комнаты.

На столе книга, как и всегда. Она лежала здесь, когда Марек впервые побывал в этой башне, лежала каждый раз, когда он дежурил, когда дежурили любые другие Коты. Она должна была прирасти к столу и не сделала этого только потому, что её часто брали в руки, делая новые записи. Относительно часто. С каждым годом всё реже.

Яр пролистал её, не поднимая, не двигая с места. Будто всё-таки надеялся, что книга в дерево въестся, и желал этому поспособствовать. Или боялся, что она рассыпется.

Журнал полный имён. Длинные и не очень столбики исчерчивают его с первых страниц. Все, кто когда-либо был в Юхерн Бане и на стоянках Котов до него, живут в этих столбиках. На десятки и сотни лет их имена переживают своих хозяев.

Марек открыл первый разворот. На его пергамент страшно было даже дышать: полупрозрачный, он крошился в пальцах. Чернила выцвели и выпали. От первых Котов остались одни линии. Следующим повезло больше. А через пару десятков листов кто-то додумался заменить бумагу и вшил новую.

Почти каждый столбец, местами даже имена, написаны разными почерками: учёт вёлся теми, кого за книгу сажали, а сажали тех, кто ближе всех пробегал. Марек припомнил, что и он однажды заносил куда-то под конец несколько новоприбывших. Кто это был и когда — не припомнил.

Снова полувыцветший разворот. Видно, оставили открытым под солнцем. А вот разводы: и слова в углу пары десятков страниц поплыли — намочили.

Марек цеплялся за случайные надписи, рассматривал, будто видел впервые, будто не листал эту книгу каждый раз, прибывая за эти стены. Дошёл до дат, в которых, как ему казалось, он впервые «ступил» в замок. Ему казалось это всякий раз на новом развороте. Одно из восьми слов в сегодняшнем столбце может принадлежать ему, но он не знает, какое. Мареков в этой книге пруд пруди, но с ним это имя недавно, а имя «Йольт» появится значительно позже.

Если очень внимательно вчитаться, — говорит молодой парень с кошачьими глазами. — Своё имя точно узнается.

А Мареку не узнавалось, никогда не узнавалось Йольту. В конце концов, он потерял своё первое имя ещё до испытаний, даже до тренировок. Слов без имён в книге тоже хватает, но все они похожи на клички взрослых или не похожи на того ребёнка.

Яр открыл последние записи: всё так же имена, но уже другого характера, написанные с другой целью. С момента распада цеха здесь отмечаются ведьмаки, гости бывшего дома. Крайняя запись:

1266. Айден.

Два года назад лапы последнего Кота топтали Юхерн Бан. «Ну, или не последнего, если есть ещё идиоты вроде Гаэтана.»

Марек смотрит на даты: всё реже и реже кто-то навещает это место. А вот его собственная запись:

1257. Йольт.

Имя, которое ведьмак получил незадолго до медальона.

Ведьмак с другим именем выдал щелбан другому медальону. Подумав, снял его с груди и сунул в карман. Достал из сумки свою чернильницу — местная давно иссохла — и вписал старым, облезлым до трёх бородок, пером:

1268. Марек. Гаэт…

Перо протекло, и здоровая клякса расползлась по странице, проглотила половину «Гаэтана». Яр дунул, отгоняя черноту от остальной записи. Сойдёт, и так понятно. А что за живой Кот Марек вдруг появился в книге, все желающие догадаются по уже не настолько, как в прошлый раз, но всё ещё убогому почерку.

Яр выглянул в щёлку бойницы: под стенами троллиха бубнила бессвязную песенку, соскребая оленя с земли и камня.

Спустившись, Марек не нашёл на площади Гаэтана, зато тот оставил открытой ворота в гору, туда Яр и отправился — в настоящий, а не «прихожий» Юхерн Бан. Странно, как он мог не думать о гномах и краснолюдах раньше, идя по этой шахте? Его и, видимо, не только его всегда обманывали эльфийские узоры и гобелены, выдавая туннели за произведение своего искусства. Что ж, хотя бы человеческая пристройка не вносила путаницы.

Далеко сзади захлопнулась дряхлая дверь. Мрак и тишина проглотили ведьмака. Хотелось бы ему думать, что самые безопасные и родные мрак и тишина в мире, но… Нет, в этом доме они означали всегда другое.

— Я не играю, — сказал Марек тихо в правильном направлении, и это разнеслось по всему туннелю.

Ему никто не ответил. С ним тоже никто не играл.

Не до конца в это веря, Яр поспешил пройти коридор трусцой. В следующем полумрак разбавлялся туманным светом — это узкие окна под потолком выходили во двор. Ведьмак свернул на кухню.

В центре пустого стола для разделки мяса лежал мешок крупы, явно оставленный так демонстративно в размышлениях, что с этим делать. Он оказался наполовину полным костной муки, наполовину — сухих тушек хлебных червей и единственной, как показало поверхностное исследование шкафов, едой на кухне. А ведь договаривались оставлять друг для друга припасы.

Марек направился в общий зал, некогда бывший прихожей, но с поры распада Школы служивший гостиной и спальней. Здесь Гаэтан с невесткой и расположились, устроив у малого камина гнездище из шкур и ковров. Гаэтан даже поставил палатку, обозначая, видимо, личное пространство. «Какой целомудренный…» Прежде чем отправиться рыться в его вещах, Яр пошёл вдоль стен, изучая висящие на них полотна.

Немного, всего штук девять, рам (несколько из которых, странно, но нынче пустовали), вот уже какое десятилетие, а то и столетие, хранило в себе важных Котов. Чем они были важнее любых других, Мареку не припоминалось, исключая пару лиц: знакомой лично чародейки и известного в узких кругах ведьмака, обозначенного мнением большинства основателем Школы Кота. Это были два центральных портрета Гезраса из Лейды и Войцехи. Просто Войцехи. И эта просто Войцеха снова заставила Марека улыбнуться.

Её здоровенная ростовая картина могла бы накрыть собой всех этих котов-ободранцев. Да даже Гезрас, написанный явно не последним мастером, жался к бочку её холста сиротливо, настолько помпезно оформлена была эта чародейка, настолько нагло когда-то она себя здесь повесила.

И снова странно — рамы у неё нет. А ведь была в прошлый раз. Толстая и резная, золочёная… Марек сам ответил на незаданный вопрос. На эту раму ещё до падения Цеха каждый второй житель Юхерн Бана поглядывал с прикидкой. «Сами растащили весь замок, засранцы».

Рассматривать Войцеху было такой же традицией, как обозначаться в журнале. И судя по стоящей напротив галереи скамье, приволочённой аж из столовой, этим ритуалом не брезговали. Смотреть следовало снизу вверх, как всегда, ещё с тех времён, когда зрители помещались под чародейкины юбки втроём. Начинать надо с безвкусных пёстрых сапожек, свёдших с ума не одно поколение мальчишек. Эти монструозно высокие каблуки снились в замке каждому второму, с возрастом — всё чаще.

Как Войцеха только додумалась надевать такие сапоги в крепости, где даже ведьмаки ломали ноги о выступы и ложбины, о гусиную кожу полов, которая с каждым годом рябилась всё сильнее, загадкой, впрочем, не было.