Держа в двух руках пирожки, упакованные в пакеты и соки в коробочках, он выбрался из голодной толпы и высыпал все на стол. Сев, он разделил провиант, это означало, что сидеть придется вместе.

– Да, Жаннет, трескай побольше пирожков, а то на физре мяч поймаешь и улетишь в сетку, – сказал Макс с набитым ртом.

– Вот и полетаю заодно, – ответы у меня рождались всегда мгновенно и для меня самой неожиданно, я не контролировала этот процесс.

Я не умела говорить длинные монологи, они обычно существовали лишь в моей голове или на бумаге, все мое общение в школе состояло их коротких реплик. А с Максом, тем более, я лишь мысленно вела  бесконечные беседы.

После школы мальчишки собирались на баскетбольной площадке и до вечера бросали мяч, как чернокожие в американском кино про подростков. Поэтому я напросилась в магазин, чтобы лишний раз пройти мимо школьной площадки. Сегодня Макс был один, он сходил домой переоделся и был в белом лонгсливе, поверх него болотного цвета худи. Он как будто танцевал хип-хоп, резко перемещаясь вправо и влево, уходя от невидимого соперника, замедлялся у щита, прицеливался, и неизменно попадал в кольцо. Я прошла незаметно мимо, боясь, что он услышит набат моего сердца, волоча ноги из ватина, впиваясь ногтями в середину мокрой и холодной ладошки, пытаясь снять внутренние судороги.

Длинная бесконечная очередь, люди стоят с определенной дистанцией строго друг за другом. Когда впереди стоящий делает небольшой шаг, ты тоже должен шагнуть вперед, иначе идеальный порядок нарушится. И ты только и ждешь, чтобы не пропустить этот момент. Передо мной спина мужчины, он толстый, постоянно вытирает пот с лица и неизменно прячет скомканный  платок в карман. Тяжело дышит, и я переживаю, что он может сбиться и тогда те, кто стоит за мной затопчут меня. Я понятия не имею, за чем очередь, но знаю, что это мне очень нужно. Откуда-то спереди дошла волна, что всем не хватит. Вдруг кто-то резко выдернул меня из очереди и увлек с собой. Понятно, Макс. Я четко понимаю, что если  даже это была очередь к богу, в рай, я легко откажусь от места в ней, ради того, чтобы сбежать с ним.

– Ты не знаешь, за чем была очередь? – все-таки интересуюсь я.

– За циркулями, – в голосе Макса ни грамма стеба, с таким у нас не шутят даже во сне.

Мы идем, держась за руки, и я ощущаю, что Земля круглая, именно не рельефно, а завернуто, как  мяч.

Останавливаемся возле металлической вышки, и земля как будто тоже перестает вращаться. Макс начинает ловко подниматься наверх по наклонной решетке вышки, я понимаю, что мне нужно тоже. Я панически боюсь высоты. Когда по телику показывают, что кто-то куда-то поднимается у меня сразу потеют ладошки, на них прямо собираются капельки пота. Железные конструкции холодные и ржавые, я хватаюсь за них мокрыми руками. Медленно поднимаюсь, выверяя каждый небольшой шаг. Поднявшись на пролет нужно перейти почти без опоры на противоположную сторону. У Макса все это получается легко и красиво. Вниз смотреть невыносимо страшно, но мы добираемся до такого уровня, когда спуститься еще страшнее. Чем выше, тем больше расстояние, которое можно только перешагнуть, перенести сначала правую ногу, поймать опору, дотянуться рукой до конструкции, перенести вес на правую ногу, ухватиться второй рукой и только потом приставить левую ногу на небольшую плоскую площадку. Бесконечно долго длилось мучение, от страха  я была вся мокрая, сил не было даже улыбнуться Максу, стоящему на самом верху на небольшой площадке, расставив руки в стороны, ловя грудью ветер. Я поднялась к нему, мы еле вмещались вдвоем. Опорой служил лишь небольшой хлипкий поручень. Ни красота, открывающаяся с высоты, ни тесная близость с Максом не могла компенсировать мои страдания.

Земля явно сферически загибалась, как на рисунках Экзюпери, где Маленький принц стоит на своей планете, и ветер развевает его плащ. Один страшный вопрос висел в воздухе: «как мы спустимся обратно?».

