Нас отправили обратно в класс, а с родителями еще долго проводили разъяснительную работу. Отец Кристи был уже с иммунитетом, а я переживала за свою маму, как бы она снова не откупорила бутылку красного под яркий мир инстаграм, ознаменовав новую полосу уныния.
Когда мы вошли в кабинет, одноклассники проводили нас разными по содержанию взглядами, точнее смотрели в основном на Кристину. Ее пухлые губы от слез прямо вывернулись наружу, тушь на глазах смазалась, получились стильные черные ореолы, и даже красноватый носик ее не портил. Волосы у девчонок были в основном длинные, и хоть нас заставляли их убирать, они на более либеральных уроках сами распускались по плечам шелковым покрывалом, у каждой на руке была спиральная резинка и каждая могла за секунду отработанным движением убрать их в пучок. У Кристины волосы были самые клевые, гладкие, грамотно подкрашенные, медового цвета они красиво двигались, когда Кристи убирала их с лица. Своей фирменной походкой, как будто она обходила невидимые препятствия, двигаясь ловко и грациозно, Кристи прошла на свое место рядом с Максом, тот похлопал ее по спине утешительно. Меня за этим феромонным фейерверком никто не заметил, и я метлой, как мне казалось крайне неловко, метнулась за свою парту.
После вчерашнего "подвига" с вейпом, когда сегодня я опоздала на географию и зашла в класс, одноклассники наградили меня более заинтересованными взглядами. Кристина обернулась и взяла у меня корректор, громко потрясла им и, наклонившись над тетрадкой, старательно что-то исправила. Возвращая корректор, спросила:
– Ну как, попало дома? И даже не дослушав мой ответ, повернулась и продолжила что-то писать, скорее всего, алгебру, она была следующей.
А я уставилась на спину Макса. Только вам я расскажу о своем большом секрете. Если любовь это то, что я думаю, то я влюблена. Я поняла это внезапно. Ничего не предвещало. Мы столпились у расписания, наслаждаясь фактом замены, еще и еще раз смотрели как в графе вместо алгебры и геометрии были три раза география и четыре раза физкультура. Если что, Лариса Ивановна у нас вела математику. Я стояла за Максом и выглядывала из-за его плеча, встав на цыпочки, как вы уже представляете меня, я довольно высокая, и всегда приятно, когда по росту кто-то доминирует. Со спины напирали шокированные и возбужденные одноклассники, и я невольно оказалась прижата к спортивной спине. Макс пах божественно!
Наша классная Олечка зашла к нам на физру и предупредила, чтобы все, уходя домой посмотрели замену на неделю, а толстенькая Аня Чурсина, предпочитавшая на физру приходить без формы эхом отрикошетила – «замена математики». Этого было достаточно, чтобы весь класс с гиком устремился к расписанию, небезопасно сбивая друг друга на лестнице. «Классуха» еще что-то орала вдогонку, но наши возбужденные самцы, наскакивая друг на друга с криком, конкурирующим с криком обезьяны-ревуна, неслись вниз. Поэтому Макс после физры стоял передо мной в белой футболке с мокрым треугольником на спине, и от него исходил целый ароматный коктейль. Гурман различил бы в нем запах ванили и немного лаванды, нотки бергамота с легким послевкусием кедровых орешков. В общем, это была любовь с первого запаха. Позже я заметила, что школьная одежда сидит на нем особенно ладно, и что плечи у него не торчащие как у подростка, а мышечно округлые. А еще, что шуточки Макса не всегда плоские, а иногда бывают даже заходят, и что списывает он как-то харизматично, не унижаясь, и что голос у него настоящий, без фальши, и иногда на уроке он задает вполне разумные вопросы. В общем, его образ с каждым днем обрастал новыми достоинствами. Я даже завела страницу дневника, в который вносила списком его плюсы.
Теперь я целыми уроками смотрела на его спину, следила, как от движения рук под пиджаком двигались его лопатки, и от этого за моей костлявой грудиной наблюдался небольшой круговорот в направлении по часовой стрелке, если бы такие часы были у меня внутри. Мне нравилось это мое новое качество – тайно и безнадежно влюбленная неудачница. Мои «истории перед сном», которыми я обогащала свою невзрачную реальность, получили своего реального героя. Теперь не нужно было прописывать в деталях образ моего спутника в вымышленных приключениях, это был он, плотный, сенсорный, вечно гогочущий, румяный Макс.
