Меня ничего не держало в этом мире. Смерть забрала молодую жену и двоих мальчишек-близняшек. Я до сих пор помню окровавленные простыни, измученное лицо светловолосой женщины, испарину на висках, сжатые до боли пальцы, пронзительный рваный крик и бездыханные комочки, перемазанные в крови и слизи… Наши мертворожденные дети, наши разбитые на части мечты. Мне было двадцать семь лет, а жене – только двадцать. Вместе с близняшками умерла и их мать, и моя любовь, и моя жизнь. Свет искристых голубых глаз померкнул и медленно угасал.

Мне незачем было жить, так пусть боги примут мою жертву.

- Прости меня, Хельга. Я был недостоин.

Медленный шаг в пустоту, пронзительные крики небес, слабая пульсирующая боль в груди, предательские слезы на глазах… И запоздалый вздох, удар, падение, тьма, покой…

Ничем непримечательное мужественное лицо, нос с горбинкой, острый подбородок, высокие скулы, светлые волосы, заплетенные в косы возле висков, но глаза… Бездонные омуты вечной тьмы с игривым отблеском сияния ночи. Глаза цвета спелой черники. Теплые, спокойные, живые.

- Так вот какая смерть… – прошептал я, не узнавая свой хриплый оборванный голос.

- Ты лучше спроси у меня, какой должна быть жизнь. – мягко улыбнулся незнакомец, убирая с моего лица тонкую светло-русую прядь.

- Зачем ты заставил жить?

- Потому что не мог иначе…

Небо помнило нежность…

- Это первый снег. Теперь зима не упустит из своих объятий эти земли.

- Тебе лучше?

- Нет. Болит. Здесь. – я прикладываю руку к груди. Спокойно и размеренно бьется сердце, отмеряя время жизни и смерти.

- Сегодня годовщина, да? – спрашивает он осторожно, сжимая в ладонях мои ледяные пальцы.

- Ты пойдешь со мной на могилу?

- Для тебя это важно… – говорит Эйвинд с горькими нотками грусти в голосе. Он вынужден терпеть мою боль и страдания вот уже месяц, и все чаще глубокие темные глаза наливаются грустью, но ни разу мой спаситель меня не упрекнул.

Мы идем неспешно, медленно, любуясь красотой прибрежных скал и холодом серого шелестящего моря. Белоснежная корка первого снега укрыла тонким покрывалом землю, также бледные снежинки замерли в светлых волосах Эйвинда, на его длинных ресницах и бровях. Король Льда и Вечности.

Холод сковывает движения, но хрустальная чистота воздуха дарит ощущение легкости, чистоты, невесомости. Стоит на мгновение забыть о боли утраты – и взлетишь в небеса вольной величественной птицей. В серые мутные небеса.

Я упал на колени возле могилы. Руки до боли в кончиках пальцев сжимали амулет на простой кожаной веревке. Это Мировое Дерево, вписанное в круг, я подарил Хельге на нашу свадьбу. Она обещала хранить его вечно… И умерла. Теперь вечность для нее – не пустой звук.

Снег не позволял забыться. Окровавленные белоснежные простыни, истерзанная бледная кожа… Эти картины сколотят крышку моего гроба и засипят живого человека мертвой землей.

- Все хорошо, Кедеэрн? – мягкий успокаивающий голос, который способен вытащить меня из пучины немых страданий. Я облегченно вздыхаю.

Эйвинд берет мое лицо в свои руки. Его ладони всегда теплые и пахнут яблоками, они дарят иллюзию защищенности и призрачного счастья. Я закрываю глаза, чтобы прогнать подальше маленький холмик земли, припорошенный бледными скелетами снежинок. Сейчас теплое лето, буйно цветет лиловый вереск, над ним гудят пчелы, пахнет цветочным горьким медом и сыростью моря. Высоко в небесах кричат птицы, мягкая трава холодит уставшие ноги, теплый ветер ерошит волосы и ласкает руки. Нет боли, нет смерти, нет могильного холода зимы и тоскливых стонов ночных духов.

- Ты простишь мне мои слабости, Эйвинд? – шепчу я, так и не открывая глаз. Он молчит, но я чувствую уверенный короткий утвердительный кивок. Один камень канул в Бездну. – Ты простишь мне то, что заставляю тебя терпеть свою боль? – еще тише вопрос, и вновь короткий кивок. – Ты простишь меня за недоспанные ночи, проведенные около моей кровати, когда мое тело билось в горячке? – едва слышны мои слова. Их уносит холодный зимний ветер. Утвердительный кивок. Третий камень сбросила в пропасть душа. – А кто простит меня за это?

