========== Часть 1 ==========

Только небо хранит нашу память… Сейчас, когда до конца осталось там мало, я смотрю на него и вижу: оно не забыло, оно сохранило в себе всю ту боль, крики, стоны, слезы, кровавые реки, безумные надежды. Так неистово тогда любили, так бездарно тогда умирали… Сотни, тысячи, десятки тысяч людей гибли зря – от случайной стрелы или в общей схватке, где хотят померяться силами два героя, а с ними идут на смерть миллионы. Умирали на войнах, сгорали на кострах, тонули в холодных водах. Жизнь не значила ничего, но за нее безумно хватались. За мертвую изломанную жизнь…

Люди все забыли. Им свойственно выбрасывать, выжигать раскаленными углями с памяти самые важные сердцу моменты, но искра бледного прозрачного огня всегда будет тлеть в отдаленном уголке зеркальной темной комнаты под названием Душа. Люди просто бояться безудержного океана воспоминаний, которые несут в себе горькую острую боль, что пахнет лавандой, сандалом и полынью. Да, воспоминания несут с собой только желание смерти, а многие хотят жить. Просто жить одним днем, не оглядываясь назад и не мечтая о будущем.

Я тоже когда-то мечтал забыть. Так безудержно и неистово, что иногда проклинал весь мир. Этот святой-грешный мир, который в свое время подарил внеземное счастье, смешанное с адской болью. Хотелось спокойной размеренной жизни где-то на окраине селения, ближе к лесу и горам, но подальше от мрачности величественных замков древности. Хотелось уходить глубоко в лес, охотиться на мелкую дичь и кормить пугливых белок, собирать ранней осенью грибы и кислую клюкву, а позднее царапать руки о ежевику и терновник, купаться в ледяной реке и ходить босиком по мягкой траве, что пахнет вечным холодным летом Скандинавии, слушать беспечное пение невзрачных птиц или просто наслаждаться шумом деревьев и тихими разговорами колокольчиков, наблюдать за полетом гордых ястребов и за жидким золотом больших совиных глаз, греть руки у костра и засыпать на промерзлой земле, что к утру укроется бледным пухом первого снега… Да, мне до боли в груди сейчас хотелось забыть ту прежнюю жизнь, где у меня было все, кроме самого главного – родственной теплой души.

Только небеса всегда неустанно сопровождали меня, свидетельствуя и записывая на прозрачных страницах мою боль. Иногда мне даже казалось, что они сочувствуют мне, сладко плачут или посылают на хрупкие плечи ангельский пух… Небо все видело – все мои грехи и наивную праведность, мою храбрость и трусость, моменты наивысшего счастья и падения немых страданий, слезы радости и боли, улыбки и печальные взгляды, мою доброту и жестокость. Небо все видело и великодушно простило. Все, кроме одного.

Мой самый сладкий грех, горькая нежность и трепетная страсть, щемящая боль и зияющая пустота, моя Вечность, Жизнь и Смерть, мой Эйвинд…

Небо помнило горечь…

Мелкие капли холодного весеннего дождя царапают бледную и хрупкую, словно дорогой изысканный фарфор, кожу на ладонях и запястьях. Тонкие струйки крови стекают по лицу, оставляя рубиновые дорожки от высоких скул к острому подбородку, а через миг сладковатые слезы небес слизывают ласковыми язычками эту влагу жизни. Кровь, кровь, кровь… Она везде: заливает изящное лицо, стекает по тонкой шее, вниз по ключицам и впалому животу, впитывается в изорванные черные штаны, теряется в грязной воде и впитывается в упругие измятые травы. Слишком много рубиновой и ярко-алой жидкости, что так тошнотворно пахнет мокрым железом и гранатами.

Дыхание все реже, пульс – слабее, удары сердца – медленнее… Нет сил прошептать во тьму всепоглощающей ночи слова помощи, нет сил коротким точным ударом оборвать свои мучения. Слишком больно, чтобы быть правдой, слишком позорно, чтобы хвататься за жизнь. Кровь смывает следы недавнего тепла, целует тело крупными драгоценными каплями, что за миг превращаются в простую дождевую воду…

Вокруг – пустота, глухая вязкая чернота, что давит на грудь тяжелыми свинцовыми плитами, выколачивая с легких остатки холодного исколотого воздуха. Над головой – базальтовое дождливое небо, под ногами – измятый лиловый вереск, и дальше вокруг – степь. От дождя все запахи усилились, и теперь ковыль пахнет сладко, полынь – слишком горько и вязко, как прогорклая вишневая смола, а изломанный вереск дарит спокойный аромат поздней весны, омытой проливными холодными дождями.

Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук… Все медленней и печальней бьется где-то в горле пульс. Крови слишком мало, чтобы заставить сердце ожить. Хорошо бы было сесть на мокрую траву, порвать на лоскутки штаны и перевязать раны на голове, шее, руках, но глубокие рваные порезы – единственное, что осталось от человека, который подарил весь мир. И теперь отобрал.

- Ты убил меня, Эйвинд… – удивленно и слегка печально шепчу я, дотрагиваясь тонкими бледными пальцами, перемазанными в яркой артериальной крови, к его щеке.

- Это должно было случиться. Рано или поздно. Дурман, желание, проклятая нежность… Мы бы ослепли, онемели, сошли с ума, Кедеэрн… – словно в горячке, шепчешь ты, сжимая мои испачканные руки, которые, помимо крови и боли, пахнут сандалом и сладкими красными яблоками, что мы собирали поздним летом.

- Почему я?

- Потому что… я слишком сильно хочу жить.

- Твое имя – ветер счастья. Эйвинд… Когда-то я мог шептать его часами. Да, ты принес мне счастье…

- Но оно испарилось вместе с первой весенней грозой… Мы обречены.

- С первой минуты встречи.

- И до последнего вздоха.

- Моего?

- Да.

- И потом ты будешь счастлив, Эйвинд?

- Помнишь, что я тебе сказал когда-то? Это было тысячу лет назад, или вчера… Моя жизнь – твоя смерть. Я переживу эту весну, но не дольше. Печаль поглотит искалеченную душу. Тебе очень больно?

- Нет. – я через силу улыбнулся. Обреченно и ласково, как могут улыбаться только безумцы или влюбленные менестрели. – Так зачем же, любимый?

- Потому что не мог иначе…

Кровь… Казалось, я плыву в океане крови и боли, а душа падает в пропасть сотнями битых витражных осколков. Я верю ему. Верю до последнего вздоха, несмотря на то, что горло пересекает глубокая рана от его любимого кинжала с серебряной рукояткой в форме дракона – моего подарка на пятилетие нашей общей жизни. Это было так давно… Зима смыла воспоминания течением быстрой горной реки, что ломает и глотает острые куски прозрачного льда.

Он благоговейно проводит пальцами по моей щеке. Это не нежность и далеко не любовь – минутная слабость, подаренная мне на прощание. Вокруг нас – пустота, внутри – зияющая дыра и непроглядная тьма безлунной тихой ночи. В его глазах цвета спелой черники затаилась боль, а на бледных тонких губах застыла призрачная нотка страдания. Мне даже кажется, что Эйвинду хуже, намного хуже, чем мне. Сейчас кровь вытечет, последние силы покинут меня, и душа обретет покой, а он медленно угаснет, как угли в маленьком уютном камине.

Хочется столько спросить и сказать, попросить не печалиться и начать жизнь заново, хочется просто закрыть глаза и больше никогда не проснуться. Я не смог подарить ему такую роскошь, я даже не смог завершить начатое. Дождь уносит в небеса мои скупые слезы и немые крики. Пока Эйвинд рядом, я должен быть сильным. Надеюсь, он подобрал красивое место для могилы…

Небо помнило пропасть…

Я стоял на скале. Холодные волны целовали измученные ноги, словно языки ночного костра. Гроза ревела и бросалась в почерневшие воды ослепительными искрами, а небеса превратились во всевидящие глаза тьмы. День клонился к закату, но базальтовые тяжелые тучи, наполненные не живительной влагой, а расплавленным свинцом, спрятали огненный диск далекого безразличного солнца подальше от глаз людских.

Я не слышал звуков грозы и моря. Буря текла сквозь меня, не оставляя рваных ран на бледном исхудалом теле. Скалы шептали что-то на непонятном тоскливом языке, гром и молнии метались и сплетались в игривые опасные клубки, а шум разгневанных волн заглушал далекие крики. Я – свободная птица, которая сейчас расправит крылья и броситься вниз. Но только настоящая птица обязательно взлетит…