Зазвонила мобилка, о, ужас, понедельник

Пожалуй,  впервые я шла в школу без приступа панической атаки. Безнадежной любви не существует. Надежда, как кешбэк возвращается на твой сердечный счет. Причем чем больше ты в чувство вложишься, тем больше надежда. Наверное, наша природа все-таки против неэффективной траты человеческого ресурса. Вот и я купилась на сердечную коммерцию, шла и придумывала взгляду Макса, там, на набережной, все новые и новые смыслы. Я бы хотела отыграть с ним эту сцену у самого привередливого режиссера, чтобы все вокруг, операторы, ассистенты, артисты следующей сцены, нервно курили и поглядывали на часы, а он все требовал и требовал повторить все сначала. Мы в сотый раз сталкиваемся  и внимательно смотрим друг на друга. Оператор выхватывает  взгляд крупным планом, чтобы в нем было и открытие, и недоумение, и  любование, прикрытое циничным прищуром и еле заметной ухмылкой.

Я знала, что это Макс тяжело плюхнулся рядом на скамейку и стал вытряхивать из мешка кроссовки. Даже ему, владельцу единственной тетради приходилось носить сменку. Каждое утро Ларисаванна была на своем посту, мимо нее не удавалось прошмыгнуть незаметно даже Кочкину, по кличке Сквозняк. Его способность незаметно оказываться рядом, из неоткуда, было физической загадкой. Учителя вздрагивали, когда он о чем-то их спрашивал, думая, что они в кабинете одни. Кочкин похож на стручок, голова на макушке оканчивается конусом, и ножки такие тонкие, что любые, даже узкие брюки на нем болтаются. Как то биологичка рассказывала про микроцефалов, все заржали и, была попытка сменить прозвище, но Сквозняк победил своим кратким звучанием.

– Блин, откуда у нее такой иммунитет,– Макс махнул подбородком в сторону Лариски.

– Яд сглатывает, он полезный, – буркнула я, он хмыкнул.

– Помнишь, как она в той четверти заболела на неделю, прям каникулы получились, я у расписания лезгинку готов был танцевать, – наши истории нашли точку отсчета.

Парадокс, мы учимся девять лет в одном классе и никогда вот так тет-а-тет не разговаривали. Между нами как будто целлофан, изолирующая пленка. Даже сейчас мы только сделали в ней лишь небольшое отверстие.

Макс взял уличные кроссовки в руки, и пошел к лестнице, походка у него умопомрачительная, движения не резкие, но очень уверенные. По-спортивному, немного подскакивая, поднялся по ступеням.

– Уфимцев, следующий раз убирай обувь в мешок, трясешь грязью, -прошипела вслед Ларисаванна.

Первым уроком была геометрия, начиналась она с неизменного ритуала. Мы садились на места, и Лариса свои чревовещательным голосом командовала:

– Взяли в руки тетрадь, открыли на странице домашнего задания, подняли вверх!

– Теперь открыли учебник на 102 странице, подняли.

– Взяли в правую руку ручку, в левую карандаш, – показали. Выше Павлов!

– И наконец, в правую руку взяли циркуль, в левую линейку!

–Все к уроку готовы! – никогда она не говорила ни то, что мы молодцы, ни то, что это хорошо, просто как факт.

Такое продолжалось уже пять лет, те, кто был без циркуля, просто вымерли как динозавры. Можно было сэкономить пять минут урока, но если бы этого хоть раз не случилось, Земля бы точно от удивления сошла с орбиты.

Все, включая Макса, на уроке не шевелились и даже реже дышали, Лариска по-крокодильи за сто метров чувствовала, как добыча спускается  воду, и уже плыла к этому месту, выдвинув вперед страшную пасть. Она подходила к жертве и проверяла тетрадь, если в тетради была хоть одна помарка, несла добычу в зубах к доске, и там, бедная газель, блеяла до конца урока об окружности, вписанной в многоугольник  и описанной вокруг него.

По школе во всех углах можно было встретить заклинателей змей, они стояли с тетрадкой, вознеся глаза вверх и бубнили «если при пересечении двух прямых секущей, накрест лежащие углы равны, то прямые параллельны». У нас школа была, прям, с геометрическим уклоном.