Не открывая глаз, подаюсь вперед и прикасаюсь холодными губами к его горячим обветренным губам, которые пахнут чем-то сладким, но отдают лишь горечь и привкус горной лаванды. От легкого поцелуя моя душа освобождается от каменных оков и железных цепей, а сердце колотится в бешеном ритме. Больше нет боли, печали, страданий, кошмаров и призраков смерти, на меня снизошло благословение богов, вечное счастье и осознание непостижимой доселе истины – только любовь в состоянии залечить раны, а время – плохой врачеватель.

Легкое касание – ничего больше. Это не грязно и не порочно, здесь нет ни капли страсти и желания. Сладость переплетается с горечью, холод – с надежным теплом. Я не могу отойти – теперь это равносильно смерти. Лишь рядом с Эйвиндом моя душа горит, а не тлеет, оседая во тьму мокрым пеплом. Но поймет ли от меня? Захочет ли понять?

- Небеса все простят, Кедеэрн. – шепчет он мне в губы. Его дыхание рваное и теплое, а я похож на живое воплощение льда. – Посмотри на них, внимательно посмотри. Они всегда поймут, разделят наши чувства и простят. И тогда мы спасемся.

- Обещай мне! – обреченно крикнул я, сжимая его в объятиях. Ни капли нежности, ни капли страсти.

- Обещаю. Они простят. Небеса всегда всем все прощают.

И Эйвинд поцеловал меня снова. Теперь это не было спасение моей истерзанной воспоминаниями души – это была ее новая смерть. Поцелуй, наполненный теплом, обещанием заботы и верности, любовью. Снег медленно оседал нам на плечи, запутывался лебединым пухом в волосах, падал на ресницы. Невыносимо пахло яблоками, летом и солнцем, развеивая мой собственный запах боли, полыни и горной лаванды.

- Зачем ты меня подпустил так близко, Эйвинд?

- Потому что не мог иначе…

Небо помнило жизнь…

- Подожди, Кедеэрн! Ты ведь знаешь, что убегать бесполезно! – кричит мне вслед Эйвинд. Его голос звучит игриво и ласково, с теплыми нотками уюта и любви.

Я смеюсь, оборачиваясь на его слова. Мой смех звонкий и чистый, как воды быстрого горного источника; в искристых голубых глазах нет ни капли прошлой боли и всепоглощающей пустоты. На душе легко и светло, хочется обнять весь мир и прижать к себе, как маленькое капризное дитя.

Теплые солнечные лучи позднего лета согревают бледную кожу, запутываются в волосах, замирают золотой пылью на губах. Море сегодня спокойное, шумит тихо, даря умиротворенность и покой. Я смотрю на наш дом – маленький и уютный, достроенный в начале этого лета. Наш дом. Простые слова приятно греют душу, порхая внутри сотнями озорных легких бабочек.

Я счастлив. И вчера, и завтра, и вот уже полтора года я безгранично и неизлечимо счастлив. Прижимаю руку к груди, где дико колотится сердце, нащупываю пальцами серебряный кулон в форме маленького дракара – подарок Эйвинда на мое двадцативосьмилетие. От холодного безразличного металла кожу обжигает неугасимым ярким огнем.

Эйвинд подходит медленно. На нем только тонкие черные штаны, волосы перетянуты плетенным кожаным шнуром, грудь и плечи блестят от пота, а в правой руке он сжимает короткий меч. На мужественном лице застыла полуулыбка, в темных глазах пляшут искорки веселья. Я любуюсь его стройной фигурой, плавными движениями, спутанными волосами, что беспорядочно падают на лицо и шею, ожерельем с костяных бусин и клыков убитых им волков и медведей. Опасная мужская красота.

- Ты же не ребенок, Кедеэрн! – мягко улыбается Эйвинд. Я боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть свое счастье. Иногда мне не верится, что такой сильный и уверенный в себе человек выбрал слабого вдовца без рода-имени.

- Я устал… – жалуюсь, осторожно убирая с его лица мокрые пряди.

- Ты обещал, что не будешь увиливать от тренировок. Это для твоего же блага, Кедеэрн. У тебя такое доблестное кельтское имя – повелитель сражения, а ты даже меч не можешь удержать в руках дольше нескольких минут! – в теплом голосе Эйвинда слышен упрек и легкая усталость.