А Зинаида Андреевна, обиженная подругой, решила, сказав Юлиусу, что он такое — не сказать она не могла, пойти к Тате, которую, правда, не очень любила, но Аннета совсем сделалась легкомысленна, а она сама настолько в трагическом положении, что не в состоянии что-то решать. Она вошла в гостиную и увидела, что Юлиус лежит на диване и лицо его — теперь уже все, не только глаза, — выражает тоску. Что-то было в нем незнакомое, что напугало Зинаиду Андреевну, и она спросила, забыв об обидах и всем том, что хотела сообщить мужу:
— Что с тобой, Алексей?
— Ничего, — ответил он ей, улыбнувшись. Но тревога не прошла у Зинаиды Андреевны, и она потрогала его лоб. Лоб был холодный и влажный.
— Выпей немедленно аспирину, — успокоившись, сказала Зинаида Андреевна.
— Да, обязательно. Знобит немного, — улыбаясь, согласился Юлиус.
Зинаида Андреевна дала ему аспирин, горячего чаю, поставила горчичники (она знала, как поступать, когда человека знобит и он простудился), позвала Томасу, которая опять шушукалась с Колей.
Зинаида Андреевна ушла, сказав напоследок, что идет к Тате, а здесь посоветоваться не с кем. Юлиус проводил ее тоскливым обожающим взглядом. Как понимал он свою Зинушу, которая из хозяйки дома, матери семьи превратилась в невесть что, и он, как настоящий Иван-дурак-неудачник, ничего не может, даже проводить ее до подруги.
Зинаида Андреевна на полчаса разминулась со старшей дочерью, о которой в дороге не думала, она заставляла себя забыть ее и преуспевала в этом. Да что говорить! Разве раньше позволила бы она дочери болтаться одной столько времени, себе обижаться и не действовать. Но время началось другое, и по другим меркам все пошло мериться. Разве позволила бы она Томасе столько времени шушукаться с молодым человеком по темным углам? А теперь? Да разве пошла бы она в приживалки к подруге? А теперь вот живет и не гибнет от стыда. Тут Зинаида Андреевна призналась себе, что поторопилась с переездом к Аннете. Но тут же и нашла оправдание: новые власти зато не смогут к ним придраться. И сколько продержатся эти новые власти, усмехнулась Зинаида Андреевна и тут же вздохнула: кто знает. Мелькнуло в ней сомнение по поводу любых советов, но она запретила себе так думать, потому что тогда надо сидеть сложа руки. А она этого не могла. И, высоко подняв голову (пусть все видят, что ее не сломишь!), она пошла по улице быстро и твердо. Но никто не видел ее, никого на улицах она не встретила.
В тот момент, когда она вступала на Татин порог, Эвангелина спрашивала Томасу об отце. И Томаса ей зло отвечала, хотя отца не очень-то жалела, потому что теперь точно понимала, что он любит гадкую Эву и поддерживает ее. Раньше Томаса не сердилась на отца за любовь к Эве, потому что сама обожала ее. И, видя, как отец относится к Эве, проникалась к нему чувством соучастия, причастности к его любви. И жалела. Как не достигшего любви взаимной. Но теперь Томаса поняла Эву, узнала, какая она хитрая и злая, только притворялась доброй и прекрасной, неужели Юлиус этого не видит или прощает? Но разве можно такое прощать? Коля ничего не спрашивал о том, что с Болингерами произошло, но все-таки один раз невзначай поинтересовался, где старшая Томасина сестра, которая помнилась ему взрослой красавицей. Томаса хмуро и коротко ответила, что Эва осталась там. И Коля больше не говорил об Эвангелине, понимая, что о ней говорить нельзя. А легкомысленная тетя Аннета, которая никогда не знала, не помнила, не хотела знать и помнить, что кому можно говорить, — сообщила Томасе довольно весело, что Эву видели в Главном новом учреждении и у нее наверняка романчик с самым ужасным из новых. Томаса так перепугалась, что чуть не упала в обморок от сердцебиения, а легкомысленная Аннета смеялась и говорила дальше, что она этого человека не видела, но что он хоть и ужасен, но молод и хорош собой. Томаса рассердилась на тетю Аннету за ее тон, которым она рассказывала эту новость, но не показала этого, только хрипло спросила, что еще знает тетя Аннета об Эве. Но Аннета больше ничего не знала, хватало и того, что она сказала. С тех пор Эвангелина приобрела для Томасы очертания ужасные. Ей везде виделась Эва с окровавленным ножом в руке, с каким-то страшным человеком рядом, у Эвы всегда в этих видениях было страшное гримасничающее лицо. А однажды ночью Томаса вдруг пожалела Эву. Ей подумалось, что сестра, наверное, боится своего «чудовища» — так Томаса окрестила ТОГО ЧЕЛОВЕКА, который, возможно, и красив, как Аполлон, но злее крысы. Полдня после этой ночи Томаса думала, как спасти сестру. Тут она вспомнила своего верного Колю и, взяв с него честное благородное слово, рассказала об Эве, что знала, и попросила совета и помощи. Коля дал четкий ответ. Томасе пришлось повиноваться его железной мужской и военной логике, которая доказала, что Эвангелина счастлива с «чудищем», иначе она дала бы знак.