Домой идти не хотелось, к середине дня лужи были подсушены ветром и им же серые питерские тучи разорваны на клочья, в извилистые прорези загадочно выглядывало бирюзовое небо. Я люблю птиц, они похожи на меня. Тихо спрятались в кустах и кронах и оттуда наблюдают за нами. Вы пробовали когда-нибудь разглядеть в густых ветвях маленького певуна? Сколько не смотри в сторону звука, ничего не увидишь, создается эффект поющего дерева. Мне нравится вести диалог с ними.
– Неправда он хорош? – спрашиваю я их, а в ответ целый консилиум:
– Дорогая, он тебе не подходит.
– Ты разобьешь сердце, будет больно.
– Ну что вы, это же по-весеннему!
Птицы очень милые!
Я прошлась по парку, почки на кустах вывернулись маленькими кульками, вот-вот раскроются, на каштанах они крупные, как бутоны роз, и уже готовы зажечься зелеными свечками. Руки еще немного холодит апрельский воздух, а спину вовсю прогревает солнце. Я привыкла гулять одна, наблюдать как меняется небо, как загорается на закате золотой крест на куполе церкви, как черные с еле заметным павлиньем отливом грачи ходят по влажной, покрытой нежным зеленым ворсом земле и выискивают первых зазевавшихся насекомых. Любила сочинять истории про людей, встречающихся мне на пути. Мальчик лет четырех, переносит с дорожки на траву длинных как лапша дождевых червяков, захватив их палочкой за живот, а мама сидит на скамейке с телефоном в руке, периодически поглядывая поверх него на сына. Вот старик с черной собакой пуделем, так похожим на Артамона, играет на лужайке, пес красиво и смешно галопом и останавливается рядом с хозяином в красивой позе, смотрится в лучах сквозного света особенно сказочно, контурно.
Но сегодня мне впервые захотелось погулять не одной, а с Максом. Иногда я жалею, что нельзя взять человека в пользование, как-то его на время зомбировать. Мечтать о реальной прогулке с ним было утопией, никогда он не пойдет с такой, как я без принуждения. Но воображение дорисовывало его рядом. Я могла бы ему рассказать, о чем говорят птицы, мы бы вместе придумали их смешные ответы, понюхали бы, не срывая липкие бутоны каштанов, побросали палку смешной черной собаке – много можно было найти занятий. Может он даже взял бы меня за руку и коснулся моей ладонью своей щеки, а если бы на ладошке я ощутила его горячие красивые губы – это было бы настоящим счастьем.
Дом встретил меня терпким несвежим духом – как обычно окна были плотно закрыты, мама фобически боится сквозняков, как если бы они могли утащить меня в открытые окна. Мусорное ведро не выносили три дня, и оно добавило ненужных ароматов. Нам вообще трудно решить проблему с выносом мусора, оказывается не женское это дело. Когда пьющий папа ушел к пьющей женщине, именно мусорное ведро стало настоящим бедствием. Мы утрамбовывали его, потом формировали пирамиду, на третий день играли в дженгу, пытаясь создать хрупкое равновесие из коробочек от йогуртов и соков. Кушали мы как попало. Мама не любила готовить панически. Когда появлялся мужчина (а их после папы было два) и нужно было его плотно покормить на стадии ведения общего хозяйства, мама обзванивала своих подруг, записывала на клочках рецепты плова и пельменей, месила тесто и мешала что-то в сковороде, но итогом было невкусное пресное блюдо с раскисшим тестом или неготовым рисом. Мужчина разочарованно ел и в этот момент готов был подписать где-то на невидимом протоколе провал явки. В обычное время мы ели сосиски с пюре, горячие бутерброды, и всякую простую и не очень полезную еду.
Мама была настолько разной, что приспособиться к ней было немыслимо. То она нежно обхватывала меня за шею, прижимала к чахлой груди, целовала в макушку и щеки, ласкала так тепло и нежно, что я осознавала как она мне дорога, то безучастно кормила, так же молча мыла посуду, что-то спрашивала, не интересуясь по-настоящему, и погружалась в чтение очередной низкопробной литературы. Иногда была весела, устраивала примерку своих редких, но весьма изысканных нарядов. Она умела их носить, умела красиво ходить на каблуках, на ее бледном лице как на чистом холсте, с помощью косметики можно было нарисовать любой образ. В такие моменты мама становилась похожа на тех моделей, что останавливаются на краю подиума как перед бездной и загадочно замирают. Я смотрела на нее и думала, почему мне ничего не перепало от этой изысканности.