Когда мы обернулись, увидели широкую горку, спускающуюся вниз с вышки и уходящую вдаль так далеко, что ее конец уже был за округлым поворотом земли. От ужаса у меня фактически зашевелились волосы, я не почувствовала это, а увидела как волосы оторвались от плеч и поднялись словно  сильно наэлектризованные. К тому же спускаться нужно было стоя на ногах. До седьмого класса мы с Амитой зимой катались с горки в нашем лесопарке. Горка нам тогда казалась высокой и крутой, когда я этой зимой прошла мимо, удивилась какая она низкая и пологая. Помладше мы скатывались на санках, а постарше – стоя на ногах. Самая подходящая обувь для этого были сапоги на плоской и широкой подошве, они не разъезжались, когда ноги налетали на ледяные кочки. Поэтому небольшой опыт у меня был, но масштаб ожидаемого спуска был космический. Макс обнял меня сзади за плечи, чтобы правильно направить и очень аккуратно подтолкнул, понимая, что самой мне не решиться. То, что было дальше, даже еще страшнее, чем подъем. Горка была ледяная, даже снежная, вокруг уже было темно, лишь сама горка подсвечивалась жёлтыми фонарями. Мы пролетали повороты на огромной скорости, Макс то был рядом, то обгонял меня, подбадривая, как мог. Я летела со скоростью звука, знала, что выгляжу некрасиво и неуклюже, но мне было все равно, больше всего на свете я хотела оказаться внизу.

Будильник освободил меня от самого страшного сна в моей жизни..

Похоже, когда во сне я поднималась на башню, а потом скатывалась с горы, у меня поднималась и падала температура. Проходя в туалет мимо кухни, я бросила:

– Мам, я заболела, где у нас градусник?

– Я думала, хоть этой весной обойдется без гриппа, и прививку вроде делали, – она принесла мне в комнату чай, горячий бутерброд с вареной колбасой, шипучий терафлю и градусник.

– Я побежала, если что я на связи, звонить буду каждый час,– сказала, убегая на работу. Конечно, никто каждый час звонить не будет, при ее рабочем режиме, по которому даже туалетную комнату посещают по графику. Мама работает в Сбербанке простым операционистом, и если следовать логике "сапожника без сапог", денег и вправду у нас никогда не было. То есть они конечно существовали гипотетически, ведь на что-то мы худо-бедно питались и одевались, но так, чтобы я видела хоть их какое-то многокупюрное количество – ни разу. Для свободного расхода и незапланированной покупки денег не было никогда. Но к тому, что не имеешь, не образуется привычка, это как не пробовать с рождения шоколад по причине аллергии, и всю жизнь не хотеть его. Вот, скажем, на деньги у нас наследственная аллергия.

Хлопнула дверь, ключ провернулся два раза, заперев меня в квартире, один на один с коварным вирусом. Когда жар поднимается до сорока, моя кровать начинает бредовые полеты вверх и вниз, как гроб с панночкой в Вие. От этого начинается кинетоз, я даже как-то почитала о нем в википедии, это когда вестибулярный аппарат фиксирует ускорение движения, а глаза нет. Поэтому рядом с кроватью мама мне ставит желтый пластиковый таз, даже при взгляде на который кинетоз усиливается. Внутри моего организма разворачиваются военные действия. Вирус от места десантирования за день совершает марш-бросок вверх, в носоглотку и вниз, в бронхи, и в местах новой дислокации разворачивает длительную оборону, прорвать которую не могут ни самые сильные лекарства от кашля, ни капли от насморка.

Горячий бутерброд, одиноко оставшийся на тарелке, превратился в лодочку, сыр с колбасой завернулся вверх, а лист петрушки торчит сбоку как весло.

Когда температура падает до тридцати восьми, я засыпаю, проваливаясь в сон как в колодец.

Я стою у дома Макса, вечер, в окне горит свет. Дом пятиэтажный, кирпичный, серый, старый, деревья густо растущие вокруг гораздо выше него. Дверь балкона в торце здания на втором этаже приоткрыта и в двери зажата занавеска. Я точно знаю, что это его балкон. Сквозь закрытую штору вижу фигуру, он ходит туда-сюда, рука согнута к уху, как будто разговаривает по телефону. Из-за угла дома поднимается огромная луна, как иногда рисуют на картинках, на фоне луны деревья вырисовываются черным узором, так, как если бы ветки были голые, хотя перед домом они с зелеными кронами. Пошел сильный дождь, а я стою и не могу сделать шаг, ноги вросли в асфальт по щиколотки, как будто застыли в жидком цементе. Мне очень холодно, вода стекает по телу ручьями, я почти голая, верх полностью, внизу непонятно, вроде что-то есть, закрываюсь, обхватив себя руками, губы дрожат и зубы очень громко стучат друг о друга. Дверь балкона распахивается сквозняком. Макс выбегает, чтобы закрыть ее, и я вижу его силуэт на фоне луны.