Даже Макс, которому всегда все было параллельно, сидел на ее уроках неподвижно, округлив спину, в позе мыслителя Родона.

Зато горе было тому учителю, урок которого был следующий. Это как потрясти и открыть бутылку с газировкой. Мы хором ржали особенно старательно над каждой шуткой, ерзали и отвлекались, бросались замазками и разрисовывали тетради соседа, в рандонном порядке просились выйти, и если повезло, и нас отпускали, бежали в самый удаленный в школе туалет. В общем, этот был тот самый неуправляемый хаос. Все физичкины законы работали, если где-то выброс энергии подавлять,  как в черном пятне на солнце, то она обязательно вспышкой выбросится рядом.

Ко второму уроку явилась Барыкина, почти каждый понедельник она «сдавала утром анализы». Геометрии она боялась как смерти, а может и больше, и как все пытаются смерти избежать, так она избегала встречи с Лариской. Лера была известная в школе суицидница, ее часто направляли во всякие инстанции из-за порезов на руках, но я думаю, это была часть ее стратегического плана самозащиты. Ларисаванна с ней боялась перегнуть палку, чтобы случайно не угодить к Малахову на передачу.

В понедельник после геометрии у нас была история, поэтому весь удар цунами на себя принимала Оленька, наша классуха. Не знаю, как такие беззащитные особи попадают в образование, за что внешние силы карают таких безобидных существ ошибочным выбором. Оленька была блаженная, прощала нам почти все, надеюсь, на небесах ей это зачтется. Говорила она быстро, скороговоркой, видно пыталась в ту минуту внимания, которую к себе вызывала передать нам максимум информации. Среднего роста, мордатенькая, в целом даже не такая полная, как казалась из-за пышных одежд, которые носила, она мало чем цепляла взгляд современных подростков. Пацаны ржали, говорили, если бы она, хоть немного оголила декольте, воспитательный процесс шел бы бодрее.

В начале урока она минут пятнадцать освещала все наши текущие победы, такой дайджест недели, все время приговаривая, «ну ребята, ну сколько можно…», потом, не проверяя домашнее задание, потому что давно поняла безнадежность этого этапа урока переходила к новой теме. Надо сказать, рассказывала она вполне интересно, история явно наполняла ее такую неисторическую жизнь событиями. Говорила быстро, постоянно вставляла в речь замечания, даже пыталась повышать голос при этом:

– Влад, вытащи наушники из ушей!

– Марина, повернись к своему месту!

– Дима, убери ноги с прохода!

И так, почти до конца урока, потом выдыхалась, от полного отчаяния на ходу придумывала нам задание по учебнику. Пока мы минут пять пытались найти параграф и вникнуть, Димон смотрел на часы, чтобы вовремя начать обратный отсчет до звонка: десять, девять, восемь… Мы смахивали все с парт в портфель и, приняв позу среднего старта, ждали нуля, чтобы рвануть в столовую. Вдогонку нам неслось домашнее задание, которое никто и не думал записывать.

Столовая была местом живого общения, как бы не орала на нас Лирисаванна (ее шипение было просто акуститически не слышно, а потом те, кто у нее не учился, не были настолько зомбированы страхом), шум  никогда не стихал. Наверняка гул взлетающего самолета мог быть заглушен одновременным разговором двухсот человек подросткового возраста, усиленным звяканьем прибором и многократно отраженным гладкими бетонными стенами столовой.

Макс молча выхватил у меня сотню, которую я зажала в руке, втиснутая в плотную очередь, пытаясь выжить в борьбе за пропитание, бросив на ходу:

– Что тебе?

– Пирожок с капустой и сок, – прокричала я, сделав в этот момент открытие, что все кричат, чтобы быть услышанными и не слышно их по той же причине, круг как во многом замыкается.

Макс никогда не стоял в очереди, несмотря на то, что в школе еще учились одиннадцатиклассники, его авторитет был такого высокого рейтинга, что в перечень привилегий входило обслуживание вне очереди.

– Что тебе Максим? – буфетчица, не прекращая считать сдачу по очереди, левой рукой выдавала с подноса пирожки Максу.