— Кроме того, — сказал Коля, — я видел Улиту Алексеевну, она была весела и прекрасно выглядела. — Коля помедлил, посмотрел таинственно на Томасу и добавил — Я видел ЕГО.
Томаса перестала дышать. У нее заныло внизу живота и вдруг провалилось сердце так же, как раньше, когда она только изредка видела Колю, а не жила с ним в одном доме.
— ВЫ ВИДЕЛИ ЕГО?
Томаса не заметила, как схватила Колю за руки. Но Коля не воспользовался удобным моментом, потому что Томаса вопреки всем опасениям не нравилась ему. Она была хорошим товарищем. И родной сестрой той, кто была для него идеалом.
— Да, — строго подтвердил Коля. Он не знал, что сказать про Машина, который вызвал у него неприязнь и чем-то понравился ему.
— Боже мой, Коля, вы можете с ума свести! Ну какой он? Какой? — сжимала Колины руки Томаса, не думая сейчас ни капельки о Коле, а просто не справляясь с любопытством и волнением.
— Я прошу вас, Антонина, — сказал так же серьезно, как и прежде, Коля, — чтобы все было между нами.
— Ну конечно же, конечно, Коля, душка, — добавила последнее Томаса, дабы растопить ледяного Колю, уверенная, как и другие, что Коля в нее влюблен.
— Я знаю женщин, — сухо сказал шестнадцатилетний Коля. — Стоит им встретиться, как они тут же забывают свои распри и начинают болтать как заводные. И выбалтывают любые тайны.
— Вы меня не знаете, потому так говорите, — гордо подняла голову Томаса. — А Эва для меня не существует.
Коле больно было это слышать, но он понимал, что Томаса права. Коле нравилась Томаса своей мужской прямотой и честностью. Она была похожа на мужчин, и с нею можно было не бояться предательства. Эвангелина же сущая женщина, по-видимому. Коля вздохнул.
— Хорошо. Я расскажу вам все. Я пошел к этому их у-кому и стоял там. Улита Алексеевна меня, конечно, не помнит, — Коля подавил горечь. — Я стоял недолго. Из вашей бывшей гимназии вышел человек. Я сначала не обратил на него внимания, потому что он был как все, в шинели, шапке. Солдафон. Но потом я увидел, что за ним следует солдат с винтовкой, и я понял, что это охрана. — Коля остановился, чтобы перевести дух, потому что рассказывал он четко и холодно, а чувство у него было сейчас такое, как будто он вновь видел этого человека с сухим лицом и острыми скулами, но уже зная, где тот человек побывал. Ревностное чувство заливало Колю.
Он шел за ними, чтобы проверить себя — боится ли? Ведь все же он кадет — и шинель кадетская и фуражка (без кокарды, и шинель без погончиков…) — и стоило им обратить на него взгляд, как тут же они его бы схватили. Коля в этом не сомневался. Никого не было на улице, кроме них троих. Так он прошел с ними до дома Эвангелины, и Коля думал, что умрет, когда они двое были там. И впервые ему захотелось закурить, как курили в дортуаре старшие, широко раскрывая рот в затяжке и выпуская носом клубы серого дыма. На зависть младшим. Он стоял у дома долго, и виделось ему все, что он знал и мог предположить. Все происходило с согласия Эвангелины, иначе бы она кинулась к окну и закричала, позвала на помощь. Назло себе, себе на унижение, Коля стоял и представлял, что там происходит. Сначала он даже забыл, что там солдат, но когда вспомнил, то не удивился и не ужаснулся, только покривил замерзший рот. И солдат. Он не заметил, как они вышли. Вышли и были около него. Быстро шел ТОТ. Он прошел почти рядом с Колей, и Коля заметил, какой у него длинный узкий рот, прямая щель. Лицо ТОГО было нахмуренным и жестким. Еще более жестким, чем раньше, когда ТОТ шел сюда. Солдат тащился сзади. Коля бежал оттуда, хотя первым движением его было войти и увидеть Улиту Алексеевну. Какая она сейчас и что скажет, но по праву подумал, что она его не узнает, и ушел.
